Но мне не до шуток.
- Ладно, ладно! Смеяться будем потом… Тебе передала Ирма, что ячейка должна собраться у вас на квартире?
- Так точно, ваше высокоблагородие! - Пётр никак не может научиться говорить серьёзно. - А что случилось? Ведь ты прошлый раз сказал, что у нас больше не будем собираться… Из-за Серёжки… - добавляет он.
- Так-то так, но сегодня иначе нельзя. Предупредил мать, что будут гости?
- Она на дежурстве в больнице. Придёт лишь утром.
У меня отлегает от сердца. Хотя Зинаида Ивановна, мать Петра и Серёжки, никогда не мешает нашим встречам и, когда у Петра собираются товарищи, уходит "поболтать с соседкой", я всегда чувствую за её внешней приветливостью глубокую тревогу за сына. Это волнует и угнетает меня.
- Значит, всё в порядке. Ребята предупреждены, квартира тоже свободна… Пошли, Пётр!
На квартире у Петра нас ждут с нетерпением. В небольшой, чисто прибранной комнате сидят трое юношей и одна девушка - члены подпольной комсомольской ячейки, которой я руковожу по поручению райкома.
Ячейка существует всего два месяца, и мы очень гордимся, что за такой короткий срок сумели завязать многочисленные связи среди рабочей молодёжи. Нам удалось поднять на борьбу против чудовищных бытовых условий и высокой жилищной платы ребят из большого католического общежития для подмастерьев. В один прекрасный день все подмастерья собрали свои вещички, покинули общежитие и на время перешли на квартиры рабочих, которые мы для них подыскали.
Святые отцы лишились больших прибылей. Сначала они пытались вернуть постояльцев, взывая к богу и всем святым, а затем, отчаявшись получить помощь от небес, обратились за содействием к полиции. Оттуда немедленно прислали в район общежития усиленные наряды полицейских, вооруженных дубинками и нагайками. Кое-кого из подмастерьев поймали и избили до полусмерти. Но ребят это не испугало, они держались стойко.
Пришлось ксёндзам идти на попятную. В общежитии провели водопровод, застеклила окна, оштукатурили стены. Плату за проживание снизили вдвое. По требованию подмастерьев отменили и обязательные молитвы - утреннюю и вечернюю.
Но самое важное заключалось в другом. Подмастерья, прежде покорные и пришибленные, почувствовали свою силу. В них проснулось классовое чувство, они понесли на предприятия, где работали, дух борьбы и неповиновения хозяевам. 'У нашей ячейки появилось много друзей на фабриках и в мастерских. И мы, разумеется, воспользовались этим для дальнейшего развёртывания революционной работы.
Словом, ячейка уже проявила себя. Вот почему райком доверил нам теперь важное дело.
- Товарищи! Сегодня ночью нам предстоит выполнить одно задание.
Все слушают меня с напряжённым вниманием. Они чувствуют: предвидится что-то серьёзное.
- Вспомните, какое сегодня число… - продолжаю я.
- Тридцатое апреля, - раздаётся из соседней комнаты. - А завтра - Первое мая - всемирный пролетарский праздник.
- Это опять Серёжка, - виновато отвечает Пётр на мой немой вопрос. - Никак его из дому не выгнать!
- Ну, если ты со своим младшим братишкой справиться не можешь, то что от тебя ожидать… - иронизирую я.
Пётр беспомощно разводит руками:
- Ты и сам знаешь, какой он.
О, да! Хотя я редко вижу этого веснушчатого, вихрастого мальчугана, но отлично знаю его беспокойный характер. Каждый раз, когда я прихожу к Петру, его голос из соседней комнаты отравляет мне настроение. Серёжка вовсе не хулиганит, не кричит, не безобразничает. Наоборот, он ведёт себя вполне благопристойно. Он тихо сидит в другой комнате, очень внимательно прислушивается к нашим разговорам и подаёт голос только тогда, когда я спрашиваю Петра о чём-либо или сам задумываюсь над сложным вопросом.
При этом Серёжка нередко ставит меня в неудобное положение. Однажды в разговоре с Петром я неточно назвал дату рождения Карла Маркса. Тотчас же Серёжка из соседней комнаты громко исправил мою ошибку. Пётр заулыбался, а я покраснел, как варёный рак.
