- Договорились, - охотно согласился Штраух. Еще бы, если из Редлих ничего не удастся выжать, то он сошлется на меня, как "приглашенного" опытного профессионала.
* * *
Прежде чем беседовать с фигурантами, я тщательно изу–чил дело. В принципе Штраух вполне правдиво его изложил: Крыжевич сожительствовал с переводчиком минского СД Мартой Редлих, а общалась она только с сотрудниками по работе, с прачкой, стиравшей белье для нее и Крыжевича, с базарной торговкой, достававшей ей за щедрую (кстати, слишком щедрую для переводчицы СД) плату дефицитные продукты питания и одежды, с владельцем часовой мастерской, в которой кроме часов чинили также керосинки, продавали самодельные зажигалки (очень ценные в условиях дефицита спичек), а также заправляли пресловутые керосинки и зажигалки горючим. По сути, торговку и часовщика можно было осудить лишь за спекуляцию, и в силу этого они были малоинтересны.
Крыжевич, судя по всему, не удовлетворился ролью сожителя и вошел в контакт с какой–то подпольной группой, распространявшей пропагандистские листовки. Он утверждал, что попался уже на второй расклейке, и я не видел оснований ему не верить: редкостный простофиля, с которым явно не шли на более глубокий контакт именно по причине его тупости и ограниченности. Кстати, вполне понятно: тупой придурок гораздо опаснее беспринципного предателя, поскольку в действиях последнего всегда есть логика, которую можно предугадать, а придурок действует по глупому наитию и в силу этого труднопредсказуем, а потому и более опасен.
Но вот Марта Редлих… Почему после разгрома Польши она оказалась на территории, оккупированной Советами, а не Германией? Да, едва началась война, поляки кинулись истреблять немцев: их убивали сами местные жители, их соседи; без всякого огнестрельного оружия забивали насмерть колами, рубили топорами и лопатами, закалывали вилами и косами. Я сам, находясь в Польше, видел последствия этого спонтанного геноцида своими глазами и понимал немецких беженцев, бежавших от жуткой смерти куда глаза глядят, бросив хозяйство и дома. Только в большинстве своем они бежали на запад. Почему Марта Редлих бежала на восток? У нее не было здесь ни родственников, ни знакомых. Она показала, что весь 1940–й год жила в Волковыске, но брошенный в панике отступления русскими архив городских властей Волковыска показал, что она не удосужилась пройти регистрацию. А в условиях советского режима это приравнивалось к преступлению. Почему она этого не сделала?
Чем больше я разбирался в деле Редлих, тем крепче становилось убеждение, что ответов на вопрос могло быть два: либо Редлих работала на НКВД, либо кто–то очень опытный вел ее с самого начала и готовил на оседание на советской территории. Скорее всего последнее. Но нелепый арест Крыжевича и Редлих спутал все карты: очевидно, что хозяева Редлих обрубили все концы и легли на дно. Можно было так и сказать Штадле, но я испытывал смутное ощущение, что в Редлих кроется решение проблемы, которую я сам навлек на свою голову.
Я напряженно размышлял и оценивал ситуацию, прежде чем понял: Марта Редлих - именно то, что мне нужно. И я отправился к Штадле.
- Арест Редлих был большой ошибкой, - сказал я. Штадле хотел возразить, но я опередил его.
- Разумеется, оберштурмбаннфюрер, я прекрасно понял, что вы давно уже определили утечку информации из штаба, и лишь нелепая случайность с арестом Крыжевича спутала все карты. Здесь, разумеется, нет вашей личной недоработки.
Штадле изумленно воззрился на меня, затем с энтузиазмом подхватил:
- Да, Герлиак! Вы понимаете! Столько сил, подготовки, - и вдруг вспомогательная полиция арестовывает расклейщика листовок, а тот с ходу сдает свою сожительницу, которая, по нелепой случайности, оказывается именно тем шпионом, которого мы так долго и тщательно разрабатывали, выявляя связи. Досаднейшая неудача!
