- Да, там есть небольшая горка и дуб на ее вершине, - ответил Петерсон. - Мы имели неосторожность задневать возле этого дуба, и я его хорошо запомнил. Но если вы думаете обозреть окрестности с верхушки этого дуба, то должен вас разочаровать: вы увидите лишь зелень пущи.
- Дуб высотой метров пятнадцать? - вместо ответа осведомился Федорцов. - Небось еще со времен Ягайлы стоит. Это то, что нужно.
Он быстро направился к дубу.
- Земелин, подсади!
Земелин помог ему добраться до нижних ветвей, и Федорцов быстро скрылся в густой кроне лесного ветерана. Минут через десять он спустился и удовлетворенно сообщил:
- Все! Больше нам здесь делать нечего. Уходим!
От первого лица: Генрих Герлиак, Вайсрутекия
Честно говоря, я был несколько огорошен столь стремительным решением Федорцова. Разумеется, я не рассчитывал, что он примет решение атаковать базу силами нашего крошечного отряда; но он вполне мог задержаться для более тщательного исследования подходов к объекту, выяснению его режима охраны и прочих важных для подготовки нападения на объект деталей. Но он предпочел немедленно уходить, и я терялся в догадках о причинах его решения. Впрочем, в любом случае я был вынужден сопровождать его: ведь Федорцов и его трое людей не были самостоятельной силой, а всего лишь представляли загадочный отряд "дяди Вовы".
Против ожиданий, Федорцов не пошел с нами.
- Старшим теперь Земелин, - сказал он. - Идите на резервную базу. Земелина слушаться беспрекословно: немцы по всей Белоруссии карательные операции начали, так что наткнуться на них легче легкого, а Земелин их чует лучше любой собаки. На базе ждите связных из отряда. Все!
Земелин повел нас не в сторону Поднятой Трибы, а взял значительно южнее. Я уже подумал было, что он идет к Бресту, но мы внезапно изменили маршрут и пошли точно на восток. Похоже, что Земелин просто обходил местности, непосредственно затронутые карательной операцией. И тут я всерьез задумался о той фразе, что шепнул мне на ухо Рудаков: "Павличенко уверен, что у этого самого дяди Вовы есть свой человек в гестапо".
Разумеется, на первый взгляд - полная чушь! В этих местах нет никакого гестапо: есть охранная полиция, тайная полевая полиция ГФП, СД наконец но гестапо - нет! Что же имел в виду Павличенко в разговоре с Пронягиным? Осведомителя русских партизан в штабе Йеккельна? В штабе фон Готтберга? В штабе Штрауха? Или в штабе фон дем Баха?
Я начал анализировать информацию методом исключения. Штаб Йеккельна? Вряд ли находящийся в Риге человек может держать оперативную связь с партизанами Вайсрутении, - ему со всех сторон удобней дислоцироваться в Минске. Тогда какой именно минский штаб? Фон Готтберга, фон дем Баха или Штрауха?
Если бы дело касалось тыла группы армий "Центр", - то есть территории восточнее Минска, то тут, безусловно, только штаб Баха, полицайфюрера "Руссланд-Митте". Однако мы находимся в землях Остланда, штаб полицайфюрера Остланда я исключил сразу, - значит, остаются Готтберг и Штраух. Готтберг выше уровнем, но есть нюанс: Штраух - человек Йеккельна. Штраух до начала 1942 года занимал должность начальника СД и полиции Латвии, его перевод в Минск означал лишь одно: Йеккельн недоволен Готтбергом, но снять его, разумеется, не может и прислал энергичного человека для налаживания работы.
Да, всю работу по ликвидации евреев и организации борьбы с партизанами в Вайсрутении реально тащит Штраух, и со стороны большевиков было бы логично внедрить своего человека именно в аппарат Штрауха. Хотя это не факт: в любом случае Штраух отчитывается не только перед Йеккельном, но и перед Готтбергом, поэтому партизаны могут быть в курсе оперативной обстановки, держа своего человека в аппарате Готтберга. Кстати, Готтберг обо всех мероприятиях СД и полиции обязан информировать генерального комиссара Вайсрутении Кубе, - тоже хорошее местечко для шпиона. А ведь и начальник охранной полиции Клепш тоже должен быть в курсе происходящего, поскольку его подчиненные участвуют в антипартизанской операции, - почему бы шпиону не осесть в штабе Клепша?
