Горячая волна проходит по моему телу от головы до ног. Мне становится жарко. Значит, меня ищут. И эти шпики, которые шныряли по поезду…
Спокойно! Бросаю быстрый взгляд на выход в город. Да, они все ещё стоят около контролёра. Попытаюсь пройти через выход для пассажиров первого класса. Там меня вряд ли кто-либо ждёт. А затем на такси - и в Задвинье к тётке.
Не спеша иду к двери шикарного привокзального ресторана. Тут никаких шпиков: всего лишь толстый бородатый кондуктор.
- Ваш билетик… Пожалуйста, проходите.
В ресторане совсем пусто. Лишь у стойки постовой полицейский любезничает с толстой буфетчицей, да какой-то длиннолицый мужчина с моноклем в глазу, вероятно, иностранец, брезгливо морщась, копается в своём бифштексе. Рядом застыл в почтительной позе пожилой официант с блестящим голым черепом.
На меня никто не обращает внимания. Направляюсь к противоположной двери - выходу в город. Облачённый в ливрею швейцар с наглым лакейским лицом широко распахивает дверь.
- Вызовите такси.
- Извольте!
Он пронзительно свистит. Тотчас же из-за угла выходит машина и подкатывает к самому подъезду.
- Пожалуйста, господин.
Швейцар отвешивает низкий поклон и угодливо улыбается, ожидая подачки. Напрасны его старания! У меня нет больше ни сантима. Все деньги ушли на билет.
В такси облегчённо перевожу дух. Пока шофёр мчит по улицам, обдумываю положение. Что случилось? Почему меня ищут?
Догадки идут одна за другой, но как узнать, какая из них верна? Нет, так не будет никакого толку. Нужно, прежде всего, осведомиться у тётки, что произошло у меня дома, а потом связаться с кем-либо из райкома. Тогда смогу разобраться.
Такси останавливается у старенького покорившегося домишки.
- Дом сорок восемь, господин!
Шофёр предупредительно открывает дверцу машины.
- Сколько с меня?
- Два лата.
- Обождите минутку, я сейчас принесу.
Но увы! Шофёру не суждено получить заработанные деньги. Едва только я захожу в тёмный дворик, мне в лицо бьёт сильный сноп света электрического фонаря.
- Имант Озолс?
- Он самый.
Чувствую, как меня крепко берут под руки с двух сторон.
- Поедете с нами. Мы вас давно уже ждём.
Разыгрываю удивление:
- Что такое? Почему? Кто вы такие?
- Политическая полиция!
- Ничего не понимаю. Какая политическая полиция?
- Потом разберётесь.
И они ведут меня обратно к такси. Шофёр удивлённо смотрит на меня и тихонько присвистывает. Бедняга понимает, плакали и те два лата, которые я ему должен, и те, которые набегут во время пути отсюда до охранки.
Беспомощно пожимаю плечами.
- Видите сами, шофёр, не успел зайти за деньгами.
- Бывает…
- Не разговаривать! - рычит один из задержавших меня. И приказывает шофёру:
- Везите на улицу Альберта, да поживее. Мы из политической… Ну!
Пробормотав какое-то проклятие, шофёр даёт газ. Машина рывком трогается с места…
Дорога недальняя. Через несколько минут я уже в здании охранки.
После тщательного обыска меня вводят в просторную комнату. Старый, изъеденный червями стол и простая деревянная скамья, на которой я сижу, - вот и всё её убранство. Но по всему видно, что комната знала лучшие времена. Окно, к которому приделана ржавая решётка, высокое, сводчатое. В углу огромная кафельная печь, украшенная лепными орнаментами. Дверца у неё выломана, и в топке видна груда грязных окурков. На потолке зияет дыра - вероятно когда-то здесь висела люстра.
Один из охранников, доставивший меня сюда, высокий, плечистый малый с пустыми светлыми глазами, словно выгоревшими на солнце, присаживается на край стола и, не обращая на меня внимания, набивает табаком свою короткую прямую трубочку.
