Отчётливо помню все детали встречи. Когда я пришёл к Эгону, Николай и Ирма были уже там. Дверь отворил мне сам Эгон. Он приветливо улыбнулся.
- Вот хорошо, что ты пришёл, Имант! Тебя тут ждут уже двое: Николай и девушка, худенькая такая, голубоглазая. Она у меня впервые, не знаю, как её звать… Ну иди к ним, а мне нужно на кухню, обед доварить… Да, да, самому приходится. Такова она, холостяцкая жизнь.
Николай и Ирма сидели в спальне Эгона.
- Здравствуй, Владимир! Ой, как мы с тобой давно не виделись!
Мне тоже хотелось поболтать с ней, но дело - прежде всего. Мы с Николаем стали обсуждать подробности предстоящей поездки. Наконец, осталось договориться лишь об одном: как передать саквояж со шрифтом работникам подпольной типографии.
Тут Николаю захотелось пить. Он пошёл искать Эгона, а мы с Ирмой в это время придумали прекрасный план: условиться, в какой вагон и на какую полку поставить саквояж. Мне не надо будет передавать шрифт. На рижском вокзале его возьмут прямо из вагона.
Когда Николай вернулся, мы поделились с ним своей выдумкой. Он подумал и согласился. Мы договорились обо всём и разошлись…
А теперь я и Николай в лапах охранки. И выдала нас Ирма. У меня руки сжимаются в кулаки. Попадись она мне сейчас!
Но тут неожиданно приходит в голову простая мысль. Если нас выдала Ирма, почему охранка не забрала меня прямо на вокзале? Тогда и уличить меня было бы гораздо проще: рядом шрифт. Ведь Ирма точно знала, где поставлен саквояж, знала, что я в соседнем вагоне… Нет, Ирма не провокатор! Охранка никогда не упустила бы такой блестящей возможности.
Да, но ведь больше никто не был посвящён в тайну предстоящей поездки. Что за чертовщина!!
- Николай! - тихо шепчу я. - Пожалуй, я окончательно запутался. Но Николай не успевает мне ответить. Со скрежетом поворачивается ключ в двери камеры.
- Озолс! Выходите!
Нахожу в темноте горячую руку Николая и крепко пожимаю её. Прощай, друг! Что бы ни было впереди - нас не сломить!
И я снова в "приёмной" Шварцбаха под наблюдением молчаливого охранника. Через открытую форточку задувает ласковый ветерок. Весело светит солнышко. День. Не прошло ещё и суток, как я попал в охранку. А мне кажется, что я уже здесь долго, долго…
Шварцбаха нет. Наверное, он отсыпается дома после бессонной ночи. Вместо него остроносый юркий человек с припухлыми веками без ресниц и неприятным ощупывающим взглядом. Он молча кивает головой, и меня вводят в кабинет.
Окна затемнены. Зато комнату ярко освещает мощная электрическая лампа, направленная на письменный стол. На нем лежит большая книга.
- Садитесь за стол, - приказывает остроносый.
Усаживаюсь поудобнее в кожаном кресле. Что они ещё придумали? Всё равно не заставят меня говорить!
Охранник придвигает ко мне книгу. Это - фотоальбом.
- Увидите знакомое лицо, скажите. Мне дано распоряжение выпустить вас на волю, если вы опознаете кого-нибудь. Понимаете: две-три фамилии - и вы свободны, как птица. Об этом, конечно, никто не узнает.
Довольно примитивный приёмчик, рассчитанный на дураков и подлецов. Первое моё побуждение - отбросить альбом в сторону. Но почему бы не воспользоваться случаем и не посмотреть, кто у охранки на подозрении?
Открываю альбом. На большом листе шесть различных фотокарточек. Есть тут и паспортные и любительские. Даже одна семейная фотокарточка: за столом сидит пожилой человек с усталым лицом. Рядом женщина и двое детей.
Открываю следующий лист.
Что такое? С небольшой фотокарточки на меня смотрит улыбающееся лицо белокурого юноши в гимназической форме. Да ведь это же я сам! Как попал этот снимок в охранку? Склоняюсь над альбомом. Явно переснято с другой фотокарточки. Даже видны её края.
- Что? Знакомый? Знакомый?
