* * *
К Серебровской сотня Тулагина подошла в сумерках. Тимофей послал в станицу своего друга и однополчанина по германскому фронту командира первого взвода Софрона Субботова с тремя бойцами разведать обстановку. Разведчики вернулись с бородатым стариком, который вызвался скрытно провести красногвардейцев по-за станицей и указать дорогу до станции.
- Гарнизон в станице есть. Дык какой гарнизон?.. - басил на расспросы Тулагина старик. - Полторы калеки. За атамана тута нашинский, из кулаков, урядник Шапкин. Ну и дружина. А закордонные семеновцы, так энти только наездом заезжают. Вчерась были, однако... Придут, понахватают, как бандиты, у народа добра всякого и уметутся. Кто супротив - шомполами, а то и порубают до смерти...
Старик согласился помочь красным бойцам, как он выразился, потому что сочувствующий. И сын у него в войске Лазо поклал голову за Советскую власть, про что бумага казенная имеется. А кроме того, урядник Шапкин вчера натравил на него семеновцев: корову забрали, два тулупа... Вот теперь и отомстит он бандитам за их злодеяния.
Серебровскую объехали в густых потемках путаными лесными стежками. Старик почти на ощупь вел сотню. Несколько раз стежки приводили бойцов Тулагина близко к окраинам станицы. Видимо, чувствуя приближение людей, серебровские собаки начинали надрывно заливаться лаем. В эти моменты в голову Тимофея закрадывались подозрения насчет бородатого проводника, но когда сотня опять углублялась в лес, он снова проникался к старику доверием.
На полпути к станции старик остановился, подозвал Тулагина:
- Ты командир, тебе и думать, как и што дале. А я свое скажу, однако. Вишь, стежки расходятся. Одна по хребтине идет к железной дороге. Это напрямки к станции, значица. Как лес кончится - тута и спуск к зданиям станции: шагов полтораста, не боле. А што по левую руку стежка - эта падью к полотну ведет - на водокачку. Мне думатца, падью вам сподручнее, хоть путь и подале маленько, зато маячить не будете. Да и составы там рядом. Семеновцы и глазом не успеют моргнуть... Они зараз, гляди, пьянствуют, не иначе.
Тимофей поблагодарил старика:
- Спасибо, отец! Здорово вы нам помогли. Возвращайтесь. Дальше мы сами.
Станция скупо светилась огнями. Движения поездов по железной дороге не замечалось. Тимофей собрал на короткий совет командиров взводов.
- Есть два пути: или с хребтины ударить в лоб по станции, или со стороны водокачки.
- В лоб лучше. Больше шуму будет, - сказал Софрон Субботов.
- От водокачки вернее, - возразил командир третьего взвода Моторин. - На хребтине засечь могут. А по низине как у бога за пазухой прошмыгнем.
- По низине лучше, - присоединился к Моторину Газимуров, командир второго взвода.
Субботов продолжал держать свою линию:
- С хребтины мы одним махом накроем их. А от водокачки еще с полверсты надо промахать до главных построек.
- Зато до теплушек с беляками рукой подать, - не отступал от своего Моторин.
Тулагин примирил "противников".
- Каждый из вас по-своему прав, - рассудил он. - С хребтины, неплохо, конечно, с ходу атаковать станцию. Там, по рассказу старика, все рядышком и как на ладошке. Но и со стороны водокачки заманчиво. А что если сразу с двух сторон?.. Вот был бы хороший тарарам!
- Рвануть водокачку, - загорелся Моторин. - У меня во взводе на такой случай и бомбочки найдутся.
* * *
Тимофей решил разделить сотню на две части. Первый и второй взводы во главе с Субботовым пойдут по хребту и по сигналу кинутся на станцию. Тулагин с моторинцами спустятся падью, бесшумно постараются взять водокачку и уже от нее ударят по эшелонам. Сигналом для одновременного выступления будет взрыв водокачки.
...Башня водокачки отчетливо зачернела вдали, как только кончился перелесок. Тулагин спешился, подал знак остальным. Водокачка не работала, но в одном из ее окошек мерцал слабый свет.