- Вот именно! - поддержал я Штадле. Итак, Штадле готов превратить свое поражение в подобие победы.
- Вы готовы поворошить это дело, Герлиак? - вкрадчиво осведомился Штадле. - Учитывая ваш колоссальный опыт полицейской и контрпартизанской работы, я уверен, что вы вскроете интересные моменты дела, остающиеся пока незамеченными.
- Хорошо, Штадле, - после короткой символической паузы согласился я. - Я чувствую, что не все так просто с этой Редлих… Но мне понадобятся все, абсолютно все материалы по этому делу.
- Вы получите все, что вам необходимо! - заверил Штадле.
- В таком случае через несколько дней я прочешу это дело до конца, - уверенно заявил я.
К вечеру я приехал на базу со всеми материалами дела. Я отобрал из кипы бумаг все, что касалось фройляйн Редлих, и вызвал к себе Марту.
- Вот, заучи наизусть, милая, - сказал я, передавая Марте стопку бумаг.
- Хорошо… но зачем? - удивилась Марта.
- Затем, милая, что теперь тебе придется стать Мартой Редлих, - ответил я.
* * *
Я ознакомился с делами всех фигурантов по делу. По сути, фигурантов было только четверо: злополучный Крыжевич, с которого начало раскручиваться дело; Марта Редлих; господин Майер, фольксдойче; базарная торговка Мария Тусевич.
Мария Тусевич производила впечатление полностью растерянной женщины, оказавшейся в гуще событий, к которым явно не могла иметь никакого отношения. Своими причитаниями и призывами к "Матке Боске" она довольно быстро мне наскучила, и я с глубоким облегчением отправил ее обратно в камеру.
Крыжевич в реальности оказался именно таким, каким я его представлял: храбрящимся, но насмерть испуганным юношей. Малейший нажим на него давал эффективный результат лишь в одном направлении: он охотно свидетельствовал о том, что могло облегчить его участь, совершенно не заботясь о какой–либо логической увязке, и тем самым лишь усугублял совою вину. Сам факт, что вспомогательная полиция задержала его не непосредственно за расклейкой партизанских листовок, а лишь на факте проноса таковых, давал какие–то возможности для маневра, но и эту возможность он не использовал. Честно говоря, плавающее в проруби дерьмо внушало больше доверия и сочувствия, чем он.
Но вот господин Майер вызвал у меня совсем другие эмоции.
Я усадил его за стол под светом лампы, а сам встал так, чтобы он видел только мой силуэт. Это был обычный прием, но в данном случае он сработал на все сто. Майер не стал ждать, пока я к нему обращусь, а сразу начал свою речь.
- Господин офицер! Я так и не мог}' понять, в чем меня обвиняют! Я скромный немец, несущий свет цивилизации в эти дикие края, очень пострадавшие как от господства диких и неполноценных поляков, так и от жестокостей большевистской диктатуры. И если вы соблаговолите выслушать меня, то поймете, что чудовищные и нелепые обвинения, выдвинутые против меня, есть всего лишь следствие досадного стечения обстоятельств.
Я спокойно выслушал его речь на не совсем безупречном хохдойч, хотя и высказанную без малейшего акцента, и понял, что мое чутье меня не обмануло: это именно тот человек.
- Оставьте риторику политикам и проповедникам, господин Клембовский, - спокойно ответил я. - Для начала хорошо было бы объяснить, как польский уголовник Клембовский превратился в добропорядочного торговца и настоящего фольксдойче Майера. Именно это я хотел бы услышать в первую очередь.
Мой визави потерял дар речи. Впрочем, это длилось лишь около минуты, в течение которой он тщетно всматривался в темноту, пытаясь разглядеть собеседника. Я насладился его замешательством, уселся за стол и поднял лампу так, чтобы он видел мое лицо.