А на прошлой неделе произошло вообще из ряда вон выходящее событие. Ячейка собралась на квартире у Петра. Мы были уверены, что Серёжки дома нет. Пётр и Андрей своими глазами видели, как он ушёл. Стали обсуждать, где спрятать на ночь солидную пачку листовок. И вдруг снова раздался Серёжкин голос.
- Надо положить за жестяные вывески магазинов. Я там всегда рогатки храню…
Конечно, Серёжку немедленно выставили на улицу. Но его совет пришёлся очень кстати. Признаться, я, как руководитель ячейки, почувствовал себя при этом не совсем удобно.
Этот двенадцатилетний парнишка всегда в курсе всех событий, знает всё, что делается в мире. Откуда? Пётр говорит, что Серёжка день и ночь просиживает за самодельным детекторным приёмником, настраиваясь на московскую волну.
Беспокойный мальчуган, что и говорить! Одно только хорошо, Серёжка никому, даже матери, ни слова не говорит о том, что слышит. В этом отношении на него можно положиться. Нем, как рыба!
Это хорошо знают и члены нашей ячейки. Вот почему они вступаются за Серёжку.
- Бог с ним, пусть слушает… Рассказывай же дальше, что за задание.
Но я не уступаю. В конце концов, это грубое нарушение конспирации. Так никуда не годится.
- Нет! Ни слова больше, пока Серёжка здесь!
Пётр вытаскивает из другой комнаты упирающегося Серёжку. Вихры торчат во все стороны. Брови насуплены, в глазах одновременно насторожённость и безграничное любопытство.
Мы все принимаемся его уговаривать:
- Иди на улицу, поиграй… Охота тебе сидеть в душной комнате в такую погоду.
Серёжка ничего не отвечает. Он только дуется и сопит. Мне в голову приходит блестящая идея:
- Послушай-ка, дружок, - говорю я заискивающим тоном. - В "Сплендид-паласе" новый фильм идёт: "Франкенштейн". Интересный какой! Про искусственного человека. Хочешь пойти?
Хоть Серёжка смотрит на меня всё ещё косо, но чувствую: клюнуло! Он заинтересовался.
- Ну, хочу… - медленно выговаривает он. - А денег-то у меня всё равно нет.
- У кого есть мелочь?
Выкладываем на стол всё содержимое наших карманов. Тут целое богатство. Набирается не только на билет в кино, но ещё и на леденцы.
У Серёжки загораются глаза. Для солидности он ломается ещё немного, а затем, схватив картуз, исчезает. Все облегчённо вздыхают.
- Ну, рассказывай, - с нетерпением просят ребята. Я продолжаю:
- Сегодня ночью нашей ячейке предстоит расклеить плакаты с первомайскими лозунгами. Разделимся на две группы. Каждая группа получит свой участок. Тех, кто не может участвовать сегодня в практической работе, прошу сказать сейчас. Предупреждаю: дело связано с большим риском. На улицах, несомненно, будет много шпиков… Ну, ребята, кто не пойдёт на задание?
Все молчат. Внимательно всматриваюсь в лица, Пётр, как всегда улыбается. Этот пойдёт на любое дело. Чем опаснее оно, тем с большей охотой.
Костя смотрит на меня, словно укоряет за вопрос. Юрис, Андрей…
Да, все они пойдут обязательно.
А вот Ирма, как она? Пожалуй, не надо её брать. Она ещё очень молода. К тому же сравнительно недавно вступила в союз.
- Ирма! Тебе придётся…
Она вся вспыхивает и обрушивается на меня:
- …Остаться дома, да? И это говоришь ты, подпольщик, комсомолец! Выходит, ты только на словах за равенство женщины с мужчиной.
- Как тебе не стыдно!
Ирма прикусывает нижнюю тубу и возмущённо отворачивается. Приходится идти на попятную.
- Ирминь, да ведь ты ведала мне договорить. Я хотел только сказать, что тебе придётся идти в одной группе со мной. Ты ничего не имеешь против?
Выражение её лица сразу меняется. На нём появляется радостная улыбка.
- Что ты! Конечно, нет!