Видимо, меня сейчас будут допрашивать. С трудом сохраняю внешнее спокойствие. Охранка! Нет места страшнее, чем это. Даже в тюрьме и то куда лучше. В камере рядом с тобой товарищи по борьбе. Трудно тебе - помогут. Загрустил - сумеют развлечь. Нужна поддержка - будь уверен, получишь её. И в одиночке не чувствуешь себя покинутым. Станет невмоготу - стукни в стену разок-другой. Тотчас же серией ответных ударов откликнутся друзья. И легче станет на душе.
Даже у тюремщиков увидишь иногда человеческий взгляд. Какой-нибудь седовласый ключник нет-нет да вздохнёт ненароком, хоть потом кашлянет сердито и грубо прикрикнет на тебя, словно стыдясь своей минутной слабости.
А здесь, в охранке, ты один-одинёшенек. Нет рядом друзей, не увидишь ни искорки сострадания на окружающих тебя лицах. Ты один среди злобных и коварных врагов. Они существуют для того, чтобы искать, выслеживать, ловить таких, как ты. И вот ты попался, ты в их власти. Будь готов ко всему. Они будут делать с тобой, что хотят. Слышишь: что хотят!
Охранка! Сколько страшного, жестокого, подлого связано с этим отвратительным словом. Сколько здесь пролито крови невинных людей, сколько мук здесь приняли лучшие сыны и дочери народа, борющиеся за его освобождение от кучки кровавых палачей. Теперь и тебе предстоит жестокое испытание. Будь готов! Ты ничего не знаешь, ничего не видел, ничего не слышал - вот твоя линия поведения, которой ты должен держаться…
Начало допроса происходит совсем не так, как я себе представлял. Вместо палача, увешанного всеми орудиями пытки, в комнату входит изысканно одетый человек лет сорока, с полным, тщательно выбритым лицом. Волосы причёсаны на пробор, в висках пробивается седина.
- Вы Имант Озолс? - обращается он ко мне.
- Я!
- Прошу вас зайти ко мне.
Он открывает дверь в соседнюю комнату и вежливо пропускает меня вперёд.
По-деловому обставленный кабинет. Письменный стол, два кожаных кресла, радиоприёмник. У стены стоят несколько стульев. Над ними висит большой портрет обрюзгшего человека с выпяченной нижней губой и взъерошенной щёткой волос - Ульманиса.
- Прошу, господин Озолс!
Охранник указывает на мягкое кресло и ожидает, пока усядусь. Затем садится сам и несколько секунд осматривает меня внимательным, изучающим взглядом.
- Надеюсь, господин Озолс, что вы человек умный и мы с вами быстро столкуемся. Вас, конечно, пугали политической полицией, но вы сами убедились, что эти россказни ничего не стоят. Прошу!
Он раскрывает портсигар и протягивает мне.
- Благодарю, не курю.
- Как желаете.
Он пускает аккуратное колечко дыма и, любуясь им, продолжает:
- Нам нужно выяснить у вас одну только деталь: где сейчас находится тот шрифт, который вы привезли в Ригу час… - он смотрит на часы, - нет, простите за неточность, пятьдесят пять минут назад?
Знают! Изо всех сил стараюсь подавить поднявшееся волнение.
- Простите, господин…
- Капитан Шварцбах, - подсказывает охранник.
- Простите, господин Шварцбах, я не понимаю, о чём вы говорите. Какой шрифт?
- Ох, и беда с вами, - вздыхает улыбаясь Шварцбах. - Вероятно, вас по недоразумению арестовали, не так ли? Придётся немедленно выпустить.
И вдруг улыбка исчезает с его лица. Он рывком поднимается с кресла и с силой придавливает к пепельнице недокуренную папиросу. Зубы стиснуты, на скулах желваки. Куда девался элегантный мужчина? Передо мной хищный зверь, приготовившийся к прыжку.
- Бросьте валять дурака! Или вы сейчас же выложите всё, что вам известно о коммунистическом подполье, или мы вас сотрём в порошок. И зарубите у себя на носу: политическая полиция, или как вы называете - охранка, шутить не любит. Мы любому сможем развязать язык. Ну?
Любому! Как бы не так! Я молчу.
- Что за шум? - раздаётся весёлый голос. Я оборачиваюсь. Позади меня стоит низкорослый толстяк с пухлыми, розовыми, как у ребёнка, щеками.