- Дежурный, - шепнул Моторин Тимофею.
Подождали еще несколько минут. Ночь безмолвствовала. Лишь со стороны станции доносились шипящие звуки стоявшего под парами паровоза.
- Двоих ребят мне, схожу проверю, - сказал Тимофей Моторину.
Тулагин вытащил смит-вессон и вместе с бойцами Блиновым и Хмариным, пригнувшись, двинулся по чистому участку к темнеющей у железнодорожного полотна постройке.
Возле водокачки часового не было. В нескольких метрах от входа Тулагин и бойцы залегли. Ночная темень мирно плыла над землею.
- Пойду, - кивнув в сторону светившегося окна, бросил Глинову и Хмарину Тулагин. - Вы тут пока посмотрите. Если что, выстрелом предупрежу.
Дверь в машинное отделение водокачки была на замке, в служебное - не заперта. Тулагин тихонько приоткрыл ее. Дальше - никак коридор: узкий, темный. Тимофей сунул револьвер под френч, осторожно пошел по коридору, ощупывая руками стену. Пальцы натолкнулись на ручку двери. Он дернул ее на себя.
Первое, что увидел Тимофей в небольшой комнатенке при слабом свете керосинового фонаря, был стол: черный, без единого светлого пятнышка, как коридорная темень. "Из угля, что ли", - шевельнулась в голове не к месту странная мысль. За столом клевал носом железнодорожный служитель. Рядом, на покосившемся лежаке, склонился в дреме пожилой белогвардеец.
- Ну и служба... - громко рассмеялся Тулагин.
Водокачечник, как сидел согбенно за столом, так и остался в том же положении, только ошалело заморгал глазами. Семеновец же враз подхватился с лежака, вытянулся в струнку, пролепетал спросонок:
- Так точно, вышбродь!
А когда наконец сообразил, что перед ним не их благородие, с опаской стал шарить глазами винтовку. Она стояла в конце лежака. Но было уже поздно.
- Не двигаться! - коротко предупредил Тимофей, наставив смит-вессон на белогвардейца. Тот потянул вверх руки. - Вот так оно лучше. Сядь, папаша, и чтоб без баловства.
Тулагин вытащил затвор из винтовки, кинул ее под лежак. Затвор подержал немного, прикидывая, куда бы деть, и ничего не придумав, воткнул за голенище сапога.
- Дежурим? - спросил он водокачечника.
- Приходится.
- Много семеновцев на станции?
- Хватает.
- Почему водокачка не работает?
- Машина сломалась. Ждем мастеров. Не нынче-завтра подъехать должны.
За дверью зашуршало и в комнату просунулся сначала ствол карабина, а уж потом его хозяин - Хмарин.
- Товарищ командир, мы уж бог знает што подумали. Как оно у вас тут?
Тимофей улыбнулся:
- Все в порядке. - И поторопил бойца: - Давай к взводному быстро. - Потом водокачечнику и белогвардейцу: - Освобождайте помещение.
Тулагин снял с потолка фонарь, двинулся вслед за семеновцем. Перед выходом на улицу погасил огонь, тихо окликнул Глинова.
- На месте я, - тотчас отозвался боец.
- Посторожи пленных, - приказал Тулагин. - А то, если отпустить их раньше времени - всю обедню испортят.
Тимофей открыл бачок фонаря, плеснул из него керосин на бревенчатые стены машинного отделения.
Вскоре у водокачки появился Моторин с двумя бойцами, среди которых был Хмарин.
- Так что, командир, начинаем? - шепотом, но, чувствовалось, с возбуждением заговорил Моторин.
- Начинаем, - выплеснул последний керосин Тулагин. - Кто подрывать будет?
- Хмарин, Крышанов... - приглушенно позвал Моторин. - Готовы гранаты?
- Готовы.
"Молодец Хмарин! На все руки мастер: и рубака в бою что надо, и по части подрыва", - подумал Тимофей, а вслух сказал Глинову:
- Отпускай пленных.
