– Очень!
– Ты смог бы спрятать хлеб, свечу и зажигалку?
– Я выкопаю руками дырку в земле и спрячу все туда.
– Вот тебе для этого мой кинжал. Он пригодится тебе и в других случаях. У тебя будет оружие. Но он мне дорог, и поэтому храни его пуще глаза!
Он поспешно схватил оружие и прижал его к губам.
– Господин, пусть Аллах вспомнит это тебе в час твоей кончины. Теперь у меня есть оружие. Я непременно освобожусь, даже если вы не придете.
– Мы придем. Не предпринимай необдуманных действий, чтобы не создать для себя и для твоего отца ненужной опасности.
– Я буду ждать неделю. Если же вы не придете в этот срок, я буду действовать сам.
– Хорошо! Если получится, я переправлю тебе все уже сегодня ночью через окно. Может быть, мы сумеем еще и переговорить друг с другом. Если не будет слишком опасно, ты услышишь и голос своего отца. Теперь прощай, мне пора идти.
– Господин, дай мне твою руку!
Я протянул ему руку, он так крепко сжал ее, что мне стало больно.
– Да благословит Аллах твою руку, покуда она двигается, а когда успокоится для смертного сна, да возрадуется твой дух в раю тому часу, когда ты стал моим ангелом! Теперь иди, чтобы с тобою не стряслось ничего плохого.
Я запер тюрьму и потихоньку отправился назад к аге. Он еще спал, громко храпя. Я уселся и прождал так, пожалуй, с добрый час, пока не услышал шаги перед дверью. Я быстро закрыл дверь и начал расталкивать агу. Дело было нелегким, тем более что нужно было сделать это быстро. Я поставил его на ноги, он очухался и уставился на меня.
– Ты, эмир? Где мы?
– В тюрьме. Очнись!
Ответом мне был ошарашенный взгляд.
– В тюрьме? A-a! Как это мы здесь очутились?
– Вспомни о трактире и о лекарстве, припомни и сержанта, которого мы хотим разоблачить.
– Серж… Машалла, я вспомнил! Я спал. Где он? Его еще нет?
– Говори тише! Ты что, не слышишь? Они же стоят под дверью и разговаривают. Разотри свое заспанное лицо!
Добряк Селим выглядел жалко, но он по меньшей мере обрел понимание происходящего и теперь стоял выпрямившись, не шатаясь. И вот, когда внешняя дверь камеры закрылась, ага взял лампу в руку, толкнул нашу дверь и вышел в коридор. Я последовал за ним. Злоумышленники замерли, заметив, что он к ним подходит.
– Откуда вы пришли, псы? – набросился ага.
– Из кофейни, – поколебавшись, ответил сержант.
– Из кофейни! В то время как вам нужно стоять на вахте! Кто дал вам разрешение отлучаться?
– Никто!
Бедные люди, они дрожали от страха, и мне было их жалко. Ведь их небрежность обернулась для меня большим преимуществом. Даже несмотря на то, что язычок пламени был крошечным, я заметил, как ужасно вращал глазами ага. Конец его бороды трясся, а руки от бешенства сжались в кулаки. Но тут, видимо, он вспомнил, что не совсем еще твердо стоит на ногах, и передумал.
– Завтра вас ждет наказание!
Он поставил лампу на ступеньку и повернулся ко мне.
– Или ты, может, считаешь, что мне прямо сейчас следует вынести приговор? Как прикажешь – высечь одного за другим, поочередно?
– Отсрочь их экзекуцию до завтра, Селим-ага! Она от них не уйдет!
– Хорошо, я непременно сделаю так, как ты говоришь. Пошли!
Он открыл дверь и запер ее снаружи.
– Ты что, так долго был с мутеселлимом? – недоверчиво спросила агу Мерсина, когда мы пришли домой.
– Мерсина, – ответил он, – говорю тебе: нас приглашали остаться там до раннего утра, но я, зная, что ты осталась одна дома, отклонил столь радушное приглашение коменданта. Я не хочу, чтобы русские тебе отрезали голову. Ведь началась война!