Я понял, что вычислить русского агента будет очень сложно. Впрочем, на данный момент такая задача и не стояла. Стояла задача: мне и моим людям выжить под личиной партизан в условиях широкомасштабной антипартизанской операции. Задача вроде бы почти невозможная, - но после успешного марша от Волчьих нор к Беловежской пуще я поверил в легендарный нюх Земелина и в то, что отряд "Дядя Вова" и есть та десантная группа, ради которой я со своими людьми третью неделю таскаюсь по проклятым белорусским лесам.
Пусть Федорцов ведет нас на одну из баз своего отряда и, - с учетом феноменального нюха Земелина, - у нас есть хорошие шансы добраться туда живыми и невредимыми.
30 августа 1942 года, Вайсрутения, хутор Береза,
пять километров юго–западнее Волковыска
На хуторе Береза Федорцов появился перед рассветом. Он постучал в освещенное окошко дома условным стуком. Немедленно отворилась дверь.
- К Богдану, - негромко сказал Федорцов.
- Нет Богдана, зато Петр дома, - ответили из–за двери. Федорцов сунул пистолет в карман галифе и вошел в дом.
Хутор был явочной квартирой отряда "Дядя Вова" под Волковыском. Он использовался для встреч с агентом "Кола" в том случае, когда связной не мог добраться в условленное время до явочной квартиры в пригороде Минска.
Агент Кола не был просто агентом: он возглавлял агентурную сеть отряда "Дядя Вова" вдоль железной дороги Волковыск-Слоним-Барановичи-Минск. Работал агент Кола в гебитскомиссариате Волковыска и в силу служебных полномочий имел возможность свободного передвижения по маршруту Волковыск-Барановичи-Минск и прилегающим к дороге районам. Сейчас Кола сидел у стола, скупо освещенного лучиной, и нервно тушил сигарету в глиняной миске, полной окурков.
- Слава богу! - радостно выдохнул он вместе с дымом. - Я здесь уже третьи сутки, места не нахожу. Думал, что все! Связной ваш на прошлой неделе в Минске не появился, да и здесь уж, почитай, все сроки прошли. Нельзя же так! Я и без того весь на нервах.
- Так получилось, - коротко отозвался Федорцов, усаживаясь за стол. Он потянул носом воздух и добавил:
- Да и ты, как я чувствую, время здесь нескучно проводил. Сколько бимбера вылакал?
- От нервов это все, товарищ Федор! - воскликнул Кола, прикладывая в знак искренности руку к груди. - Все нервы! Так я при делах обычно, и задуматься времени нет, а тут сижу сиднем, вроде сиди да отдыхай, а я аж спать не могу. Сижу вот, да курю… сигареты эти немецкие уж опротивели, а у местных курева не достать!
- Ну, и заодно бимбером нервы лечишь, - усмехнулся Федорцов. - Хозяин, налей нам по стаканчику и прячь бутыль. Хватит!
Появившийся из темноты хозяин сноровисто выставил два граненых стаканчика, налил из большой бутыли самогон, поставил тарелку с салом, картошкой и снова ушел в тень. Молча выпили.
- Теперь рассказывай, - велел Федорцов, с наслаждением жуя сало. - Прежде всего, бланки документов с подписями и печатями.
- Вот, принес, - сказал Кола, выложив холщовый мешочек, набитый бланками. - Печати подлинные, подпись гебитскомиссара сам подделал, от настоящей не отличишь.
- Молодец, - похвалил Федорцов. Он достал из–за пояса немецкую гранату на длинной ручке, вложил ее внутрь мешка и туго завязал завязками на рукоятке гранаты. - Ну вот, теперь если я и погорю, все это вместе со мной погорит. Теперь давай о Хромом.
- Нашел я Хромого. Мациевич Иван Васильевич, инвалид. Работает в ремонтной мастерской.
- Что ремонтирует?
