Выражение лица Лёни изменилось. Он теперь явно пытался прислушаться к происходящему в его почках. Даже стал щупать живот рукой.
- Можете помассировать, - кивнул Тарас. - Тоже полезно!
Ободренный советом специалиста, Лёня принялся массировать низ живота обеими руками. Массировал минуты три, подпрыгивая на неровностях дороги вместе с машиной. Потом ойкнул и замер.
- Ну как? - спросил его Тарас.
- Что-то произошло, - ошарашенно прошептал Лёня и поднял испуганный взгляд вперед, на летевшую ему навстречу дорогу.
- Расслабьтесь! - сказал Тарас. - Сейчас переедем на Городоцкую! Проверим…
Тарас свернул с Лычаковской, и машина завиляла по узким темным улочкам. Объехав старую часть центра, "опель" выехал на широкую улицу и снова понесся вперед с не очень-то и большой скоростью.
- Стой! - закричал Лёня, схватившись за живот. - Больно!
- Процесс пошел, - с улыбкой произнес Тарас. - Теперь останавливаться нельзя! Потерпите!
У Лёни глаза на лоб полезли от боли, он бросил на водителя обезумевший взгляд, но рот не открыл - не хотел разжимать зубы, сцепленные от боли. Нагнулся вперед, к панели, не убирая рук от низа живота. Боль, колющая и даже царапающая, как бы медленно переползала с места на место. Лёня отчетливо чувствовал ее движение.
- И долго так? - сдавленно спросил он минуты через три-четыре.
- Минут пятнадцать, - ответил Тарас. - Потом, если не выйдет, перерыв, и продолжим.
Эта ночь показалась Тарасу бесконечной. После четырех полных дистанций улицы Городоцкой, а это без малого тридцать километров, Лёне стало совсем плохо. И тут на дороге мелькнула подсвеченная изнутри полосатая палка гаишника. Тарас остановился. Гаишник вежливо попросил документы и с подозрением уставился на Лёню, точнее, на его скорченное от боли лицо.
- В больницу везу, - нашелся Тарас. - Товарищу плохо.
- Счастливой дороги! - Гаишник вернул права и документы на машину.
Три часа спустя, уже отказавшись от длиных "вибраций" Городоцкой и Лычаковской улиц, переехал Тарас на "короткие вибрации" улицы Лесной. Лесная была действительно коротенькой и крутой улочкой с такими дырками в дороге, что машину подбрасывало там почти на полметра. Улица Лесная и помогла вытрусить из Лёни первый камешек, который звонко ударился о дно литровой стеклянной банки под не порадовавшее в этот момент Лёню журчание собственной мочи. Лёня стоял скрючившись, спиной к машине и лицом к лестнице, ведущей на горку, наверх к парку "Знесиння". Когда звякнул о стекло камешек, он замер и так неподвижно, враскорячку, простоял пару минут, освещенный рассеянным желтым светом одинокого уличного фонаря.
Тарас посмотрел на часы - почти половина пятого. Скоро будет светать. Зевнул. Задумался. Организм привычно настраивался на утренний сон.
- На, держи! - сдавленно проговорил вернувшийся к машине Лёня, протягивая водителю банку с камешком и желтой жидкостью.
Тарас молча взял банку, открыл дверцу со своей стороны и аккуратно слил мочу на дорогу.
- Следующим камнем заниматься будем? - спросил он Лёню.
Голова Лёни дернулась. Его испуганный взгляд скорее говорил о полном нежелании общаться на эту тему.
- Вас куда отвезти? - чуть тише спросил Тарас.
- К Опере, туда же, - выдавил из себя Лёня. - Я днем позвоню… еще не знаю.
Его правая рука полезла в карман расстегнутого светло-серого плаща. Вытащила оттуда три долларовые десятки, мятые и потертые. С долларами в руке он сначала уселся на переднее пассажирское сиденье. Тарас взял доллары, сунул в карман куртки. Машина тронулась, покатилась вниз по улице тихо, с выключенным двигателем. Тарас просто снял ее с ручника. Мотор завел уже внизу.