Она испуганно всплеснула руками.
– Война? Между кем и кем?
– Между турками, русскими, персами, арабами и курдами. Русские уже стоят часах в четырех хода отсюда. Сто тысяч солдат и три тысячи пушек!
– О Аллах! Я умираю, меня уже нет… И ты идешь воевать?
– Да. Смажь мне сапоги, но только так, чтобы никто об этом не узнал. То, что началась война, – это еще государственная тайна, и жители Амадии узнают ее лишь тогда, когда русские завтра окружат город.
Ее качнуло, она обессиленно опустилась на первый же попавшийся горшок.
– Уже завтра! Они в самом деле завтра будут здесь?
– Да.
– И они будут стрелять?
– Конечно, еще как!
– Селим-ага, я не буду смазывать тебе сапоги!
– Это еще почему?
– Ты не должен воевать, тебя не должны застрелить!
– Хорошо, это мне подходит, и поэтому я могу сейчас пойти спать. Доброй ночи, эфенди! Доброй ночи, моя дорогая, моя сладкая Мерсина!
Ага ушел. Цветок дома удивленно уставилась на его удалявшуюся спину, затем поспешила осведомиться:
– Эмир, это правда, что придут русские?
– Пока еще неизвестно. Я полагаю, что ага слишком серьезно воспринял слухи.
– О, ты капаешь бальзам на мое раненое сердце. Разве нельзя сделать так, чтобы они не дошли до Амадии?
– Мы обязательно потом над этим поразмыслим. Ты разобрала кофе?
– Да, господин. Это оказалось очень неприятной работой, но этот злой человек хаджи Халеф Омар не давал мне покоя, пока я не завершила всю работу. Хочешь посмотреть?
– Покажи!
Она принесла банку и пакет с кофе, и я убедился, что она и вправду отлично постаралась.
– И что ты скажешь по этому поводу? Каков будет твой приговор?
– Весьма милостивый для тебя. Поскольку твои нежные руки так часто касались зерен, да будут они все твоими. Посуда, купленная мной сегодня, также принадлежит теперь тебе. Стаканы же я подарю доброму Селиму-аге.
– О эфенди, ты справедливый и мудрый судья. В тебе больше доброты, чем у меня когда-либо было горшков. Этот благоухающий кофе – еще одно доказательство твоего величия. Аллах да подействует на сердца русских, чтобы они не пришли и не застрелили тебя. Ты думаешь, мне удастся спокойно сегодня поспать?
– Конечно же! Уверен!
– Спасибо тебе, ведь покой – это единственное, чем еще может наслаждаться измученная женщина!
– Ты спишь здесь, внизу, Мерсина?
– Да.
– Но ведь не на кухне же, а в комнате?
– Господин, женщине место на кухне, и спит она тоже на кухне.
М-да! Дело оборачивалось не так, как мне хотелось. Во всяком случае, глупая шутка аги оказалась для нас весьма неуместной. Мерсина заснет сегодня не сразу. Я поднялся наверх, но направился не к себе, а в комнату хаддедина. Он уже лег спать, но, как только я вошел, проснулся. Я рассказал ему подробно про свое приключение в тюрьме, чем поверг его в изумление.
Затем мы упаковали съестное, свечу, зажигалку и пробрались в пустую комнату в торце дома. У нее было лишь одно окно, небольшое четырехугольное отверстие, запертое ставнями. Ставни были лишь прикрыты, и я, открыв их, выглянул – передо мной на расстоянии примерно пяти футов находилась гладкая крыша, нависавшая над этой стороной маленького двора. Мы выбрались на крышу, а с нее на двор. Дворовая дверь была заперта, и, таким образом, мы были в одиночестве. Дорога в сад, в котором некогда благоухала красавица Эсме-хан, была практически открыта. Теперь от тюрьмы нас отделяла лишь стена, причем весьма невысокая – до ее верха мы спокойно могли достать рукой.
– Подожди, – попросил я шейха. – Я сначала посмотрю, не наблюдает ли за нами кто-нибудь.
