- Вы весьма проницательны, - улыбнувшись краешками губ, отозвался Петерсон, и Первушин возненавидел его еще больше. Жаль, что среди незваных пришельцев затесался разведчик отряда дяди Вовы! А то сейчас отвели бы их к ближайшему оврагу и… нет больше повода для беспокойства.
- На днях сюда придет командир отряда, тогда и решит, что с вами делать, - сказал Первушин. - Придется вам его подождать.
- Хорошо, - согласился Петерсон. - Только оружие верните.
- До конца проверки не положено вам при оружии быть.
- А если немцы нагрянут?
- Вот тогда и вернем.
- А не поздно будет? - сдержанно осведомился майор.
- Там разберемся, - сумрачно отозвался Первушин и крикнул:
- Петька! Покажи ребятам, где они ночевать будут и кормиться.
5 сентября 1942 года, Вайсрутения, Волковыск
Федорцов и Кола без приключений добрались до Волковыска. Федорцов прожил на квартире Колы два дня в ожидании, когда ему сделают документы немецкого обер-лейтенанта, находящегося в тылу по служебной надобности. Хранившаяся у Колы немецкая форма пришлась Федорцову впору, и сейчас он стоял у церкви на Широкой улице, курил и ждал, когда Кола подаст ему условный знак о том, что Хромой в мастерской, и он там один.
Вот Кола вышел из мастерской, находившейся на первом этаже старинного двухэтажного особняка, раскрыл газету, с минуту изучал ее содержание, затем снова свернул и пошел к церкви. Федорцов двинулся ему навстречу. Они разминулись, не говоря ни слова. Кола занял место у ограды церкви, а Федорцов вошел в мастерскую.
Хромой был в мастерской один: корпел над каким–то пыльным механизмом. Увидев немецкого офицера, он заулыбался и осведомился:
- Что желает пан офицер? Вас волен зи?
- Я говорю по–русски, - ответил Федорцов. - У вас есть старинные часы с боем голландской работы?
- Увы, не располагаем, - сокрушенно развел руками Хромой.
Федорцов подошел вплотную и сказал, пристально глядя в глаза Хромому:
- Вы меня не поняли. Еще раз: у вас есть старинные часы с боем голландской работы?
Тут до Хромого дошел скрытый смысл фразы. Он смертельно побледнел, словно увидел привидение, и пробормотал:
- А… какой век? Девятнадцатый?
- Нет, восемнадцатый. И, желательно, в отличном состоянии.
- Я уж и ждать перестал, - почему–то шепотом отозвался Хромой.
- Я это знаю, - спокойно произнес Федорцов. - Закройте магазин, и пройдем внутрь. Нам есть, о чем поговорить.
Хромой с обреченным видом запер входную дверь на ключ, перевернул табличку надписью "закрыто" наружу и провел Федорцова во внутреннее помещение.
- А вы вроде как не рады? - осведомился Федорцов.
- Что? - вздрогнул Хромой. - Ах, да… То есть нет! Почему же… я рад, что вспомнили наконец.
- Мы и не забывали. Я не спрашиваю, как радиостанция. Знаю, что работает. Только для кого?
- Христом Богом прошу, не убивайте! - упал на колени Хромой. - Я все объясню! Я не мог иначе!
- Давай объясняй! - приказал Федорцов. - И с колен встань. И прекрати Бога поминать - ты же коммунист! Давай рассказывай: на кого сейчас работаешь и как дошел до этого.
- Я ведь сделал все, как мне велели! Осел на хуторе, бумагу подписал, что обязуюсь снабжать немецкие власти продовольствием, четырех работников взял!
- То есть в эксплуататоры заделался? - усмехнулся Федорцов.
- Ну, зачем вы так?! - искренне огорчился Хромой. - Я же для дела! Как и было приказано - внедрялся.
- Ладно, ладно, - одернул его Федорцов. - Дальше рассказывай.
- В общем, втерся в доверие… Зима настала, а связи все нет! Хорошо, что у меня радио, - я услышал, что немцев под Москвой разбили, и духом воспрял! Вот… только весна уж пришла, а связи все нет и нет. Мне же без связного проявляться нельзя! Я от этого на нервах, верите ли: всю жизнь не пил, а тут к бимберу прикладываться начал!