- Значит, идут все! Что ж, прекрасно. Давайте теперь обдумаем, как лучше выполнить задание…
Приступаем к делу. Нужно распределить товарищей по группам, раздать плакаты, условиться о месте встречи.
Ровно в час ночи я стою у третьеразрядного трактира. Отсюда рукой подать до улицы, где нужно начать расклейку.
Фонарь, висящий над входом в трактир, тускло освещает часть тротуара. Надо встать поближе к свету, иначе Пётр может не узнать меня в этом необычном наряде. На голове у меня старая широкополая отцовская: шляпа, на плечи накинут мокрый дождевик. Минут тридцать назад над городом пронеслась первая весенняя гроза, и дождь ещё не прекратился. Вот и Пётр. Из-под нелепого монашеского капюшона торчит один нос. Я узнаю Петра только когда он подходит вплотную.
Дверь трактира широко распахивается, и на улицу вываливается, несколько пьяных мужчин. Пьяных ли? Есть какая-то нарочитость в их бессвязной речи, расхлябанной походке…
Я шумно приветствую Петра:
- А, здорово, дружище! Ты куда? Может, выпьем по маленькой? Широким жестом показываю на трактир. И спрашиваю одними тубами:
- Всё в порядке?
- Да… - так же беззвучно отвечает мне Пётр и громко добавляет: - Э, нет, хватит на сегодня… Если только за твой счёт…
Разговаривая в таком тоне, мы постепенно удаляемся от трактира. Осторожно оглядываюсь. Пьяная компания пошла в другую сторону.
- Ты минут на пять опоздал, - говорю Петру. - Надо быть поаккуратнее в таком деле.
- Понимаешь, еле от Серёжки ушёл. В одиннадцать сам спать лёг и его уложил. Смотрю, заснул. Начал одеваться. И, представь себе, он тоже встаёт! Спрашиваю: куда? "С тобой, - говорит, - я знаю, вы сегодня плакаты клеить будете". Стал его уговаривать. Ни в какую! Пришлось хитростью взять. Пошёл будто на кухню, а сам выскочил за дверь и на ключ её… Ну и братец же мне достался…
Но мне некогда выслушивать его жалобы.
- Где клей?
- Здесь, недалеко. Я его спрятал.
Мы подходим к концу квартала. На углу стоит урна для бумаг. Неожиданно Пётр наклоняется и начинает рыться в мусоре. Когда он выпрямляется, в его руках большая жестяная байка с клеем.
- Пошли! Ирма ждёт за углом.
Через минуту мы уже втроём. Ирма, конечно, волнуется - она ведь первый раз на практической работе, - но не подаёт и вида.
На улице как будто спокойно. Шпики сегодня, конечно, тоже не спят, но может быть дождь загнал их в подворотни и подъезды.
- Начали!
О порядке действий мы уже условились заранее. Пётр идёт впереди. Выбрав место для листовки, он внимательно осматривается и размазывает клей по стене. Мы с Ирмой идём под руку, тесно прижавшись друг к другу. Ни дать, ни взять - влюблённая пара. Плакаты с лозунгами у меня под дождевиком. Когда мы подходим к месту, где только что орудовал Пётр, я быстро наклеиваю плакат на стену. Ирма несколько раз проводит по нему рукой, чтобы лучше пристало. И всё!
Дело быстро продвигается вперёд. Вот уже расклеены десятки плакатов. Мы сворачиваем на другую улицу.
Я представляю себе, что будет здесь через несколько часов. По этим улицам идёт на фабрики и заводы трудящийся люд. Как рады будут рабочие, увидев в свой пролетарский праздник эти лозунги!
А потом примчатся отряды полицейских и начнут вместе с обалдевшими от неожиданной неприятности дворниками остервенело скрести стены. Но поздно. Рижские рабочие будут знать, что по всему городу расклеены прокламации, что коммунисты опять оставили охранку в дураках.
А вечером, возвращаясь домой, каждый будет внимательно приглядываться к стенам домов, отыскивая следы нашей ночной работы.
Вот наклеен последний плакат. Ирма вытирает носовым платком, измазанные руки. Пётр засовывает в подворотню пустую банку. Кругом. тишина.
- Как там у Кости, Юриса и Андрея, - шепчет Пётр.
- Наверное, всё в порядке. Они работали не так далеко от нас. Был бы шум - мы бы слыхали.