Я потихоньку поднялся на стену и аккуратно спрыгнул на ту сторону. Из первого маленького окошка, справа, на первом этаже, едва пробивался бледный свет. Это была комната, в которой спал пьяный ага и где сейчас, по всей видимости, сидели арнауты, не смеющие от страха даже прикорнуть. Следующее, то есть второе, окно принадлежало камере, в которой нас ждал Амад эль-Гандур.
Внимательно осмотрев и буквально обыскав узкий двор, я не увидал ничего подозрительного. Дверь, ведущая от тюрьмы во двор, была заперта. Я вернулся к стене, за которой стоял хаддедин.
– Мохаммед!
– Ну что?
– Все спокойно. Ты сможешь перебраться через стену?
– Конечно.
– Тогда лезь, только потише.
Через несколько секунд он стоял рядом со мной. Мы быстро пересекли двор и встали под окном, до которого я мог почти достать рукой.
– Нагнись, шейх, обопрись о стену и упри руки в колени.
Я взобрался на спину шейха, и, таким образом, мое лицо оказалось непосредственно перед окном темницы.
– Амад эль-Гандур… – тихо позвал я и прислушался.
– Господин, это ты? – гулко прозвучало снизу.
– Да.
– Мой отец здесь?
– Здесь. Он сначала спустит для тебя на веревке еду и свечку, а потом поговорит с тобой. Подожди, сейчас ты его увидишь.
Я спрыгнул со спины шейха.
– Тяжело?
– Да уж. Долго я бы не выдержал, слишком положение неудобное.
– Тогда мы сейчас сделаем по-другому. Ведь ты наверняка хочешь подольше поговорить со своим сыном. Поэтому встань коленями на мои плечи, тогда я смогу стоять достаточно долго, сколько тебе нужно для разговора.
– Он тебя услышал?
– Да. Он спрашивал о тебе.
Я достал из кармана веревку и отдал ее шейху.
– На ней ты спустишь пакет.
Мы привязали веревку, я сцепил руки за спиной, шейх встал на них и взобрался мне на плечи. Я охватил его колени руками так, чтобы он стоял достаточно безопасно. Шейх спустил пакет в камеру сына, и тут же завязался тихий, но тем не менее оживленный разговор. Я мог слышать лишь слова шейха, обращенные ко мне, – он справлялся, не устал ли я держать его. Он был высокий и крупный мужчина, и поэтому я почувствовал заметное облегчение, когда он минут через пять спрыгнул на землю.
– Эмир, его нужно как можно быстрее вызволить, я не могу дождаться этого, – сказал он.
– Прежде всего нам нужно уйти. Иди пока к стене, а я позабочусь о том, чтобы днем здесь не нашли следов.
– Это лишнее, ведь земля тверда как камень.
– Лишняя осторожность лучше, чем небрежность.
Он пошел назад, и я скоро последовал за ним. Через некоторое время мы, возвратившись по той же дороге, оказались в комнате шейха. Он захотел сразу же обсудить со мной подробный план освобождения своего сына, я же, напротив, посоветовал ему сначала немного поспать и отправился отдыхать в свою комнату.
На следующее утро я сначала проведал свою пациентку, которой уже не нужно было больше опасаться за свою жизнь. Рядом с ней я увидел только ее мать и никого больше. Справившись о ее здоровье и дав несколько советов, я решил прогуляться по городу и вокруг него, чтобы разыскать место в стене, через которое можно было бы выбраться из города, минуя городские ворота и их охрану. Через некоторое время я нашел такое место, правда, оно было пригодно лишь для пеших людей.
Когда я пришел домой из "разведки", Селим-ага только что поднялся с постели.
– Эмир, уже наступил день! – заявил он.
– Уже давно, – ответил я.
– О, я имею в виду, что уже наступило время поговорить о нашем деле, как мы договаривались вчера.
– О нашем деле?
– Да, о нашем. Ты же ведь был вчера вместе со мной. Скажи, нужно ли мне об этом доложить или нет? Как ты считаешь, эфенди?
– На твоем месте я бы этого не делал.