Остроносый впивается глазами-в альбом. Увидев мою фотокарточку, он хватает альбом и, громко ругаясь, устремляется в соседнюю комнату. Там начинается перебранка. Видимо, кто-то из охранников совершил промах. Я не должен был видеть своей фотокарточки.
Взбешённый остроносый снова появляется в кабинет. Ну и вид у него! Вот-вот хватит удар.
- Убрать! Убрать! - визжит он.
Попадаю обратно в ту же камеру. Но Николая уже здесь нет. Вероятно, он переведён в тюрьму. Ему повезло! Попасть в тюрьму из охранки это почти счастье.
Фотокарточка! Как она оказалась в охранке? Я хорошо её помню. Она была изготовлена, когда я ещё учился в гимназии, для ученического удостоверения. Меня снимал страстный фотолюбитель, приятель отца, слесарь Приеде. Тот самый, который предупредил меня вчера на вокзале. Он сделал тогда один только отпечаток, а негатив отдал мне. Вскоре отец, перебирая книги на этажерке, нечаянно уронил этот негатив, и он разбился.
Значит, снимок в альбоме охранки мог быть переснят с одной единственной фотокарточки. Но странно: она у меня на ученическом билете. Билет же - это я хорошо помню - лежит в комоде, вместе с документами отца.
Выходит, снимок был сделан с фотографии до того, как она оказалась на моём ученическом билете. В чьих же руках она побывала?
Получив от Приеде снимок, я на другой же день передал его в канцелярию гимназии. А ещё через день мне вернули его на готовом удостоверении. Секретарём директора работал Эгон. Помню, он сказал мне тогда, что директор не хотел подписывать: дескать, на снимке я улыбаюсь, а такое легкомысленное выражение лица никак не подходит для документов.
Эгон! Лишь он один имел возможность переснять мою карточку! Она пробыла у него целые сутки.
Сначала мысль о том, что Эгон - провокатор, ошеломляет меня, кажется невероятной. Но постепенно убеждаюсь: он, именно он выдал меня и Николая.
С год назад Эгон попросил связать его с кем-нибудь из подпольщиков. "Я ещё до фашистского переворота был социал-демократом, - горячо убеждал он меня, - и не могу сидеть сложа руки. Я тоже хочу участвовать в борьбе против Ульманиса".
Конечно, я заявил ему, что он ошибается, что я ничего не знаю, ни с кем из подпольщиков не знаком. Но при первой же возможности навёл справки у старших товарищей и узнал, что Эгон действительно состоял в социал-демократической партии. Принимать в организацию без тщательной проверки его не рекомендуется, но использовать, не посвящая в сущность дела, можно.
Так и получилось, что мы с Николаем иногда назначали явки на удобной квартире Эгона. Ведь гораздо безопаснее встречаться в помещении, чем на улице, где тебя видит каждый прохожий.
Таким образом, из подпольщиков Эгон знал меня и Николая. Нас он мог выдать охранке.
А Ирма? Почему в таком случае её не арестовали вместе с нами? Очень просто: Ирму Эгон не знал. Он её увидел впервые три дня назад.
Да, но как же Эгон мог узнать о моей поездке в Лепаю за шрифтом? Он никогда не присутствовал при наших деловых встречах. Это было первое условие, которое я поставил, решив пользоваться квартирой Эгона. И на этот раз, когда я беседовал с Николаем, его в комнате не было. Как же он мог узнать, о чём мы говорили?
Очень просто! Он подслушал. Мы увлеклись спором и говорили достаточно громко. Ну конечно же, он нас подслушал. Но почему охранка не знала, куда я дел шрифт по приезде в Ригу? Правильно, эту часть нашего разговора Эгон не мог подслушать. Николай уходил на кухню, а вернувшись, оставил дверь в соседнюю комнату открытой. Может даже быть, Николай это сделал нарочно.
Да! Эгон - провокатор, и в этом больше не может быть никаких сомнений.
Потрясённый открытием, забываю про боль в ногах, про охранку, про всё на свете. Мной овладевает одна лишь мысль, одно стремление. Необходимо обезвредить гадину. Нужно известить товарищей о провокаторе. И сделать это надо как можно быстрее.