- А все ремонтирует: часы, швейные машинки, зажигалки заправляет… ну и торгует всем этим. Только он не хозяин. Хозяином там некий господин Майер.
- Немец?
- Из фольксдойчей польских. Появился в Волковыске осенью сорок первого. Прибыл из Белостока, зарегистрировался и даже фольксдойчелист подписал. Дела разные торговые ведет, ездит часто в Слоним, в Барановичи и в Минск. Я, понятное дело, за хромым не сам следил, а приставил Василя. Вот Василь и выяснил его распорядок. Хромой иногда берет выходные, но ездит исключительно в один хутор, что в километрах семи–восьми на северо–запад от Волковыска. Хутор раньше принадлежал одному осаднику, из отставных польских офицеров. В 1940–м наши этого офицера арестовали. А осенью сорок первого появился некий поляк, представил документы, что он брат того осадника, и заявил права на хутор, пообещал продукты для немецкой армии заготавливать. Немцы разрешили ему хутор в собственность взять, польстившись на продукты. Заготавливает, сволочь!
- Это тот хутор, что возле бывшего аэродрома Осоавиахима? - спросил Федорцов.
- Точно, есть там заброшенный аэродром! А вы откуда знаете? - удивился Кола. Но Федорцов оставил вопрос без ответа и нетерпеливо махнул рукой: дескать, давай продолжай.
- Василь составил график его выходных; системы вроде никакой, но я на всякий случай захватил, - сказал Кола, передавая листок бумаги Федорцову. Тот с минуту изучал цифры на бумаге, затем удовлетворенно хмыкнул и поджог бумажку об огонек лучины.
- На хутор я Василю ходить воспретил, велел только в городе за Хромым да Майером наблюдать. Только…
Кола нервно потер ладони, затем достал из–под табурета бутылку с бимбером, налил себе полстакана и залпом выпил.
- Ты полегче на самогонку налегай, - посоветовал Федорцов. - Так что случилось?
Кола закурил и продолжил:
- Только похоже, что выследили самого Василя… Неопытный он, молодой еще! В общем, неделю назад заявляется ко мне на дом этот самый герр Майер, собственной персоной. И говорит: извините, дескать, за поздний визит, но разговор имеется, с глазу на глаз. Я ему: не имею, мол, чести знать вас… А он усмехнулся и говорит: я так думаю, что вы преувеличиваете; только это неважно, а важно то, что дело у меня к вам, - ко мне, то есть, - имеется.
- И что за дело? - спросил Федорцов, доставая сигарету из пачки.
- Короче, понадобились ему бланки документов с печатями и подписями. Я в непонятки пошел: дескать, не понимаю, что вы имеете в виду. А он жестко так говорит: все вы понимаете, и скажу вам честно - выбор ваш невелик. Либо вы, говорит, бланки мне передаете, либо бежите к начальнику гестапо на меня доносить. Но предупреждаю сразу: человек я уважаемый и с властями на дружеской ноге, причем не только в Волковыске, но и в Минске. Так что есть вероятность, что добропорядочному немецкому торговцу господину Майеру поверят быстрее, чем русскому переводчику из гебитскомиссариата.
- А ты что? Давай, не тяни! - нетерпеливо велел Федорцов.
- Испугался я, - признался Кола. - Аж поджилки затряслись и ноги онемели. Но язык мой этот ужас подстегнул, и я так нагло ему в лицо и заявляю: раз вы такие закадычные приятели с гебитскомиссаром, то что бы вам эти бланки у него по дружески не попросить? Вот веришь ли, так и сказал!
- Верю, верю! А он что?
- А он опять так усмехнулся в усы и говорит: да дело в том, что гебитскомиссар взятку возьмет побольше, чем вы. А то и взяткой побрезгует, соблазнившись за донос на меня получить награду, а то и повышение. Ну, а вам рассчитывать особо не на что, разве что паек увеличат, да начальник СД руку пожмет: молодец, рус иван. А вам это надо? Только скорее поверят мне, и отправитесь вы на допросы в СД, откуда прямая дорога на виселицу или в расстрельный ров, - что вы, впрочем, сами знаете. Вот так!
- А ты что?