- Так я и знал! - с облегчением выдохнул лже-Майер. - А я уж подумал, что обознался! Но вас невозможно не узнать, господин… штандартенфюрер!
- Можете меня называть как прежде: господин Герлиак, - снисходительно, с чувством собственного превосходства, разрешил я.
- Да, господин Герлиак! Как давно мы не виделись!
- Четыре года, - уточнил я. - И я до сих пор ломаю голову относительно причин вашего внезапного исчезновения.
- Все воля случая, - вздохнул Клембовский. - Я надеюсь, что вы не осудите меня за то, что я так внезапно исчез из поля вашего зрения и прервал все контакты. Проклятые англичане сели мне буквально на загривок!
- Хм… но почему же тогда вы не предпочли укрыться на территории Германии? - с сарказмом поинтересовался я.
- Я сомневался, что вы мне поверите, - признался Клембовский. - Ведь я не сразу уехал в Польшу. Сначала я уехал в Южную Америку, в Бразилию. Мерзкое местечко, доложу я вам! Потом я перебрался в Аргентину. Гораздо более цивилизованное место! Но я там не прижился: Европа - моя родина, вот в чем дело.
- Тем более что в Аргентине очень много немцев и вы боялись наткнуться на наших агентов, - поддел я Клембовского.
- Сейчас за давностью лет это уже не имеет значения, - с наглой самоуверенностью заметил Клембовский. - Тем более что на своей исторической родине, в Польше, я действительно почувствовал себя как нельзя хорошо.
- Да что вы?! - притворно изумился я. - Неужели Интерпол не направлял относительно вас запросы в Варшаву?
- Разумеется, направлял, - не стал отрицать Клембовский. - Но кого интересуют в Варшаве запросы находящегося под контролем Гейдриха аппарата Интерпола в Вене?
- И потому вы решили бежать из оккупированной Польши в Советскую Россию?
- Вот именно! В Советах тем более никого не интересовали запросы Интерпола.
- И вы стали господином Майером? - напомнил я.
- А что мне оставалось делать, когда сюда пришел вермахт? - развел руками Клембовский. - Разумеется, любой самый тупой фольксдойче в условиях немецкой оккупации имеет сто очков вперед в гешефте перед самым умным поляком! Я был поляком в Кресах Всходних, и логика гешефта подсказала мне стать немцем в Генеральном комиссариате Вайсрутении. Разумеется, это преступление по нынешним понятиям, но сдается мне, господин Герлиак, что при определенных условиях вы мне его простите.
- Откуда такая уверенность, пан Клембовский? - поинтересовался я.
- Оттуда, что до сих пор меня не повесили на центральной площади Минска в компании с фройляйн Редлих, - ответил Клембовский.
Логично.
- Откуда вы знаете фройляйн Редлих?
- Она чинила у меня часы, - ответил Клембовский. - У меня часовые и антикварные магазины в Волковыске и Минске. Я лично все проверяю, потому что воруют, пся крев! И потому я знал фройляйн Редлих. В первый раз она принесла обычные часы с кукушкой. Но мы боремся за клиентуру, особенно среди тех, кто может заплатить, а фройляйн Редлих, вокруг которой постоянно крутились немецкие офицеры, могла это сделать. Потом она стала приносить антикварные вещи, видимо по просьбе знакомых немецких офицеров. А господа, что наезжают к нам в командировки из Риги и Берлина, охотно скупают предметы старины. Так дело и пошло. А когда ко мне явились люди из СД и забрали все, вот тут я понял, что гешефт был не слишком удачным. И теперь я хочу спросить вас, господин штандартенфюрер, что я должен сделать, чтобы вы мне поверили?
Хороший вопрос. Но вместо ответа я, в свою очередь, спросил:
- Откуда вы знаете, что я штандартенфюрер?
- У меня была обширная клиентура среди господ немецких офицеров, - снисходительно улыбнулся Клембовский. - Среди своих клиентов я даже видал петлицы груп- пенфюрера. Но, разумеется, это строго между нами, господин штандартенфюрер.