Мне не дают долго оставаться одному. Опять гремят ключи. Видно, охранники решили измотать меня допросами. Вот уже скоро сутки, как я в охранке, а ещё не ел, не пил, не спал.
И снова я в кабинете, на этот раз у самого господина начальника. Мои вчерашние мучители тоже здесь. У них безразличные, скучающие лица.
- Могу вас обрадовать: мы убедились в вашей невиновности и решили вас освободить, - говорит начальник.
Как это не похоже на охранку! Отсюда так быстро на свободу не выходят.
- Прошу вас извинить за те небольшие неприятности, которые мы по недоразумению вынуждены были вам причинить…
Нет, тут что-то неладно! Я настораживаюсь.
- …Подпишите эту бумагу - и вы свободны. Простая, знаете, формальность, но она необходима.
Подписать? Ладно, посмотрим.
Беру протянутую бумагу. В ней ничего особенного нет. Расписка в том, что я обязуюсь не участвовать в подпольной работе компартии Латвии.
Ещё раз внимательно прочитываю текст. Ах, вот оно что! Возвращаю листок охраннику.
- Подпишете?.. Нет?! Но почему же? Простая формальность.
Во мне всё кипит от возмущения. Надо бы просто молчать, но не могу сдержаться:
- Неужели вы всех людей, которые не служат в вашем гнусном заведении, считаете полными дураками? Думаете, я не понимаю, что моя подпись под текстом "обязуюсь больше никогда не участвовать в подпольной работе компартии Латвии" даёт вам возможность возбудить против меня судебное дело?
Напускную приветливость охранника как ветром сдуло. Взмах руки - и я получаю удар в лицо. Не помня себя от боли и возмущения, сжимаю кулаки и бросаюсь вперёд.
- А ну! Дать ему горячих! - кричит отступая толстяк и первый подаёт пример своей банде. Ногой в тяжёлом ботинке он бьёт меня в живот.
Падая, сильно ударяюсь головой о край письменного стола. Темнеет в глазах. Слышу громкий звон. Он становится всё тише, глуше и, наконец, оборвавшись, смолкает…
…На лбу у меня лежит что-то холодное и мокрое. Пытаюсь рукой устранить неприятное ощущение.
- Спокойнее, спокойнее, дружок…
Незнакомый голос полон участия. Открываю глаза. Полутёмная комната. Окошко под потолком. В него виднеется кусочек синего неба.
Но почему небо исчерчено клетками? Ах, да, ведь я в камере. А клетки - это решётка.
Рядом сидит пожилой мужчина в очках и держит на моём лбу полотенце, смоченное в холодной воде. Около него вижу ещё несколько незнакомых лиц.
- Лежите спокойно, товарищ! Вы в камере для подследственных политических… Меня зовут Лиепа, Карл Лиепа из Даугавпилса, - отвечает мужчина на мой немой вопрос.
Лиепа? О нём я слышал. Он арестован с месяц назад, на митинге в железнодорожном депо. Об этом сообщалось в газетах.
- Как? Значит, уже не охранка, - радостно восклицаю я.
- Нет, не охранка. Вы уже дома, в доброй, милой, хорошей тюрьме.
Все смеются. Я тоже не могу сдержать улыбки.
- Кстати, вам переслали привет… От Николая… Он тоже тут, через камеру, - сообщает Лиепа.
- Спасибо…
И вдруг вспоминаю: Эгон - провокатор!
- Слушайте, - тихо говорю я, - нужно немедленно что-то предпринять. Мне известно, кто провокатор, выдавший меня и других товарищей…
Лиепа внимательно выслушивает мой взволнованный рассказ и говорит;
- Да, обвинение в провокации - дело серьёзное. Прежде чем его бросить, нужно быть убеждённым в своей правоте. Но у вас есть полное право. С фотокарточкой - неопровержимо… А теперь спите! Вы очень слабы, нужно отдохнуть, набраться сил…
Он поправляет полотенце на моей голове и, пошептавшись о чем-то с товарищами, подходит к стене.
- Тук… тук… тук-тук… тук… - слышу лёгкое постукивание. Тюремная азбука мне знакома: "Внимание! Сообщение о провокаторе… Передайте на волю… Поняли?"