- Это мы по-дружески с Имантом Озолсом беседуем, господин начальник, - в тон ему отвечает Шварцбах. - Да вот ещё никак общий язык не найдём.
- Почему же с "Имантом"? Господин Озолс, разве вас зовут не Владимиром?
И это они знают! "Владимир" - моё подпольное имя.
- Владимир? - деланно удивляюсь я и обращаюсь к Шварцбаху: - Вот видите, господин капитан, вы оказались правы. Действительно, произошло недоразумение. Вам нужен Владимир Озолс, а меня зовут…
Не успеваю договорить. На мою челюсть обрушивается страшный удар. Вместе с креслом валюсь на пол.
- Нет, ты вам нужен, ты, красная сволочь! - вопит багровый от ярости толстяк и вытирает носовым платком свою правую руку, которой он ударил меня.
- Это тебе только задаточек! Выведите его в "приёмную", Шварцбах. Полчаса на размышление - и если он и после этого будет ещё медлить, сделайте из него котлету… Вон отсюда!
С большим усилием поднимаюсь на ноги. Кружится голова. Кое-как добираюсь до скамейки в соседней комнате.
"Это тебе только задаточек!" - так, кажется, сказал полицейский пёс. Мерзавцы! Знают, что я сейчас беспомощен, вот и издеваются.
Полчаса! А потом что будет?
Да стоит ли сейчас думать об этом. Что будет, то не уйдёт.
Стараюсь сосредоточить внимание на другом, более важном. Ясно - в организацию пробрался провокатор. Но кто он? Как установить его имя?
Что охранники знают про меня? Судя по их высказываниям - во-первых, моё подпольное имя - "Владимир", а во-вторых, что я привёз в Ригу шрифт из Лепаи.
Стоп! Этого они не сказали, что из Лепаи. Может быть, им это тоже известно, но пока что они мне этого не говорят. В таком случае, почему же "Владимир"? В Лепае и в других провинциальных организациях, где мне приходилось бывать по заданию, меня знают под другим именем - "Юрка". "Владимир" же - это только для Риги. Значит, если провокатор в провинции, то охранка не знала бы имя "Владимир", а лишь только "Юрка". Ясно! Провокатор здесь, в Риге.
От волнения у меня даже пот выступает на лбу. Порывшись в кармане, вытаскиваю носовой платок, уцелевший от обыска.
- Давай его сюда, - цедит сквозь зубы охранник, по-прежнему сидящий на столе с неизменной трубочкой во рту.
- Но ведь мне нечем нос…
- Давай, сказано! - он встаёт и, подойдя ко мне, резким движением выхватывает платок из руки.
- Ещё выкинешь какой-нибудь трюк, а потом отвечай за тебя.
- Какой трюк?
Но охранник возвращается на место, не удостоив меня ответом. Ну и пусть! Лишь бы только оставил в покое. Значит, провокатор в Риге. Но как его найти? В организации сотни людей.
Кто знал про мою поездку в Лепаю? Силис. Он давал мне это задание. Николай. Он сообщил мне лепайскую явку и дал ряд советов, касающихся деталей поездки. Ещё Ирма. Она присутствовала при моём разговоре с Николаем. Вот и все.
Силиса отсюда надо исключить. Это - наш руководитель, старый коммунист. Он уже работал в подполье, когда я пешком под стол ходил.
Нет, только не он!
Остаются Николай и Ирма. Один из двоих: либо Николай, либо Ирма.
Нет, нет! Такое подозрение чудовищно. Мои товарищи, с которыми я уже долгое время плечом к плечу иду против злобных и сильных врагов. Как же я мог подумать такое!
Николай, умный и проницательный рабочий парень, опытный подпольщик. Ирма, не по годам серьёзная голубоглазая девушка, член моей: ячейки. Я сам рекомендовал её для ответственной работы.
Нет, только не они!
Но тогда кто же?
Сердце протестует, возмущается, а разум твердит: один из них, один из них! Иначе не может быть. Только они знали о предстоящей поездке.
Появление Шварцбаха прерывает мои размышления.
- Прошу вас, господин Озолс. Полчаса уже прошли.