Высадив клиента у Оперы, поехал дальше к обменнику на Ивана Франко. Маленькое окошечко обменника, освещенное изнутри, обрадовало Тараса. Даже если б не было чего менять, он всё равно сюда подъехал бы. Ради одного лишь взгляда на симпатичную странную девушку, работающую тут по ночам, всегда в длинных, под старину, матерчатых перчатках на руках.
- Доброе утро! - Он просунул в нишу окошка заработанные тридцать долларов. - Как у вас ночка прошла?
Рука в длинной перчатке изумрудного цвета элегантно забрала доллары.
- Что-то вы поздно сегодня, - сказала девушка.
- Клиент трудный попался, - ответил Тарас.
- Вы что, в ночном клубе работаете?
- Нет… я в медицине. - Рассказывать более подробно Тарасу не хотелось, и он наклонился поближе к стеклу. - Вы обещали со мной на кофе пойти!
- Я? Не может быть? Я с незнакомыми мужчинами по кафе не хожу! - смешливо ответила она, отсчитывая гривны.
- Так давайте познакомимся! Меня зовут Тарас! А вас?
- Дарка, - ответила девушка. - Но всё равно в кафе не пойду. А вот если вы принесете, то выпью! А то я уже засыпаю… Работы почти не было.
- Я принесу! - пообещал Тарас. - Привезу буквально через десять минут!
- Все вы только обещаете! - девушка усмехнулась.
Сегодня она была в удивительно хорошем настроении. Еще никогда она не разговаривала с Тарасом так охотно, как в это раннее утро. И он взбодрился, возрадовался. Его организм забыл о приближающемся времени исполнения гимна Украины по радио, о том моменте, который закрывал его глаза и отправлял его в сон.
Тарас, спрятав гривны в карман, вернулся к машине. Проверил: не забыл ли он свой дорожный термос - термос был на месте! Теперь оставалось только найти кофе. И он поехал, пытаясь на ходу припомнить, где ему удавалось в это странное время суток выпить хорошего крепкого кофе.
Пока ехал, заметил освещенный изнутри киоск. Притормозил.
- Кофеек делаете? - спросил он у женщины, открывшей на его стук "продажное окошечко".
- "Якобс", "Нескафе"? - спросила она сонно.
- А натуральный?
- Натуральный в такое время не пьют, - со знанием дела произнесла она.
- Ладно. - Тарас просунул свой термос в окошечко. - Сделайте и налейте сюда! Две чашки! И без сахара!
Снова усевшись за руль и аккуратно, если не сказать нежно, опустив термос на сиденье рядом, Тарас снял "опель" с ручника. Машина "отвалила" от бровки неспешно, как лодка от причала.
Минут через пять его глаза обрадовались знакомому квадратику освещенного окошка обменника, за которым, как в темнице-башне, томилась загадочная девушка.
- Вот, - наклонившись к стеклу, сладко произнес Тарас, прижимая серебристый термос к левой щеке и ощущая его прохладу. - Кофе подан! Извините, что не в постель!
- Я думала, вы шутите! - усмехнулась за стеклом и решеткой Дарка.
- У вас своя чашка? Или вам в колпачок термоса?
Дарка обернулась, в руках у нее появилась керамическая кружка, но на личике вдруг выразилась детская наивная растерянность.
- Она не пролезет, - вымолвила девушка, показывая Тарасу кружку.
- А что, окошко не открывается?! - удивился он.
Она отрицательно мотнула головой. Потом просунула правую руку в изумрудного цвета перчатке в нишу для обмена купюрами, дотронулась тыльной стороной ладони до верхней границы прорези и огорченно подтянула нижнюю губку.