И вот доносится ответ: "Всё поняли… Передаём дальше"…
Идёт по камерам сообщение о гнусной гадине. Уже сегодня сообщение попадёт на волю, к товарищам. У змеи вырвут ядовитое жало.
…Кто сказал, что мы вышли из строя? Это неправда! Комсомольцы всегда в строю. Даже здесь, в этой темнице, даже в застенках охранки - везде и всюду мы живём, мы боремся, мы побеждаем!
Конец чёрного царства
Класс, в котором мы сидим, хорошо освещён электрическим фонарём, висящим на улице как раз напротив окна. Здесь так светло, что можно даже читать.
Виктор толкает меня локтем в бок и выразительным жестом показывает на часы. Половина десятого. Пора кончать заседание.
Мысленно перебираю вопросы, которые хотел поставить сегодня перед членами подпольного комитета. Не упустить бы что-нибудь! Комсомольской организацией этого города я руковожу сравнительно недолго и ещё не могу похвалиться глубоким знанием местных условий.
Создание новой комсомольской ячейки в паровозном депо… Поддержка забастовавших подмастерьев мебельной фабрики Нейгауза… Изучение комсомольцами Краткого курса истории коммунистической партии… Кажется, всё? Ах, да!
- Ещё одно, товарищи. Необходимо подобрать трёх толковых парней для работы среди батраков нашего уезда. Лучше всего таких, которые хорошо знают деревенскую жизнь.
- Ясно!
- Когда подберёте, сообщите. Я дам вам явки для каждого из них. Имейте только в виду: работа сложная, тонкая, требует большой выдержки. Новичков ни в коем случае посылать нельзя.
Виктор проявляет всё большее и большее нетерпение. Но теперь осталось лишь условиться о следующей встрече.
- Соберёмся через две недели, в пятницу. Время старое. Устраивает?
- Снова здесь?
- Да. А разве неудобно?
Организатор первого подрайона Суровый весело усмехается. Суровый - его подпольное имя. Оно никак не вяжется с жизнерадостным, превесёлым характером этого парня.
- Что вы! Наоборот! Ни у одной нашей ячейки нет такого убежища. Всю зиму встречались по разным подвалам, да на огородах за городом. В такую стужу-то! Но теперь легче будет - лето! Возьмём с собой продовольствия, ну, ещё по бутылке водки для отвода глаз - и никакой шпик не придерётся. Пикник - и баста.
- Дело хорошее, но только не очень увлекайтесь, - предупреждаю я. - Малейшее подозрение - и никакая водка вас не спасёт: сами ведь знаете, как ульманисовцы распоясались. Айзсарги так и рыщут в поисках "красных".
- Получим ли мы, наконец, советские газеты? - спрашивает Лия, маленькая, чернокудрая швея с большими мечтательными глазами. С виду такая хрупкая и болезненная, она - опытнейший подпольщик. - Так хочется почитать, что в них пишут. И не только нам. Когда обходим квартиры сочувствующих только и слышим: "А русской газеты у вас нет?"
Лия права, советские газеты нам очень нужны. Сейчас, когда в мире разгорается пламя войны, каждому хочется знать правду. А разве узнаешь её из ульманисовской жёлтой прессы?
- Как ты спрашиваешь такие вещи, Лия? - Виктор нервничает и потому говорит немного резко. - Ты же сама прекрасно знаешь, что советские газеты взять неоткуда. В киоске на вокзале они есть, но попробуй купи! Там вечно торчат шпики. Помнишь, что случилось с Борисом? Он до сих пор за решёткой…
Это было ещё до того, как организация прислала меня сюда из Риги. По рассказам товарищей Борис, член одной из подпольных ячеек, принял за чистую монету двуличные заявления Ульманиса о дружбе с Советским: Союзом. Он пытался купить в киоске советскую газету и тотчас же был арестован охранниками.
- Я сама знаю, что в киоске не купить, - спокойно отвечает Лия. - Но может быть каким-либо другим путём можно достать? - опять обращается она ко мне.
У меня есть некоторые соображения. Но пока рано ещё говорить об этом.
- Ничего не могу обещать, Лия. Но как только достану, ты получишь в первую очередь.
- И на этом спасибо.