– Почему?
– Потому что лучше, если б совсем никто не знал, кто был ночью в тюрьме. Твои люди непременно заметили, что походка у тебя была не совсем уверенной, и они могут вспомнить это, когда их будут допрашивать.
– Точно! Когда я проснулся, мое платье было очень помятым, и мне пришлось долго очищать его от грязи. Настоящее чудо, что этого не заметила Мерсина! Значит, ты думаешь, что мне не следует докладывать?
– Да, гораздо лучше, если ты устроишь своим людям выволочку, а твоя милость ослепит их, как луч солнца.
– Да, эфенди, уж я выскажу им все, что я о них думаю! – Он свирепо завращал глазами. Затем ага внезапно прекратил это занятие и его лицо приняло кроткое выражение. – Потом я их помилую, как падишах, который дарует жизни и имущество миллионам людей.
Он хотел уже идти, но остановился перед дверью, потому что снаружи спешился какой-то всадник и знакомый мне голос спросил:
– Салам, господин! Это ты, наверное, Селим-ага, командующий албанцами?
– Да, это я. Что тебе нужно?
– Это у тебя живет эфенди, которого зовут хаджи эмир Кара бен Немси, а также двое эфенди, слуга и башибузук?
– Да. А что?
– Позволь мне поговорить с эмиром!
– Вот он стоит перед тобой.
Селим-ага шагнул в сторону, чтобы этот человек мог увидеть меня. Это был не кто иной, как Селек, езид из Баадри.
– Эфенди, – воскликнул он обрадованно, – позволь мне тебя поприветствовать!
Мы подали друг другу руки, и я увидел, что он прискакал на взмыленной лошади Али-бея. Не было сомнений, что он скакал очень быстро. Я предполагал, что он должен мне передать сообщение, причем очень важное.
– Заводи лошадь во двор и после этого поднимайся ко мне, – сказал я ему.
Когда мы оказались одни в моей комнате, он вытащил из-за пояса письмо.
– От кого оно?
– От Али-бея.
– Кто его написал?
– Мир Шейх-хан, главный священник.
– Как ты нашел дом, где я поселился?
– Я спросил о тебе сразу же возле городских ворот.
– Откуда ты знаешь, что со мной живут двое эфенди? Ведь, когда я был у вас, меня сопровождал лишь один.
– Я разузнал это в Спандаре.
Я распечатал письмо. В нем было много интересного. Несколько хороших новостей, касавшихся езидов, и одна очень плохая, относившаяся ко мне.
– Что? Миссия Али-бея настолько удалась? – спросил я. Анатоли кази аскери – главный судья пришел с этой миссией в Мосул?
– Да, господин. Он любит нашего Мир Шейх-хана и провел строгое расследование. В результате чего мутасаррыфа убирают и на его место назначают другого.
– А макредж Мосула убежал?
– Да, это так. Он был виноват во всех ошибках, которые допустил мутасаррыф. Открылись очень плохие вещи. За одиннадцать месяцев ни один из подчиненных губернатора, ни один солдат, ни один командир не получил жалованья. Арабов не поставили на колени, как это приказывала Высокая Порта, потому что он присвоил все деньги, требуемые для этого. И еще многое другое. Хавасы, которые должны были арестовать макреджа, опоздали, он уже сбежал. Поэтому все беи и киаджи окрестных местностей получили приказ задержать макреджа, как только он появится. Анатоли кади аскери предполагает, что он убежал в Багдад, потому что он был другом тамошнего вице-короля.
– Пожалуй, он ошибается! Беглец наверняка пошел в горы, где его гораздо труднее схватить, и, вероятно, отправится скорее в Персию, чем в Багдад. Деньги на дорогу он получит очень легко по пути. Ведь он верховный судья всех низших судебных палат, чьими средствами он распоряжается.
– Ты прав, эфенди! Уже вчера вечером мы узнали, что он утром прошлого дня был в Адконе, а вечером – уже в Мангайше. Кажется, он хочет отправиться в Амадию, но окольной дорогой, ибо он боится езидских селений, которые он раньше атаковал.