- А дверь? - спросил Тарас. И тут же сделал шаг назад, пытаясь ее найти взглядом.
Слева виднелось еще одно, большего размера окошко этой странноватой кирпичной "зашубленной" и покрашенной в мышиный цвет будочки. Над ним надпись: "Ремонт часов". Дверей Тарас не увидел. Снова прильнул к окошку обменки.
- Дверь закрыта, - произнесла Дарка жалобно. - До утра. Против бандитов…
- А если пожар?!
- У меня тут красная кнопка и телефон, - пояснила девушка более серьезным голосом. - Наряд милиции приезжает через пять минут!
- И что, уже приезжал?
- Да, два раза… Всякое ночью бывает.
Тарас задумался, открыл термос, налил в колпачок кофе, выпил. Вкус был мерзким. Может, именно поэтому в этот момент осенила его неожиданная мысль, и он, попросив Дарку подождать и оставив термос на обменном прилавке, вернулся к машине. Вытряхнул всё из бардачка, но того, что он хотел там обнаружить, не нашел. Разочарованным вернулся к окошечку.
- Я что-нибудь придумаю, - пообещал девушке.
Вылил недопитый кофе из колпачка-крышки термоса, закрутил ее на место. Попрощался с Даркой нежно и одновременно по-дружески. И вернулся к машине.
"Хорошо, что ей этот кофе не достался", - думал, поглядывая на термос, лежавший на соседнем сиденье.
Думал-думал, а потом вдруг затормозил резко у бровки, приоткрыл свою дверцу и вылил коричневую горячую жидкость из термоса на дорогу. Журчание напомнило ему о литровой банке под сиденьем, в которой барахтался в остатках другой, настолько же "привлекательной" жидкости, как только что вылитый из термоса "кофе", серый камешек, с таким трудом добытый из почечных недр пахнущего бензином приезжего из какой-то там Ворожбы. Достал Тарас из бардачка бумажные носовые платки, умело вытряхнул камешек из банки на развернутую салфетку-носовичок, протер аккуратно и уже без всякого раздражения, словно смена мысли оказалась лучшим успокоительным, сбросил подсушенный почечный камешек в пластиковый "гомеопатический" тубус, который тут же закрыл и возвратил на его место в ближнем углу бардачка.
Глава 8
- Думаешь, пора? - спросил Алик, тепло и чуть-чуть вопросительно глядя на старого товарища. - Тебе ведь тут никогда не было тесно!
Он окинул взглядом свою маленькую комнатку, в которой все стены напоминали о замечательно-вольном хипповском прошлом. Прошлого, конечно, на стенах было намного больше, чем настоящего, - оно всегда так. Просто прошлое накапливается, а настоящее, задержавшись на мгновение, туда же, в прошлое капает. Человек - ведь это вообще самый обыкновенный и элементарный живой "аппарат" по переработке будущего в прошлое. Алик, впрочем, не был одним из таких обыкновенных "аппаратов". Его будущее всегда отличалось вопросительностью и яркостью. Поэтому и прошлое у него оказалось соответственным - никаких тебе пионерских галстуков и лагерей или октябрятских звездочек и косичек одноклассниц. Детство - отдельно, котлеты - отдельно! Котлетами была юность и ее продолжение.
Аудрюс тоже оглянулся, прошелся прищуренным взглядом по десяткам старых черно-белых фотографий, расклеенных на основной стене над вечно разложенным диваном. (Когда и для кого Алик его разложил - этого уже не вспомнить никому.) Посмотрел на рукомойник с наклейкой: "Amnesty International", на плакаты, на любительский портрет Джона Леннона, на доисторическую печку, в топку которой был проведена дюймовая газовая труба, и теперь топилась эта печка не дровами или углем, а скандальным русским газом, который и горел, как положено всему скандальному, синим пламенем. Горел, грел печку и комнату, кипятил воду и подогревал наутро то, что оказалось не съеденным накануне.