Когда взвод на полной рыси вышел из перелеска и развернулся фронтом к железнодорожному полотну, ночь раскололась от неожиданных взрывов: одного, второго, третьего... Водокачка вспыхнула ярким факелом. Одновременно и здесь, с пади, и там, с хребта, на станцию, на запасные пути, где спали в вагонах-теплушках семеновцы, накатилось дружное ура конников тулагинской сотни...
3
Как Тимофей оказался здесь, на этом болотном лугу? Ведь когда он вырвался из когтей белых, жеребец есаула понес его в сопки. Помнится, лошадь с намета перешла на рысь, а затем на шаг: тропа все выше и выше поднималась по косогору.
Боль в боку поначалу не очень его мучила. Но постепенно она усилилась. Рана обильно кровоточила: левая сторона Тимофеева френча намокла.
Не останавливаясь и не слезая с седла, Тулагин, превозмогая боль, слабеющими рукам разорвал низ нательной рубахи и несколько раз перепоясал себя в месте ранения... Последнее, что осталось в его памяти, - лиственница, чуть в стороне от тропы - большая, расколотая надвое...
Тимофей прикинул по склонившемуся к западу солнцу, что с момента, как он ускакал из Серебровской, прошло, пожалуй, полдня. Но приближения вечера еще не чувствовалось.
Тулагин задавал себе вопросы. Опасна ли его рана? Как далеко он теперь от белых? Что это за заимка? Куда делся жеребец?.. Ответов на них не находилось. Да и откуда найтись им, если весь мир для Тимофея сейчас вмещался в узкую полоску между болотной травой и щербатой чертой горизонта.
Внутри все горело. Хотелось пить. Тулагин попытался подняться, но не тут-то было: тело не слушалось. Казалось, он совершенно лишен рук и ног. "Неужто это конец?" - мелькнуло в голове. Пройти через столько испытаний и умереть на свободе казалось нелепым, неестественным.
Чтобы хоть как-то утолить жажду, Тимофей пожевал уцелевшей стороной зубов попавшийся под щеку водянистый ствол осоки. Вроде полегчало. Еще раз попробовал подняться. Бесполезно. Единственное, что он мог, - с большим трудом поворачивать голову.
А если крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь? Нет, это опасно. Надо собраться с силами и все-таки двигаться. Пусть ползком, с бока на бок перекатываясь, но двигаться...
Тулагин сделал новую попытку, теперь уже не приподняться, а проползти хотя бы полсажени. Невероятным усилием переместил правую руку, потом левую и вместе с ними все тело ладони на две, не больше. Но и это для него было победой. Значит, еще не конец, еще можно бороться за жизнь...
Дышать было трудно. Тимофей не шевелился, собирался с силами.
Он старался отвлечься от разламывающей все его тело боли, от тягостных мыслей о незавидном положении, в котором оказался по воле судьбы. Тимофей перебирал в памяти, воскрешал до мелких подробностей эпизоды из прошлого. В большинстве своем они были связаны с Любушкой. Особенно отчетливо вспомнилась первая встреча с ней.
Станция Могзон двигалась, гудела, горланила военным людом. Здесь сделал короткую остановку эшелон с возвращающимися с фронта казаками первого читинского полка.
Из вагонов, как горох из ведер, сыпались фронтовики - от мороза розовощекие, от радости, что наконец дома, возбужденные, искроглазые.
Служивых встречали хлебом-солью, щедрым угощением. На платформе суетились железнодорожники, могзонские жители: мужчины и женщины с кошелками и узелками, приезжие из соседних сел и станиц.
Многие поспешили на станцию в надежде встретить сына или мужа. Иные ради праздного любопытства. Респектабельные, прилично одетые ораторы говорили патриотические речи. А могучего роста, волосатый - одни глаза проглядывают сквозь густую щетину - красноносый поп осенял казаков крестом, бубнил монотонно:
- Ныне и присно и во веки веков, аминь!..