Он снова любезен и вежлив, словно ничего не случилось. Но теперь, я уже хорошо знаю, какая отвратительная морда кроется под этой маской. Войдя в кабинет, сразу же заявляю Шварцбаху:
- Вот что, господин капитан. Я уже несколько раз говорил, что вы путаете меня с кем-то. Поскольку вы мне не верите, то дальше говорить бесполезно. Я решил ни с вами, ни с кем-либо другим в дискуссии больше не вступать. Буду молчать!
- Врёшь, заговоришь! - Шварцбах ударяет кулаком по столу. - У нас камни, и те говорят! Эй, заходите-ка сюда! - кричит он, не отрывая от меня злобного взгляда.
В комнату входят двое здоровенных охранников. Они молча схватывают меня и тащат через какие-то комнаты, коридоры, лестницы. Вскоре мы оказываемся в пустом помещении без окон.
- Скидывай лапти!
Сразу не могу сообразить, что они от меня требуют. Тогда охранники бросают меня на пол. Один из них садится мне на грудь, другой грубо срывает с ног ботинки.
В руках охранников появляются толстые четырехгранные нагайки. Резкий свист - и я вскрикиваю от сильной боли, в ногах. Снова свист, опять удар.
Крепко стиснув зубы, чтобы не закричать, я с силой ударяю кулаком в спину сидящего верхом на мне охранника.
- Ах, ты ещё брыкаться! Давай верёвку, Арнольд!
Меня связывают. Лежу спелёнутый и беспомощный, как грудной младенец. Не могу даже пошевелиться. И вот начинается. Свист. Удар. Свист. Удар. Ещё, ещё, ещё… У меня темнеет в глазах. О! Какая дикая боль!
Надо мной склоняется искривлённое в садистской улыбке лицо Шварцбаха.
- Будете говорить, господин большевик?
Молчу… И всё начинается сызнова. Удар следует за ударом. Страшная, невыносимая боль в ногах. Их как будто поджаривают на огне… И опять перекошенное от злобы лицо Шварцбаха:
- Говори, ну! Куда дел шрифт? Скажи, и мы оставим тебя в покое.
Закрываю глаза, чтобы не видеть эту мерзкую рожу.
- Продолжай, Арнольд!
Перестаю уже. ощущать боль от отдельных ударов. Всё сливается в одну бесконечную муку. Перед глазами плывут разноцветные пятна. Из прикушенной губы льётся кровь и от этого солоноватый привкус во рту…
Сколько времени длится эта пытка - час, два, сутки, месяц?
- Хватит! - Как будто издалека доносится до меня чей-то голос.
С трудом поднимаю веки. Охранники, тяжело дыша, стоят возле меня. Пиджаки сняты, рукава рубах закатаны. Пот градом струится по их красным лицам. Настоящие палачи!
- Хватит, - повторяет Шварцбах. - Все эти коммунисты - бесчувственные чурбаны.
И вдруг, заметив, что я смотрю на него, вопит:
- Расстрелять!
- Давно бы так, - одобряет один из охранников. - А то возись тут с ним.
Они развязывают верёвки. Пытаюсь подняться. Но тотчас же, охнув, валюсь на бок. На ноги невозможно ступить.
- Вставай, живо!
Получаю пощёчину, другую. Потом меня несколько раз больно пинают ногами. Но всё тщетно. Подняться я не в силах.
Охранники снова подхватывают меня. Мои ноги, как плети, бессильно волочатся по полу. Опять коридоры, проходы, и вот мы в каком-то полутёмном подвале.
Палачи прислоняют меня к стене и, отойдя на несколько шагов, вытаскивают из карманов пистолеты.
- Постойте!
Шварцбах подходит ко мне вплотную.
- Озолс, мне вас просто жаль. Не упрямьтесь, скажите, где сейчас шрифт.
- Я… ничего… не… знаю.
Охранник усмехается.
- Ничего? В таком случае Николай, наверное, солгал.
Николай? Он сказал "Николай"?
- Да, да, Николай. Вы не удивляйтесь. Он оказался умнее вас и сразу же после ареста выложил всё, что знал. Вот его показания. Он всю вину сваливает на вас.