- Я в туалет! - Аудрюс поднялся, вышел в маленький коридорчик и сразу за дверь, на улицу.
Жилище Алика - это комнатка, в которой было не больше семи квадратных метров, отличавшаяся не только размерами, но и полным отсутствием так называемых удобств. Но от этого она не казалась Алику неудобной. Всю свою жизнь он проводил в ней, хотя за стенкой находилась территория гораздо большая, хотя тоже однокомнатная - территория его мачехи, заменившей ему мать по решению отца, когда мальчику не исполнилось и восьми лет. Комнатка Алика казалась пристройкой к дому, странной пристройкой, отодвинувшей задний от дороги угол дома на добрых полтора - два метра. Выйдешь из ее отдельного входа, тут тебе и удобства: налево, метров двадцать пять по тропинке мимо огорода - туалет, направо, пять метров по бетону - колодец с рекордно малой глубиной - не больше полуметра. Это ведь и не колодец, а источник, который выбрался из-под земли, когда старушка-соседка решила возле старой колонки свою веранду расширить. Ударили ломиками по камням, которыми когда-то замостили дворик, и пошла вода. Вода оказалась вкусной. Отвели ее от веранды на метр, подкопали чуток и опустили сверху колодезное кольцо. Вот и вышел колодец. А колонка замолчала навеки, словно успокоилась, узнав, что есть теперь во дворе и другой источник воды.
На лице Алика возникла улыбка, вызванная мыслью о том, что его дворик, практически последний на его улице, пережил такую большую страну, как СССР. Нет, он никогда не был бойцом с советским режимом. Он никогда с этим режимом не боролся. Он его просто игнорировал. За это режим обижался и не игнорировал Алика и его друзей. Но они, Алик и друзья, умудрялись сосуществовать с режимом так близко и так долго, что даже место их традиционных сборов, известное каждому львовянину как "Святый сад", практически просматривалось из окон обкома партии. И никогда у тех, кто существовал за этими окнами, внутри серых кабинетов, не возникло даже мысли о том, что всю эту территорию рядом с общежитием, частично огороженную стенами древнего монастыря, территорию, с которой то и дело, да к тому же и громко - благодаря протянутому из общежития удлинителю, громыхала чуждая обкомам партии музыка с чуждыми, но, слава богу, непонятными иностранными словами, можно было бы затянуть колючей проволокой, застроить закрытыми распределителями или, в худшем случае, пунктами приема макулатуры и металлолома! Нет, никто не спешил вытащить лужайку земли из-под ног и задниц длинноволосой молодежи с гитарами в руках! Теперь это казалось гуманизмом или близорукостью. Хотя, возможно, всё это происходило по причине пониженного слуха у работников обкома?! Вот участковый наведывался сюда часто, но разговоры с ним обычно не заканчивались неприятностями. Было видно, что не по своей воле он раздражает молодежь своим присутствием, а на всякий случай или по указанию.
- О чем задумался? - прозвучал над головой сидящего в кресле Алика голос Аудрюса.
- Не поверишь! - усмехнулся, задрав голову, хозяин комнатки. - Молодость вспомнил!
- А что еще вспоминать?! - удивился Аудрюс. - Ну что, пора!
Алик поднялся с кресла, поднялся бодро, словно хотел показать, что он еще в хорошей спортивной форме.
Вышли во двор.
Вокруг темно. Жужжат редкие машины, проносясь по Замарстиновской. Остановились у колодца.
- Ну что, на дорожку! - Алик зачерпнул оцинкованным ведром воды, поднес холодный край ведра ко рту, отхлебнул - на языке легкая сладость взыграла. Передал ведро Аудрюсу. Тот тоже сделал несколько глотков.
Скрипнула металлическая калитка, они вышли на улицу и повернули налево, в сторону центра.
На небе оголился острый угол желтой луны и тут же снова спрятался, накрылся тучами. Резкий птичий крик-хохот упал с неба прямо в уши идущим.