- Я тебе опохмелиться не поднесу, - обронил Федорцов. - К делу переходи!
- Аяужи перешел. Заявляется ко мне в марте толстый усатый немчура и говорит: так мол и так, пан Матусевич, но владеете вы этим хутором незаконно, и убедительная просьба в скорейшем времени его освободить. Я, понятно, возмутился: дескать, ждали освобождения от большевиков, чтобы каждый собственник мог свободно своим имуществом распоряжаться, а тут меня моего имущества лишить хотят! Да я этот хутор аж два года назад у прежнего владельца пана Скирды выкупил! Уверенно так говорю и бумагу показываю гербовую с подписями и печатями, что мне тогда в НКВД выдали. А этот немчура гнусненько так улыбается и говорит с ухмылочкой: дескать, пан Матусевич, все ваши слова не есть правда, поскольку в феврале 1940 года владельца хутора "Березы" отставного майора польского войска Тадеуша Скирду арестовал НКВД и этапировал в Москву как врага трудового народа. А хутор был конфискован советской властью и использовался в качестве базы Осоавиахима. А вы при ней состояли директором. И о том есть бумага из гебитс-комиссариата, подписанная тремя свидетелями.
Хромой замолчал. На лбу его выступили капли пота, желваки ходили ходуном от пережитого.
Федорцов молчал. А что он мог сказать? Что тот, кто оставлял на оседание Хромого с такой дерьмовой легендой, идиот? Нет, не идиот, а гораздо хуже: карьерист- очковтиратель, который отчитался по формальным показателям о количестве оставленных на оседание агентов, - и трава не расти! А то, что это живые люди, а не пункты на бумаге, кого волнует?! В случае чего, спишем в потери, орденов наштампуем…
- И что дальше? - спросил Федорцов.
- А что дальше, понятно и так… - вздохнул Хромой. - Собственником хутора нынче на законных основаниях является брат пана Тадеуша Януш, специально прибывший для вступления в законные права, а также горящий желанием собственноручно предать немецким властям большевистского экспроприатора. Так, значит, мне этот герр Майер и сказал! Тут заходит этот самый пан Януш и мрачно на меня смотрит. А в руках у него ружье! Вот я и подумал: тут мне и конец!
- Я уже вижу, что конец пока еще не настал, - жестко прокомментировал Федорцов. - Слушай, Хромой! Тебе бы романы писать, только я романы слушать не настроен. Чем больше ты говоришь, тем меньше я тебе верю и тем больше мне хочется тебе вогнать пулю в башку. Даю тебе еще минуту, чтобы ты к делу перешел, иначе все!
- Понял, понял! Уже заканчиваю, - заторопился Хромой. - Тут мне этот немчура мягко так улыбается и говорит: знаем мы, что вы вовсе не жулик, а честный советский патриот, которому хутор дали как прикрытие для его деятельности. Пока мы тут с вами беседовали, мои люди обследовали хутор и нашли схрон с оружием. Думаю, говорит, что тут еще много чего интересного, но не в этом дело. А дело в том, что со мной отряд британских парашютистов из числа не опустивших руки польских патриотов, которые при высадке потеряли командира и радиста. Но они полны решимости продолжать борьбу, и ты им в этом должен помочь. И что же мне оставалось делать?!
- Ты стал работать на своей радиостанции в качестве радиста британской диверсионной группы? - уточнил Федорцов, хотя вопрос был явно риторическим. Хромой кивнул, и Федорцов удовлетворился этим кратким ответом.
- Что они еще делают? - спросил Федорцов.
- До середины лета ходили в рейх и генерал–губернаторство делать диверсии, а сейчас больше в схроне сидят, - ответил Хромой. - Немчура так велел: не высовываться.
- Любопытный этот немец, - задумчиво проговорил Федорцов. - Польскими диверсантами командует, на англичан работает… Интересно было бы его повидать!
- А сейчас и повидаете! - отозвался Хромой, взглянув на часы. - Через полчаса он сюда лично заявиться должен!