Средних лет женщина в потертом плюшевом жакете и пуховом платке нараспев, шепеляво оповещала приезжих:
- Доктор-универшал, ученый шветила Шамуил Шрештович Кроншберг шоизволил оштановиться в Могзоне. Он принимает на лечение в любое время дня и ночи кожно-венеричешкия, мочеполовыя болезни, шифилиш. При нужде лечит, пломбирует и удаляет зубы без боли. Его мештопребывание в доме вдовы Штукиной возле базара у отхожих рядов.
Тимофей и Софрон Субботов не успели ступить на землю, как попали в окружение встречающих. Худощавый мужичонка в узком тулупчике и три молодки в легких пальтишках подхватили их под руки и повлекли к зданию станции. Мужичонка смешно топорщил трубкой тонкие губы и выкрикивал, что попутай, одни и те же слова:
- Слава прибывшим нашим защитникам! Слава прибывшим нашим защитникам!..
Молодки кокетливо пялились в лица служивых, щебетали:
- Казачки вы наши родные!..
- Как мы истосковались по вас...
В проходном коридоре станции Тимофея и Софрона подхватила новая волна людей с водкой, ветчиной и сдобными пирогами.
Выпив и закусив, Тимофей с Софроном попытались вырваться из окружения шумных встречающих. Людской поток вынес их на привокзальную площадь, где народу было значительно меньше, чем на платформе и в здании станции.
В небольшой пристройке за кассой служивые и несколько женщин затевали разудалое веселье. Вахмистр Филигонов из третьей сотни не в склад не в лад дергал меха старенькой гармошки. Напрасно подстраивались под него женщины с плясовыми напевками.
Софрон потянул Тимофея к пристройке:
- Айда до компании. Подмогу вахмистру... Бабенки порезвятся.
Субботов мастак по части гармошки. Вошел в пристройку - и к вахмистру:
- Дозволь, господин вахмистр.
В Софроновых руках гармошка сразу преобразилась, звонко плеснула зажигательного казачка. И пошел пляс вразнос. Дробно застукали о мерзлую землю каблуки казацких сапог. Закружились колоколами длинные расклешенные юбки.
К станции подъезжали санные, верховые. На встречу с фронтовиками прибывали все новые и новые люди.
Внимание Тимофея привлекли подкатившие расписные пароконные сани с полнолицым господином в роскошной колонковой шубе и молодой барышней. Кучер осадил лошадей неподалеку от пристройки. Отряхнув от снега шубу, господин вылез из саней. За ним вышла барышня: в одной руке овальный дубовый бочонок, в другой вместительный саквояж. Господин, сделав несколько шагов к навесу, крикнул:
- Подходи, братцы! Угощаю в честь возвращения на родимую землицу!..
Вахмистр Филигонов всплеснул руками, осклабился:
- Елизар Лукьянович! Бог ты мой! Сколько лет, сколько зим!..
Он кинулся к подходившему, облобызал его, отрекомендовал компании. - Прошу любить и жаловать: купец Шукшеев Елизар Лукьянович! Один из самых уважаемых граждан Могзона.
Шукшеева подхватили на руки, внесли под навес.
На барышню никто не обратил внимания, и она осталась стоять одна неподалеку. Лишь Тимофей заметил, в каком неловком положении она оказалась. Он нетвердым шагом подошел к девушке, поздоровался с поклоном.
Девушка была очень юной. Под взглядом Тимофея она смутилась, лицо вспыхнуло, взор потупился.
- Елизар Лукьянович - папаша ваш? - спросил Тимофей.
Девушка с удивлением подняла на него глаза, ее щеки сделались совсем пунцовыми:
- Что вы?! Я в прислуге у Елизара Лукьяновича.
Тимофей не мог отвести от нее взгляда. Нет, она была не из писаных красавиц: лоб низковат, брови широкие, нос немного вздернут, губы с пухлинкой, но было в ней что-то такое, что сразу перевернуло его душу. Может быть, глаза чуть раскосые, ясно-голубые, доверчивые. А возможно, двойные ямочки на щеках, совершенно одинаковые острые, будто булавочные уколы.