Алик поежился на ходу.
- Как у нас в Паланге, - с удивлением выдохнул Аудрюс.
- Что у вас в Паланге? - не понял Алик.
- Ну, тоже чайки так кричат…
- У нас нет чаек, откуда тут? - пожал плечами Алик.
Аудрюс посмотрел в темное небо, откуда снова донесся тот же птичий крик-хохот, только теперь он был тише, словно птицы уже обогнали идущих по земле.
- У нас тут и моря нет, - с сожалением сказал Алик, тоже бросив кратковременный взгляд на небо. - Это то, чего здесь не хватает… Вода - только дождем или из источника…
- Море есть везде, - не согласным, но приветливым тоном сообщил Аудрюс. - Иногда оно видно, иногда нет… Иногда оно сверху, иногда снизу…
- Да, с этим я согласен. - Алик кивнул. - Говорят, что и Карпаты раньше были дном моря и там можно найти окаменевших моллюсков…
- В нашей северной глуши есть море, ну и что?! - усмехнулся Аудрюс.
- Выросший у моря не поймет жителя пустыни! - Алик тоже улыбнулся. - Кстати, мы с тобой так и не побывали в Сан-Франциско!
Аудрюс тяжело вздохнул. Через несколько шагов остановился. Остановился и Алик.
- Знаешь, - уверенно произнес литовец, - некоторые города существуют только для того, чтобы кто-то мечтал в них попасть. А мечтать иногда важнее, чем ехать…
За спиной зазвучала приближающаяся милицейская сирена. Алик и Аудрюс отошли за край проезжей части, по которой только что мирно и свободно шагали. Подождали, пока машина пронесется мимо, и снова ступили на асфальт.
Через полтора часа неспешной ходьбы они остановились на Ткацкой недалеко от ворот шоколадной фабрики. Воздух был здесь тяжел и сладок. Говорить уже не хотелось, да и так последние минут десять пути они шли молча.
Аудрюс достал мобильник, набрал номер, поговорил с кем-то по-литовски. Потом обернулся к своему старому другу и кивнул:
- Минут через пять будет выезжать. Уже загрузился.
- Кто? - не понял Алик.
- Альгис, приятель. У него своя многотоннка, ну то, что вы тут называете фурой. Он львовский шоколад в Литву возит. Давно мне свои услуги предлагал. Вот и пригодился!
Из открывшихся высоких ворот медленно выехал длинный крытый грузовой "вольво". Остановился. Аудрюс и Алик обнялись.
- Ну что, Алик, - забрасывая длинные прямые волосы назад, заговорил Аудрюс грустным голосом. - Если всё в порядке, то в следующем году ночью, там же…
Легко, словно не работал на земле в этот момент закон притяжения, запрыгнул Аудрюс на высокие ступеньки кабины фуры, захлопнул за собой дверцу, и поехали сорок тонн львовского шоколада прочь от оставшегося стоять у уже закрытых ворот Алика, увозя с собой и его приятеля-литовца в далекую северную "глушь", "глушь у моря".
Назад домой Алик тоже отправился пешком, останавливаясь на пустых, безлюдно-безмашинных перекрестках на красный цвет светофора и снова продолжая свой путь при появлении зеленого. Над головой его, в небе, еще несколько раз звучал резкий, ранее не слышанный во Львове крик-хохот каких-то птиц. В воздухе витал солоноватый запах.
"Может, Аудрюс прав? - подумал на ходу Алик. - Это чайки летят на юг, на зиму… А воздух кажется соленым, потому что из него ушла сладость от близости "шоколадки" - шоколадной фабрики "Свиточ". Всё на этом свете подлежит объяснению…"
И мысли Алика сами по себе вернулись на Лычаковское кладбище, на могилку с обновленной надписью на железном кресте, сделанной белой масляной краской: "Jimy Hendrix 1942–1990".