- Давайте подытожим, Клембовский, - прервал я словоохотливого собеседника. - Вы категорически утверждаете, что ваши связи с фройляйн Редлих носили исключительно деловой характер?
- Если я подпишу протокол допроса как Майер, то это есть именно так, - мгновение подумав, ответил Клембовский. - Ну, а если я буду отвечать за все как поляк Клембовский, да еще выдававший себя за немца Майера… думаю, мне лучше помолчать… тем более что мой возраст и состояние здоровья позволяют мне надеяться не выдержать методов дознания, принятых в местном СД.
Вот сукин сын! Он всегда четко представлял себе положение вещей.
- Вы меня интересуете как Майер, - сухо ответил я. - А Клембовского я не знаю. И знать не хочу!
- Так давайте протокол, господин Герлиак! - воскликнул Клембовский. - Я уверен, что вы справедливо разберетесь в моем деле.
Да, Клембовский - еще та штучка! Но сейчас меня интересует исключительно фройляйн Редлих. А с Клембовским я разберусь позже. Никуда он не денется.
Он сразу понял ту роль, которую я ему отвожу. Он очень умный, этот Клембовский.
- Кажется, вы в свое время слыли неплохим специалистом по сейфам? - небрежно напомнил я.
- Осмелюсь сказать, что у вас не совсем верная информация по этой части, - обиделся Клембовский. - Когда еще Польша была разделена между тремя империями и мне выпала честь родиться в Варшаве, которая, если вы помните, принадлежала России, то я, по молодости, дал волю своим многочисленным талантам. И что касается вашего конкретного замечания, то в одна тысяча девятьсот двенадцатом году сам господин начальник петербургской сыскной полиции сказал, что от Варшавы и до Владивостока он не знает более грозного шнифера, чем "Ксёндз", он же Станислав Клембовский, он же ваш покорный слуга.
Я все это знал. В свое время я использовал Клембовского "на подхвате" при проведении операций, также принесли пользу его широкие связи в европейском криминальном мире. А кличка "Ксёндз" прилипла к нему потому, что он любил одеваться польским священником. Иногда, впрочем, он использовал форму офицеров и полицейских. Но священники всегда были его слабостью.
- Ладно, это я просто память освежил, - примирительно сказал я, закрывая тему. - Подпишите протокол допроса, и на этом закончим.
- Подписать… как Майер? - осторожно осведомился Клембовский.
- Не валяйте дурака! - поморщился я. - Раз я с вами разговариваю, значит, у меня на вас есть виды. В противном случае вас бы уже отправили в концлагерь, как польскую свинью, выдававшую себя за арийца.
- Не осмелюсь даже предположить, какие у вас на меня планы, господин Герлиак, - мгновение подумав, отозвался Клембовский. - Но я глубоко признателен вам за участие, и если мне не понадобится убивать или подводить кого–либо под виселицу, то можете на меня всецело положиться!
- У меня целый батальон людей, задача которых убивать и подводить под виселицу, - усмехнулся я. - Вы же помните, Клембовский, что я никогда не заставляю соловья кричать петухом.
Я расстался с Клембовским в хорошем расположении духа. У него явно рыло в пуху, и думаю, что документы фольксдойче - не единственная его афера здесь, в Вайсрутении. Тем лучше - он весь в моих руках!
Теперь я был готов к разговору с Мартой Редлих. Она была крепким орешком, эта девочка. Но со мной у нее не было никаких шансов: еще не увидев ее, я уже знал то слабое место, простое прикосновение к которому заставит ее согнуться от боли так, как не смогли это сделать изощренные мясники из команды Штрауха. И этим слабым местом, без сомнения, был ничтожный испуганный слизняк по имени Крыжевич.