В голосе Лии слышно разочарование. Кажется, она не особенно надеется на мои обещания.
- А теперь - расходиться! Суровый, выйдешь вместе с Лией.
Мы прощаемся. Суровый с комичной серьёзностью подхватывает Лию под руку. Виктор провожает их. Иначе в темноте они не найдут выход в лабиринте лестниц и коридоров.
Остаюсь один и ожидаю возвращения Виктора. Нужно ещё с ним поговорить.
Виктор просто молодец, что смог раздобыть у своей матери, школьной сторожихи ключи от входных дверей школы и от этого класса. Здесь мы собираемся в относительной безопасности. Можно обо всём спокойно поговорить без риска быть услышанными. Одно только неудобство. Каждый вечер в десять часов сторожиха обходит всю школу. "Воров пугать", - как говорит она. К этому времени нас уже не должно быть здесь. Мать Виктора добросовестно выполняет свои служебные обязанности.
Ей сказано: не должно быть никого в школе после занятий. Разразится страшный скандал, если она узнает, что Виктор со своими товарищами нарушает этот запрет школьных властей. И нам больше никогда не отыскать такого удобного места.
В коридоре скрипят половицы. Виктор возвращается обратно.
- Пройдём во двор, Имант. Боюсь, как бы не нагрянула мать. Что-то она сегодня беспокойная очень.
В школьном дворе есть чудесный уголок. Густые кусты черёмухи, сирени, цветочные клумбы. Ночные фиалки расточают свой пьянящий аромат. И тут же низенькая скамеечка. С наступлением весны мы с Виктором часто сидим здесь после работы.
Я первый нарушаю молчание.
- Лия права. Нужно раздобыть советские газеты. Виктор с удивлением смотрит на меня:
- Конечно, нужно. Разве я против? Но как их раздобыть? Это невозможно.
- Кажется, я придумал. Расскажи-ка мне ещё раз, да подробнее, как был арестован Борис.
- Борис подошёл к киоску и попросил газету. Киоскёр дал ему "Известия", он уплатил, сложил газету, сунул в карман пальто и пошёл. Не успел пройти и квартал, как к нему подошёл шпик и потребовал показать, что у него в кармане. Борис спокойно вытащил газету. Шпик вырвал её из рук Бориса, изорвал в мелкие клочья, а Бориса потащил за собой… Вот и всё, что мне известно.
- Значит, шпик наблюдал за киоском.
- Конечно! И по сей день господа из охранки торчат там. Только больше им никого не поймать.
- И всё-таки сегодня мы с тобой попробуем купить в этом киоске все советские газеты, сколько там имеется. У тебя есть деньги, Виктор?
Его глаза круглеют от изумления. Он, видимо, считает, что я рехнулся. Самим идти в лапы к шпикам!
- Сколько у тебя денег? - повторяю свой вопрос.
- Пять латов. Вчера была получка…
- У тебя пять, да у меня семь. Значит, шестьдесят газет. Ну что ж, на первый случай неплохо, а?.. Послушай, Виктор, сделаем так…
Подробно излагаю свой план, Виктор слушает, широко раскрыв глаза. Он не даёт мне даже договорить до конца и стремительно вскакивает со скамейки.
- Вот здорово!.. Идём, чего же ты ждёшь?
Но тут же лицо его вытягивается.
- Послушай, а если там не один шпик, а несколько?
- Тогда ничего не выйдет. Но мне кажется, в эти часы там обычно остаётся один. Несколько вечеров подряд я нарочно проходил мимо киоска и замечал только одного.
Виктор снова хватает меня за руку.
- Пошли!
- Не спеши, горячая голова! Нужно договориться, что будем делать с газетами.
Но вот, наконец, мы условились обо всём.
- Пошли, скорей! Закроют же киоск, - торопит меня Виктор.
- Прямо, как маленький!.. Ты ведь знаешь, что киоск открыт до двенадцати ночи. А теперь ведь ещё только десять.
И как будто в подтверждение моих слов у школьной двери раздаётся звон ключей. Это мать Виктора начинает обход своих владений.
- Мама, я провожу Иманта, - кричит ей Виктор.
- Иди, сынок. Только долго не задерживайся. Что-то сегодня в городе неспокойно.