- Что–то ты сегодня рано обедать начал, - заметил господин Майер, зайдя во внутренне помещение. Он замолк, почувствовав упершийся ему в спину ствол пистолета.
Хромой сидел возле стола неподвижный, словно изваяние. Майер искоса взглянул на него и осведомился:
- Мне поднять руки?
Он почувствовал, как кто–то пробежал ладонью по его одежде.
- Обойдемся без этого: оружия у вас нет. Садитесь возле стола и поговорим!
- Я так понимаю, что пан недоволен тем, что мы воспользовались его радистом? - спокойно осведомился Майер. Он сидел под роняющей яркий конус света лампой и не видел ничего, кроме стола и бледного профиля Хромого. В самообладании Майеру явно нельзя было отказать. Но Федорцов не испытывал к нему чувства уважения. Он не испытывал к Майеру никаких чувств: он пришел просто прояснить вопрос. И вопрос этот заключался в следующем: можно ли продолжать использовать Хромого и Колу, засвеченных в результате неожиданной активности герра Майера?
- Кто вы такой, герр Майер? - задал вопрос Федорцов.
- Я всего лишь пытающийся выжить в столь нелегкое время немецкий коммерсант, - сообщил Майер.
- Плохой ответ, герр Майер, - сухо сообщил Федорцов. - На кого вы работаете и в чем ваша задача?
- Я являюсь командиром боевой группы "Волковыск" обшара №2 "Белосток" Армии Крайовой Польской, - медленно, с осознанием собственной значимости, произнес Майер. - Группа заброшена на территорию Генерального комиссариата Вайсрутения британской разведкой, и в силу этого мы используем их линии связи. Но мы выполняем приказания исключительно командующего Армией Крайовой генерала Грота и польского премьер–министра Миколайчика. Вот все, что я могу вам сказать. Поймите меня правильно: дальнейшие вопросы бессмысленны.
- Вопросов не будет, - ответил Федорцов, усаживаясь на табурет напротив Майера - Я выяснил то, что хотел. Хромой
пока останется в вашем распоряжении, поскольку я не имею указания его расстрелять за измену, а использованию его в ваших интересах воспрепятствовать не могу. Занимайтесь своими делами, но не вздумайте нам мешать: это будет для вас иметь самые тяжелые последствия. Да, и еще один момент: вы взяли в разработку переводчика из гебитс–комиссариата. Мы имели на него свои виды, но вы его так перепугали, что он попросил перевода в Минск. Просьба: в Минске он - наш, и не трогайте его ни под каким видом. Хорошо?
- Хорошо, - кивнул Майер. - Какие еще пожелания?
- Никаких, - ответил Федорцов, вставая с табурета. - Хромой в вашем распоряжении, если вдруг он нам понадобится, то мы войдем с вами в контакт. Лишний раз с вами встречаться - лишний риск, сами понимаете… Сколько уж людей вы на хутор таскали… засвечен Хромой, что и говорить! И еще: за вами парень следил, так мы его от греха подальше из Волковыска тоже уберем. Я это к тому, чтобы твои люди, герр Майер, не шлепнули его под горячую руку.
- Все принято, - ответил Майер. - Что еще?
- Удачи! Всем нам, - ответил Федорцов, пряча пистолет за пояс.
Майер недоуменно проводил взглядом немецкого обер- лейтенанта, неожиданно появившегося и так же неожиданно исчезнувшего.
- Я так и не понял, что он в действительности хотел, - озадаченно сообщил он Хромому.
- Разве это важно? - вопросил со вздохом Хромой. - Главное, - что не пристрелил! И то слава богу!
7 сентября 1942 года, Вайсрутения,
бывший пионерлагерь "Озеро Круглое"
Марта встала до рассвета. С вечера в щелоке было замочено белье, которое нужно было вывесить с восходом, чтобы днем уже снять его сухим и подготовиться к новой стирке. А ведь еще и завтрак надо приготовить. А едоков увеличилось: кроме живущих в бывшем пионерлагере десятка ребятишек готовить надо и на отряд Первушина, и на тех, что накануне прибыли с суровым немолодым майором.