– Али-бей подозревает обоснованно, что его появление здесь доставит мне много неприятностей. Он может мне очень помешать, и я, к сожалению, не смогу доказать, что он сам беглец.
– О эмир, Али-бей, несомненно, умен. Услышав о макредже, он мне приказал седлать лучшую лошадь и скакать всю ночь, но постараться прибыть раньше, чем там окажется верховный судья, если тот на самом деле намерен приехать в Амадию. Когда я покидал Баадри, он снабдил меня двумя письмами, полученными из Мосула. Вот они, посмотри, пригодятся ли они тебе.
Я вскрыл оба письма и внимательно прочел их. Первое было письмом Анатоли кади аскери, адресованным Мир Шейх-хану, в котором ему сообщалось о том, что мутасаррыф и макредж смещены с постов.
Другое содержало официальное указание Али-бею задержать макреджа и переправить его в Мосул, как только он покажется в области, подчиненной Али-бею. Оба письма были снабжены подписями и большой печатью кади аскери.
– Однако эти бумаги для меня очень важны. Как долго я могу держать их при себе?
– Они твои.
– Значит, позавчера вечером макредж был в Мангайше?
– Да.
– Тогда он может уже сегодня быть здесь. И мне нужны эти письма лишь на этот день. Ты сможешь подождать?
– Я буду ждать столько, сколько прикажешь, эмир!
– Тогда пройди вперед через две двери, и там ты встретишь знакомых, а именно Халефа и болюка-эмини.
Весть о том, что макредж может прибыть в Амадию, наполнила меня сперва тревогой, но, как только я почувствовал в своих руках власть, которую предоставляли мне оба письменных послания, тревога исчезла и я уже мог ждать его прибытия со спокойной душой. Мне даже верилось, что весть о смещении с поста мутасаррыфа может означать освобождение заключенного хаддедина, но мне все же пришлось снова отказаться от этой мысли, когда я прочел, что военные действия против арабов предпринимались не по личной инициативе мутасаррыфа, а по приказу Высокой Порты.
Ближе к вечеру Мерсина появилась в моей комнате.
– Эфенди, ты пойдешь со мной в тюрьму?
Это было мне на руку, но сначала нужно было переговорить с Мохаммедом Эмином. Поэтому я сказал:
– У меня сейчас нет времени.
– Ты мне обещал, к тому же говорил еще, что ты хочешь позволить заключенным делать у меня покупки!
Розе из Амадии, видно, важно было заручиться для себя этой возможностью получать дополнительную прибыль.
– Я сдержу слово, но, к сожалению, смогу это сделать лишь через полчаса.
– Тогда я подожду, эмир! Но нам нельзя идти вместе!
– Селим-ага тоже пойдет?
– Нет, он несет сейчас службу у мутеселлима.
– Тогда прикажи сержанту, чтобы он открыл мне тюрьму. И тогда ты можешь идти прямо сейчас, а я подойду попозже.
Она исчезла, явно удовлетворенная, даже не подумав о том, что сержант не может позволить мне пройти в здание, ибо у меня на это нет ни права, ни разрешения его начальника. Я, естественно, сразу же поставил Мохаммеда Эмина в известность о предстоящем визите в тюрьму, порекомендовав ему быть готовым к тому, что, может быть, уже совершен побег, но прежде послать Халефа тайно раздобыть для Амада турецкую одежду. После этого я разжег чубук и размеренными шагами отправился по грязным переулкам к тюрьме. Дверь в тюрьму была приотворена. В ней стоял сержант.
– Салам! – приветствовал я коротко и с достоинством.
– Алейкум салам! – ответил он. – Аллах да благословит тебя в нашем доме, эмир! Я хочу поблагодарить тебя.
Я вошел, и он снова запер дверь.
– Поблагодарить? – сказал я небрежно. – За что?
– Селим-ага был здесь. В страшном гневе. Он хотел нас высечь, но потом сказал, что мы удостоились его милости исключительно потому, что ты за нас попросил. Будь добр и следуй за мной!