- Да ничего! - нервно выкрикнул Кола. - Отпросился у гебитскомиссара на хутора съездить за продуктами, обещал ему, немчуре толстопузому, что полпуда сала персонально привезу! Вот и сижу тут третий день. Что мне делать теперь, а?
- Успокойся, - поморщился Федорцов. - Что ты пообещал Майеру?
- Да ничего! - пожал плечами Кола. - Он не требовал обещаний: сказал, встал и ушел. Я отпросился у гебитскомиссара - и сюда. Что делать мне, а?
- Значит, так! - жестко сказал Федорцов. - Теперь слушай меня. Я пойду с тобой в город.
- Так нельзя вам идти: от вас костром пахнет, первый же немецкий патруль учует и на месте расстреляет, - заметил Кола. Спокойный уверенный тон Федорцова вернул ему способность мыслить.
- Верно говоришь, - согласился Федорцов. - Пусть хозяин подберет мне одежду подходящую, можно и ветхую: главное, без вшей. Только чтобы до города добраться. Оформишь мне пропуск, вон из тех бланков возьмешь, что мне принес. Этого достаточно будет?
- Достаточно, - заверил Кола.
- Ну и отлично! Теперь вот что: в городе мне понадобится комплект немецкой формы. У тебя вроде есть?
- Да, для себя приготовил, чтобы в случае чего из города уйти, - признался Кола. - Вам в самый раз будет! Только зольдбух и предписание новые придется делать. А это сутки, не меньше.
- Ничего, я эти сутки у тебя отосплюсь, - зевнул Федорцов. - Короче, до вечера нам надо в Волковыск добраться. Понял? Ну, а теперь спать лягу: сил уж нет.
- А я пока одежду вам подберу, - засуетился Кола и устремился в соседнюю комнату за хозяином.
Глава 2
5 сентября 1942 года, Вайсрутения,
бывший пионерлагерь "озеро Круглое"
- Эх, Марточка! - прочувственно произнес Первушин. - Вот сказал бы мне кто, что в лесной глуши встречу такую нимфу, - не поверил бы! А вот ведь: конкретный факт налицо!
Первушин протянул руку, чтобы погладить бедро развешивавшей белье Марты Мазуркевич, но девушка ловко увернулась и Первушин обиженно засопел.
- Я ведь от чистого сердца, Марточка! Будучи в восхищении вашей красотой и маясь от связанных с этим терзаний…
- Оставьте, Иван Фомич! - насмешливо отозвалась Марта. - Не со мной у вас должны быть связаны терзания, а с мыслями о жене и трех детях в Омске, для которых вы без вести пропавший.
Растерявшийся Первушин недоуменно захлопал глазами. Обретя дар речи, он с досадой процедил:
- И какая же гнида вам об этом рассказала?!
- Да уж свет не без добрых людей! - усмехнулась Марта.
- Это Тимка, сволочь! - убежденно заявил Первушин. - Сплетник, скотина и гадина! Вот уж я с ним разберусь!
- А что разбираться, Иван Фомич? Он ведь правду сказал. И вы на прошлой недели, укушавшись бимбера, сами своих детишек поминали и горевали еще: кто же о них, сиротинушках, позаботится? - напомнила Марта. - Вы уж как хотите, только вашей "партизанской женой" я не буду.
- Марточка! Да вот как только война окончится, разведусь я со своей старухой! - заверил Первушин. Но Марта осталась непреклонной:
- Не собираюсь я детей лишать отца… даже такого, как вы, Иван Фомич! Да и если бы вы были абсолютно свободным, я на вас все равно внимания не обратила бы. Уж больно вы…потертый какой–то, ровно старый сапог: хозяин не выбросит, поскольку вроде по ноге разносился, а чужой и даром не возьмет. Уж зла на меня за правду не держите, но ничего у вас со мной не получится.
Сказав так, Марта подхватила таз и скрылась в доме. Опешивший Первушин посмотрел ей вслед, затем сплюнул и зло пробормотал:
- Врешь, сука! Тут в лесу я хозяин, и все по–моему будет!