Небо над восточной кромкой леса едва окрасилось розовым, а Марта уже была на дворе и споро развешивала на веревках белье.
- Позвольте вам помочь, - вдруг услышала она мягкий голос с нерусским акцентом. Оглянулась: да, тот самый майор. Стоит возле корыта с бельем и улыбается.
- Что, товарищ майор, бессонница замучила? - озорно усмехнулась Марта.
- Нет, комары, - в тон ей усмехнулся майор.
- Да вы же столько по болотам ходите, - пора и привыкнуть! - рассмеялась Марта.
- У вас здесь комары слишком беспокойные - вроде тихие, а спать не дают, - ответил майор, расправляя простыню на веревке.
- Ой ли, комары вам мешают? - с хитринкой усмехнулась Мартами первого лица: Генрих Герлиак, Вайсрутения
- Ой ли, комары вам мешают? - с хитринкой усмехнулась Марта.
Я не нашелся, что сразу ответить. Я присел на пенек и закурил. Марта вдруг пробудила во мне давнее воспоминание детства.
Музей с картинами неоромантиков. Огромное полотно с купающимися девушками: розовощекие, полногрудые девы Рейна, золотистые косы тяжелыми гроздьями ниспадают по белым плечам, предательски прикрытым нежной тканью нижних одежд. То, чего не видно, дорисовывает пламенное воображение подростка… Я никогда в жизни не видел такого в реальности: немецкие проститутки, с которыми я прежде имел дело, были лишь дешевой подделкой под вожделенных дев с той картины. И вдруг я увидел в реальности мечты моей юности! Само совершенство, данное в ощущении.
Я зачарованно смотрел на Марту, нервно затягиваясь сигаретой.
- Что с вами, товарищ майор? - посерьезнела Марта. Она уловила мой взгляд и замерла. Ее высокая грудь нервно вздымалась, и при взгляде на это я терял остатки самообладания.
- Ничего, - хрипло ответил я, потушив окурок. - Надо довешать белье.
В бытность мою в Польше один поляк утверждал, что в Кресах Всходних живут колдуньи, одним взглядом превращающие заносчивых шляхтичей в бессловесных рабов. Поляки знали эти места. Я почувствовал, как меня увлекает странное и незнакомое чувство. Я хочу Марту? Так можно взять ее и уйти. Отстреляться от возможной погони. И доложить Баху, что операция не удалась.
- Э-э, нет! - усмехнулся кто–то неведомый. - Это она уже тебя взяла. Ведь ты не дикий бесчувственный латыш, насилующий все, что движется! Ты увидел чудо и хочешь стать частью этого чуда. А не для того ли судьба занесла тебя в лесную глушь Вайсрутении, чтобы ты увидел здесь Совершенную Красоту? Ты, ариец! Ты наделен сверхъестественным чувством Прекрасного! И вот оно тебе явилось в ощущении!
Осознает ли она сама, воплощение неземной прелести, как она прекрасна?! О, женщины Вайсрутении! Сколько среди вас таких лесных колдуний, заманивающих в сети и уводящих в призрачную зелень лесов и туман озер? Ваши глаза полны волшебного зеленого и голубого света, источаемого лесами и озерами, их странной магией, от которой хочется спрятаться или погрузиться в них без остатка!
- Что с вами, товарищ майор? - в голосе Марты сквозила озабоченность.
Действительно, что со мной?! Что за странное чувство?! Живи я в простое и понятное Средневековье, - я побежал бы к инквизитору и попросил бы избавить меня от дьявольских чар! А сейчас? Бежать в гестапо? Нелепо!
Я громко рассмеялся. Марта с испугом посмотрела на меня.
- Все нормально, девочка! - ласково произнес я. Сколько ей? Двадцать? Где–то так… По формальным признакам я гожусь ей в отцы. И что я придумал себе? Я нахожусь в осином гнезде партизан, и мою железную нордическую волю подтачивают странные чувства. Может, партизаны поставили черную магию себе на службу?
От таких мыслей любой сойдет с ума.
Марта развесила белье и ушла в дом. Я докурил сигарету и направился следом. На крыльце вдруг возник Первушин.