- Да, это опытные ребята…
Сзади раздаётся хрипловатый голос:
- Руки вверх! Вот так и стойте! Не поворачиваться, стрелять буду! Я из полиции.
Это происходит так внезапно, что мы в растерянности вскидываем руки вверх и в таком положении застываем.
Как шпик смог подобраться к нам? Видимо, он стоял прижавшись к забору, и мы в темноте остановились рядом с ним.
Как бы там ни было, он теперь хозяин положения. Быстро ощупав наши карманы и убедившись, что оружия у нас нет, он командует:
- Повернитесь! Рук не опускать!
И вот мы видим его. Низкорослый, широкоплечий усач стоит, расставив ноги и, довольный, усмехается. В руке его поблёскивает воронёная сталь пистолета.
- С Первым мая вас, господа коммунисты… - И, осветив наши лица карманным фонариком, он удивляется:
- Смотри-ка, совсем сопляки… О, даже барышня есть!
В голосе шпика звучит злое торжество. Да! У него есть все основания быть довольным. Улов, действительно, неплох. Сейчас он засвистит в свистульку, сбегутся шпики, и всё кончено. Утро мы будем встречать в каталажке.
В это время неподалёку раздаётся пронзительный вопль:
- А… а… а…
Мы вздрагиваем. От этого истошного крика в ночной тишине становится жутко.
- Что такое? Кто там? - нервно бросает в темноту шпик. Видно, и ему не по себе.
Крик обрывается и опять звучит с новой силой. Но теперь сквозь вопли можно различить и слова:
- Дяденька, дяденька, помогите!
Из ночи возникает щуплая фигурка мальчика. Он бежит к нам, продолжая кричать. И вдруг мы узнаём его: да ведь это Серёжка!
Вопль смолкает. И тут происходит нечто совершенно неожиданное. Остановившись напротив шпика, Серёжка делает резкий взмах рукой.
Шпик, охнув и уронив пистолет, хватается обеими руками за глаза. Он падает на землю и катается по ней, воя от боли.
Мы моментально разбегаемся в разные стороны. Схватываю за руку Серёжку и что есть силы тащу за собой.
Сзади раздаётся пронзительная трель полицейского свистка. Это ослеплённый шпик зовёт на подмогу.
Отбежав от места происшествия кварталов за шесть, я перехожу на шаг. Теперь можно перевести дух. Мы около вокзала. Несмотря на поздний час, здесь многолюдно. Опасность миновала.
- Чем ты его? - спрашиваю у Серёжки.
- Солью. И табачной пылью. Это я в выпусках "Великого сыщика Шерлока Холмса" вычитал, - скороговоркой отвечает он. - Вы не думайте, что я только Шерлока Холмса читаю. Это так, от нечего делать, в школе, когда скучный урок. А ведь я и "Как закалялась сталь", и "Мать", и "Белеет парус одинокий" читал и другие книги, которые вы Пете давали.
Я всё знаю: и про Павлика Морозова, и про Чапаева, и про Испанию.
Всё знаю.
- Не так громко, - шепчу я. - Ведь мы ещё не дома.
- Ладно, не буду, - говорит он и продолжает так же быстро и громко:
- Петя меня с собой взять не хотел, на ключ закрыл. А я, - он хихикнул, - а я уже давно научился дверь гвоздём открывать. Выскочил из дому, да как побегу за ним. И хорошо, что побежал, правда?.. Петя всё думает, что я маленький. А у меня мускулы во какие. Вы только пощупайте.
- Здорово! Прямо стальные… Ты, Серёжа, поступил, как настоящий пионер… Знаешь, что такое пионер?
- Ну, ещё бы… Это те, кто комсомольцам помогают. У них красные галстуки. Им говорят: "Будь готов", а они отвечают: "Всегда готов". Я по радио слышал.
Мы подходим к дому Петра. Пётр и Ирма уже ожидают нас здесь: значит, всё сошло благополучно.
- Нужно расходиться, товарищи!
Подаю руку Серёжке:
- Ну, спасибо тебе, выручил. До свиданья!
- До свиданья… А скажите, у вас принимают в пионеры?