Тимофей, словно вкопанный, стоял перед девушкой. И когда заметил, что на него уже обращают внимание прохожие, смешался, проговорил торопливо:
-Так... Елизар Лукьянович не папаша вам. А я думал папаша...
Он одернул шинель, прокашлялся, спросил после некоторой паузы:
- А как ваше имя? И тут же добавил: - Меня, к примеру, Тимофеем Тулагиным кличут.
- Любушка, - как-то по-домашнему назвалась она.
- Хорошее имя.
Любушка от смущения неловко топталась на месте и Тимофей топтался с ней рядом.
- Нынче свобода всем объявлена, - вдруг завел Тимофей разговор о политике. - Слыхали про революцию? Царя Николашку скинули... Войну по боку. Вон сколько нас, фронтовиков, домой поприехало... А все потому, что власть в России переменилась.
- Елизар Лукьянович сказывают, - осторожно вставила Любушка, - что и в Чите новая власть - Забайкальский народный Совет.
- Во-во. Народный Совет! Раз народный, значит, теперь народу вольготнее будет жить. Теперь все равны будут.
Тимофей говорил и говорил, а Любушка только изредка вставляла короткие фразы да поддакивала...
Шукшеев вспомнил о барышне, когда перезнакомился со всей компанией у пристройки.
- Любушка! - позвал он из-под навеса. - Господа, со мной ведь моя горничная. И у нее есть кое-что...
Любушка покорно повернула к станционной пристройке.
- О-о-о! Она уже с молодцом познакомилась, - картинно улыбнулся Шукшеев. - Герой, два Георгия!.. За что заслужил, лихой казак? - дотрагиваясь до георгиевских крестов, висевших на Тулагинской шинели, - спросил он.
- Известно за что...
- За храбрость? Понятно, за храбрость. Георгиев за здорово живешь не дадут... Похвально, молодец! - Шукшеев взял у горничной бочонок, передал вахмистру, раскрыл саквояж с богатой закусью. - Налей, Филигонов, стакан георгиевскому кавалеру. Выпьем за молодцов-фронтовиков, чтоб верной опорой нашей новой власти они стали. - Обернулся к девушке: - Вот, Любушка, гляди, какие они, казачки наши. Ни стати, ни храбрости не занимать. С такими горы можно сворачивать.
Тимофею подали полный стакан водки и кусок жирной баранины. Он в два глотка опростал стакан, заел мясом.
- Революция кончилась, - гудел Шукшеев. - Теперь порядок надо восстанавливать. Теперь нечего митинговать. Пора за дело браться, казаки, хозяйства свои поднимать. Кто холостой, семьями обзаводиться. Барышни за войну повыросли - кровь с молоком. Выбирай любую в жены: не прогадаешь... Наливай, Филигонов!
Вахмистр еле держался на ногах, но бочонок с водкой крепко прижимал к груди. Он, не скупясь, наполнял стаканы водкой и сам себе приговаривал: "Наливай, Филигонов!"
После второго стакана Тимофей тоже почувствовал неустойчивость в ногах. Зато в голове появилась удивительная легкость, все теперь казалось предельно простым и ясным.
- Будем строить новую жизнь. Женимся... Правильно я говорю, папаша?- дергал он Шукшеева за шубу.
- Дело говоришь, молодец, - чмокал Тулагина в лоб купец. - Только маленько надо порядок установить, большевиков-крикунов поприжать маленько, народный совет поддержать.
- Порядок установим!.. Большевиков под ноготь!.. Да здравствует народный совет!.. - пьяно кричал Тимофей.
- Молодец, герой! - похвалил его Шукшеев. - Люблю истинно русскую душу...
Кто-то прибежал из управления станции, сообщил:
- Большевики из Читы! Требуют, чтоб полк оружие сложил.
- Нас, фронтовиков, разоружать?!
- Это какая ж такая свобода?..
- Даешь, казаки, на Читу!.. Раскро-о-омсаем большевиков!..
Дошедшая до полной хмельной кондиции компания повалила в главное станционное здание. Под навесом остались Любушка и Тулагин. Как ни тянул его Софрон Субботов, он с места не сдвинулся...