- Что, майор, не спится? - осклабился он. Я ощутил вдруг к нему такую резкую неприязнь, что еле удержался от искушения дать ему по физиономии.
- А вам какое дело, товарищ старший лейтенант? - резко спросил я.
- Да нет, я в том смысле, что, может, вам у медсестры Марты захочется снотворного попросить, - процедил Первушин. - Так вот я хотел предупредить: не стоит, майор!
- Я так понимаю, что вы мне угрожаете, товарищ старший лейтенант? - сухо осведомился я.
- Я вот что скажу, майор… это мы там были "товарищ старший лейтенант" и "товарищ майор". А завтра придет с отрядом начальник из НКВД "дядя Вова" и поставит нас обоих к стенке за "преступное малодушие, выразившееся в сдаче в плен к врагу".
Я удивился, как стройно выразил мысль обычно косноязычный Первушин. Видимо, он от кого–то уже слышал фразу о "преступном малодушии" и она крепко засела в его примитивном сознании.
- Я готов к смерти, - ответил я. - Только хотелось бы встретить ее в компании с тобой, чтобы знать наверняка, что ты умрешь раньше. И советую присмиреть: если ты думаешь, что без оружия я при случае тебе глотку порвать не смогу, то ты ошибаешься.
- Ну, вот и поговорили! - со странным удовлетворением констатировал Первушин. - А насчет Марты я тебя предупредил, майор. Спокойной ночи!
И он ушел в дом.
Итак, даже в шкуре русского офицера я успел за короткий срок приобрести себе лютого враг а. Впрочем, черт с ним!
Стемнело. Комары стали невыносимы, и я ушел в дом. В столовой ужинали дети: девять мальчиков и девочек в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Вместе с ними ужинал врач Константин Николаевич. Увидев меня, он заулыбался и сказал:
- Садитесь с нами ужинать, товарищ майор. Наш повар Кузьмич сделал удивительную вкуснятину: гречневую кашу со шкварками.
- Спасибо, я не голоден, - отказался я. - А где Марта?
- В изоляторе. У Коли Савельева высокая температура, подозреваю воспаление легких, - вздохнул врач. - Я попросил ее подменить меня, пока я ужинаю.
Марта сидела возле постели мальчика в комнате с четырьмя койками. Мальчик спал, а Марта в свете керосиновой лампы читала книгу. Увидев меня, она приложила палец к губам.
- Тише! Он только что уснул, - прошептала она. - Вроде температура начала спадать. Накиньте халат.
Я кивнул и торопливо набросил на плечи висевший на вешалке при входе в изолятор белый халат. Присел на белый табурет рядом с Мартой. Она осторожно поправляла подушку спящему мальчику. Золотистая волна волос упала на ее хрупкое плечо; нежный профиль четко обрисовывался в неровном свете керосиновой лампы. Мне вдруг невыносимо захотелось обнять эти точеные плечи, зарыться лицом в золотистый поток и искать губами невесомые крылья ресниц, бархатную кожу и нежную пухлость губ… Наваждение какое–то!
Марта повернулась ко мне и улыбнулась, вопросительно глядя темными омутами глаз. Днем они были прозрачно голубыми, как озера Вайсрутении, а сейчас казались почти черными. С трудом преодолевая внезапно упавшее на меня оцепенение, я спросил:
- Скажите, а почему у вас такое нерусское имя? Ведь у русских нет такого имени - "Марта"?
Марта тихо рассмеялась.
- Вообще родители хотели назвать меня в честь праздника Международного женского дня "Восьмомартой". Но здравомыслящая служащая загса уговорила их ограничиться "Мартой".
- А где сейчас ваши родители?
- Отец был оперативным сотрудником милиции. Его убили бандиты во время операции, давно. А мама умерла перед войной.
Марта охотно рассказывала о себе: видимо, ей давно хотелось поговорить с кем–нибудь.
- Я окончила медучилище, и друзья отца устроили меня в медсанчасть НКВД. Ведь и этот пионерлагерь тоже был для детей работников НКВД. Летом я всегда сюда ездила вместе с Константином Николаевичем. Он хороший, он мне как отец!
- А почему детей не эвакуировали с началом войны? - спросил я.