Дома я долго не могу уснуть. Всё думаю о Серёжкином смелом поступке… "У вас принимают в пионеры?.." Силис как-то спросил, почему при комсомольской организации нашего района нет ещё ни единой пионерской ячейки. Не помню, что ему ответил. Кажется, сострил, что-де для детского сада подполье не приспособлено. А ведь Силис прав: надо создать, просто необходимо. Разве Серёжка не достоин быть пионером-подпольщиком? И ведь у многих из нас есть замечательные братишки и сестрёнки. На следующем заседании райкома обязательно поговорю с ребятами об этом…
Быть тебе, Серёжа, пионером! И подпольное имя мы тебе дадим - Павка. Расти таким, как Павка Корчагин… Начало этому уже положено…
Я засыпаю в эту первомайскую ночь с мыслью о первом пионере нашего района.
Жилец из соседнего дома
- Дзинь… дзинь… дзинь…
Старенькие стенные часы в соседней комнате, звеня и шипя, бьют девять раз. Как я зачитался!
Встаю из-за стола и распахиваю окно. В душную комнату врывается вечерняя прохлада, а вместе с ней сигналы автомашин, звонки трамвая.
Субботний вечер… Как чудесно! Завтра не придётся вставать спозаранку и бежать в осточертевшую мастерскую Отто Кенига. Воскресенье! Можно спать хоть до обеда.
Сладко потягиваюсь и, стоя у окна, жадно вдыхаю свежий воздух.
- Здравствуйте, Имант! - перекрывая уличный шум, доносится до меня сильный мужской голос.
Атлетически сложенный человек средних лет стоит на балкончике соседнего дома и машет мне рукой. Сдержанно киваю головой в ответ.
- Скажите, отец ваш дома? Хочу у него немного проводки занять.
- Да, дома.
Отхожу от окна в глубь комнаты.
Терпеть не могу этого господина. Его зовут Курмис, Ансис Курмис, По соседству с нами он поселился недавно, но уже успел обстоятельно познакомиться со всеми жильцами соседних домов. Вежливый, предупредительный, спокойный, он быстро снискал уважение всех, в том числе и нашего участкового надзирателя Осиса. Не раз я видел их вместе за кружкой пива в трактирчике рядом с нашим домом.
Присаживаюсь к столу и снова беру книгу. Но мысли не дают покоя Курмис не выходит из головы.
Он работает бухгалтером в какой-то большой фирме готового платья, Мать слышала от соседки, что хозяева им очень довольны и уже дважды делали прибавки к жалованию.
Вот Курмис и старается. Работает день и ночь, как вол. Сколько раз я его встречал в поздние часы на улице. "Гуляете всё? Да, молодость, молодость… А я вот только кончил работу. Всё сводил концы с концами. Сам господин Кюзе попросил…"
Ещё бы! Наверное, за очередную прибавку готов хозяевам руки лизать.
Но, в конце концов, довольно! Какое мне до него дело? Усаживаюсь поудобнее и углубляюсь в книгу. Почитать не удаётся, мешают голоса в другой комнате. "Наверное, к отцу пришли", - досадую я. Но моя догадка оказывается неверной.
- Имант!
- Что, отец?
- Выйди-ка сюда. Тебя спрашивают.
- Меня? Сейчас иду.
Кто же это может быть? Как будто никто из друзей не собирался сегодня навестить меня.
Встаю с места и открываю дверь.
- Господин Курмис?
От удивления даже забываю поздороваться. Курмис идёт мне навстречу и протягивает руку, которую я машинально пожимаю. У него коричневое от загара лицо; лишь под левым ухом тонкая белая полоска, словно след давнишнего пореза. Как он умудрился так загореть, сидя в конторе.
- Простите- меня, Имант, но у меня есть к вам просьба. Нам необходимо поговорить.
Поговорить? О чём? Ведь мы с ним едва знакомы.
- Проходите, пожалуйста, в комнату. Только, право, не знаю, чем могу быть вам полезен.
Курмис идёт в мою комнату и жестом просит прикрыть дверь. Пожимаю плечами, но просьбу выполняю.
- Слушаю вас.
- Разговор будет коротким. Я только что узнал, что с минуты на минуту меня могут арестовать. Поэтому пришлось нарушить правила конспирации и обратиться к вам, за помощью, как к члену "Союза Трудовой. Молодёжи".