Шварцбах трясёт перед моим лицом какой-то бумагой.
- Говорите, ну! Имейте в виду, это последний шанс остаться в живых. Подумайте о ваших родителях, если вы не жалеете себя.
И он ещё смеет говорить о родителях! Собираю все силы и выкрикиваю:
- Никакого… Николая я не знаю… и… убирайтесь к чёрту! Взбешённый охранник отскакивает в сторону.
- Огонь!
Раздаются два выстрела. И вслед за ними громкий хохот. Смеются все трое. Они, видимо, думают, что страшно меня напугали. А я, между тем, совершенно спокоен. Не раз приходилось мне слышать от товарищей, побывавших в охранке, об этом излюбленном трюке полицейских-тупиц. Ставят к стене свою жертву и часами измываются над ней, угрожая убить. А жертва чувствует себя в десятки раз лучше, чем во время пыток и мечтает лишь о том, чтобы "расстрел" длился как можно дольше.
Внезапно смех умолкает. Шварцбах, видимо, догадывается о моих мыслях. Он что-то шепчет одному из своих помощников и громко командует:
- Убрать в камеру!
Камера помещается тут же рядом, за тяжёлой железной дверью. На прощанье меня ещё раз сильно ударяют ногой. Обессиленный падаю на каменный пол камеры.
В камере почти темно. Поэтому я хоть и вижу фигуру человека, лежащего на нарах, но не могу различить его лицо. Когда же мои глаза привыкают к полумраку и я ползком подбираюсь к нарам, то вижу: это… Николай.
- Николай! - хочу крикнуть я, но не успеваю. Его рука прикрывает мне рот. Затем он помогает мне взобраться на нары и громко спрашивает:
- Кто вы? Тоже арестованный?
- Да… - растерянно отвечаю я. - Не понимаю… Николай не даёт мне сказать ни слова.
- Я тоже не понимаю, что это за порядки? - возмущается он. - Арестовывают ни в чём неповинных людей, избивают. Чёрт знает, что такое! Вас как зовут?
Начинаю догадываться, в чём дело.
- Имант Озолс…
- Имант Озолс… Озолс… - Николай как будто пытается вспомнить, не слышал ли он где-либо эту фамилию. - Нет, не знаю…
Он смолкает, а затем беззвучно шепчет мне в самое ухо:
- В камере микрофон. Они специально посадили нас вместе, чтобы подслушивать. Ты отрицал наше знакомство?
- Да, - также тиха шепчу в ответ.
- Хорошо. Спрашивали о шрифте?
- Да. Говорили, что ты сразу же признался во всём.
Николай еле слышно усмехается.
- После дождичка в четверг! Правда, им очень хотелось, чтобы я признался, и они здорово меня упрашивали. Даже сейчас трудно пошевелиться. Всё тело ноет от этих просьб.
Несколько минут лежим молча. Затем Николай громко говорит:
- Послушайте, Озолс, не толкайтесь. У меня всё кругом болит.
И шёпотом:
- Имант, сейчас, наверное, нас разлучат. Имей ввиду: нельзя быть пассивным. Ты ведь понимаешь, это - работа провокатора. Думай, наблюдай, цепляйся за каждое слово охранников, чтобы найти нить.
- Кажется, я нашёл…
- Не делай поспешных выводов. Главное, не полагайся на интуицию, а рассуждай логично. Я уже кое-что сообразил.
- Правда? Скажи!
- Нет, это не окончательное мнение. Может быть, я ошибаюсь и тебя запутаю. Думай Сам. Потом проверим, сошлось ли. Ну, Имант, теперь больше ничего не говори. Пытайся заснуть. Береги силы.
Мне не до сна. Очень болят ноги. Но душевная боль ещё сильнее. Нас выдала Ирма! Какой же двуличной должна она быть. Мне никогда даже в голову не приходило плохо подумать о ней.
За последнее время я виделся с Ирмой лишь раз, на квартире Эгона. Ирма связная между городской типографией и нашим райкомом.
В тот раз мы встретились втроём: Николай, Ирма и я. Это было всего лишь три дня назад. Как раз перед моей поездкой в Лиепаю.