Из дома вышел врач Константин Николаевич. Он закурил самокрутку и, неодобрительно глядя на Первушина, сказал:
- Оставь девчонку в покое, Иван! Проходу ей не даешь, а тут ведь дети все это видят. Смотри, придет сюда отряд дяди Вовы, так я ему все расскажу: и про пьянство твое, и как жителей местных грабишь, и про похоть твою неуемную.
- Заглохни, старик! - мрачно посоветовал Первушин. - Твой дядя Вова, может, и не дойдет сюда: вон, немцы кругом карательные экспедиции проводят.. А я здесь! Не советую со мной ссориться, а то ведь пропишу тебе свинцовую пилюльку, которую ты вряд ли переваришь!
- Тьфу! - в сердцах сплюнул Константин Николаевич. - Совсем ты озверел, Иван! А ведь до войны был коммунистом, красным командиром, отцом троих детей и образцовым семьянином. И вот что с тобой за какой–то год лесной жизни сделалось! Опомнись!
- Ты, старик, у меня на дороге не становись! - с угрозой посоветовал Первушин. - Я на годы не посмотрю, пуля в лоб - и все дела! Конкретный факт налицо, между прочим! Понял?
- Все я давно про тебя понял, - ответил старый врач. Бросил окурок в стоявшее у крыльца дырявое ведро и ушел в дом.
Первушин тоже собрался идти в дом, но тут появился Петька. Петька был у Первушина чем–то вроде адъютанта, посыльного, денщика и преданного слуги в одном лице. Такие отношения сложились еще тогда, когда капитан Красной армии Иван Первушин командовал ротой, а молодой боец Петр Воробьев только пришел в армию "служить трудовому народу". Первушин сразу почувствовал забитость и рабскую сущность младшего сына многодетной бедняцкой семьи и пользовался этим к своей выгоде, ни в чем себя не ограничивая.
- Самогон принес? - спросил Первушин. Запыхавшийся от бега Петька отрицательно помотал головой, и Первушин мгновенно рассвирепел.
- Я тебя, сволочь, за чем посылал?! Чтоб ты мне самогонки и сала раздобыл! Где?!
- Такое дело тут, Иван Фомич! Пикет людей задержал! - выпалил, наконец, переведя дух, Петька. Вся ярость мгновенно ушла из Первушина, как воздух из дырявого мяча.
- Что за люди? Сколько?
- Тринадцать человек, среди них один из отряда дяди Вовы, разведчик, я его помню. Остальные не наши, по виду - окруженцы вроде нас.
- Не нравится мне это! - поделился мыслями Первушин. - Такое тут было место хорошее: и глухое, и до деревень недалеко, да и до города за день добраться можно; немцы сюда не заходят, с начала оккупации всего два раза и заезжали, - и вдруг зачастили! Того гляди, и сам дядя Вова сюда заявится. Похоже, пора нам дислокацию менять. Так что там о людях? Может, нам их сразу в расход вывести, от проблем подальше? Один залп, и конкретный факт налицо! Нету проблемы!
- Нельзя! Я же говорю: среди них разведчик дяди Вовы, его еще все "Земелей" кличут, - напомнил Петька. - А ну как узнает дядя Вова, что мы его разведчика в расход вывели? Всем нам смерть неминуемая! Нельзя!
- Ну, нельзя, так нельзя, - сокрушенно вздохнул Первушин. - Их сюда ведут?
- А куда ж еще?
Действительно, на поляну перед домом в сопровождении двух бойцов из отряда Первушина вышли тринадцать человек. Во главе шел высокий человек лет сорока в характерной для партизан смеси гражданской и военной одежды: поношенные диагоналевые галифе, порыжевшие яловые сапоги и потертая кожаная куртка поверх выцветшей гимнастерки. Признав в Первушине командира, человек подошел к нему и, приложив ладонь к козырьку видавшей виды офицерской фуражки, произнес:
- Майор Красной армии Петерсон. Вместе с бойцами Красной Армии в количестве одиннадцати человек бежали из плена, пробиваемся к своим.
В его голосе чувствовался сильный акцент, и Первушин то ли в силу этого, то ли из–за чего–то другого, вдруг испытал прилив неприязни к Петерсону.
- Документов у вас, надо полагать, нет? - сухо осведомился он.