* * *
Марта Редлих оказалась миловидной шатенкой лет девятнадцати: она и выглядела на столько лет, несмотря на то, что с ней плотно поработали люди Штрауха Видимо, Штраух боялся, что хрупкая девушка может неожиданно помереть во время допроса, и дал команду особенно не усердствовать: разумеется, следы побоев присутствовали, но полной потери человеческого облика, характерного для "особого обращения", не было и в помине. Ну, что же, это хорошо! Это обнадеживает: значит, она еще в состоянии адекватно оценивать реальность.
Я начал с обычного уточнения биографических подробностей. Родилась 2 марта 1923 года в Берлине, родители рано умерли, и она их не помнит; воспитывалась у дальних родственников матери в поместье Редлихов под Острудой; родственников не видела с осени 1939 года, когда вместе со своим возлюбленным, польским "жолнежом", бежала на Восток с отступающими войсками Речи Посполитой. Добежала до Волковыска, где большевики арестовали ее возлюбленного, - и больше она его не видела. Потом пришли германские войска, надо было как–то жить, - и тут возник отец возлюбленного, предложивший работать на польских партизан. В итоге она оказалась агентом одного из подразделений Армии Крайовой, действовавшего на Кресах Всходних.
А что, если этот самый "отец" на самом деле работал на НКВД? Зачем Армии Крайовой внедрять своего агента в штаб СД Минска, когда гораздо полезнее для них Редлих оказалась бы в управлении СД Варшавского дистрикта? Хм…да и был ли он, этот "отец"? Может, она просто не хочет вдаваться в подробности и кого–то покрывает?
Впрочем, в сложившихся обстоятельствах для меня такого рода загадки не представляли интереса. Я уже отвел Марте Редлих в своих планах конкретную роль, и меня интересовало лишь одно: насколько хорошо она сумеет справиться с этой ролью. То, что ей придется играть определенную мною роль, я нисколько не сомневался: более десяти лет работы в полиции и СД выработали во мне нюх на такие вещи.
- Мне поручено провести дополнительное расследование в отношении вас, фройляйн Редлих, - сказал я. - Я СС-штандартенфюрер Герлиак и в ближайшее время буду единственным связующим звеном между вами и остальным миром. Я внимательно изучил ваше дело и боюсь, что пресловутое "ближайшее время" окажется весьма маленьким промежутком - не больше недели между нашей сегодняшней беседой и виселицей.
- Вы хотите меня запугать? - равнодушно улыбнулась Редлих. - Вряд ли получится. Вы видите по мне, что меня уже пробовали запугать, били и пытали… У них ничего не получилось. Почему вы думаете, что у вас получится?
- Фройляйн Редлих! Вы думаете, что вас пытали?! - саркастически воскликнул я. - Уверяю вас: с вами просто побеседовали, а… э-э… небольшое физическое воздействие применили лишь для того, чтобы вы поняли: все очень серьезно. Впрочем, что я вам говорю… Идемте!
Я вывел фройляйн Редлих в коридор.
- Ведете меня пытать? - с презрением осведомилась она. - Сами не хотите пачкать руки и передадите меня своим подручным?
- Нет, милая фройляйн, - ласково ответил я. - Я всего лишь хочу вам показать, как выглядят те, кого действительно пытают.
Я довел Редлих до самого дальнего помещения подвала и приказал дежурному надзирателю открыть камеру. Пока тот возился с замком, я закурил сигарету, чтобы хоть как–то противостоять волне чудовищного зловония, хлынувшего из–за скрипучей двери.
В камере находилось всего трое заключенных, но они как нельзя лучше подходили для иллюстрации того урока, который я собирался преподать фройляйн Редлих.
Первый молча сидел в углу и смотрел в одну точку. На его лице были видны следы побоев, но лицо еще не перестало быть тем, что принято называть лицом: еще можно было узнать человеческие черты.
Второй лежал рядом с первым на куче тряпья и стонал. Он лежал лицом вниз, и было видно лишь его спину и ноги, покрытые обрывками одежды. Спина несчастного превратилась в сплошной кровоподтек.