После второго ранения он попал в советский госпиталь. Когда поправился, получил новые документы и направление в часть. Вероятно, так и затерялся бы на полях сражений Великой Отечественной войны, если бы снова не попал в плен. Там Хеллер нашел способ связаться с абверовцами и вторично прошел разведывательную подготовку. Затем его, якобы избитого на допросе, с соответствующей легендой водворили в лагерь для советских военнопленных. Шел февраль сорок пятого года.
Абвер реально оценивал обстановку. Война проиграна, крах неизбежен. И Хеллеру было дано задание: "Когда придут советские войска, вас вместе с другими русскими военнопленными отправят в Россию. Проверка предстоит серьезная, но вы обязаны выдержать. Затаитесь и ждите. Помните - час реванша рано или поздно наступит. И вы вновь понадобитесь. Мы вас найдем".
...Не сложилась жизнь у Хеллера. Ни дома, ни семьи. Потянуло к вину, легкой жизни. Одолела боязнь разоблачения, покоя не знал он ни днем ни ночью. Постепенно созрело решение: "Чтобы скрыть прошлое, надо приобрести документы на другую фамилию". Задуманное долго не удавалось осуществить, но все же нашлись люди, за приличную сумму "сделавшие" новый паспорт. Так Хеллер стал Александром Ружинским.
ПРИВЕТ ОТ МАКСА ГЮНТЕРА
Комфортабельный автобус доставил большую группу иностранных туристов и коммерсантов из Москвы во Владимир. Гости с большим интересом всматривались в открывшуюся перед ними панораму города-музея. В числе других из автобуса вышел элегантно одетый мужчина средних лет. Это наш старый знакомый, дон Кастильо.
Туристам была предложена обширная программа экскурсий: площадь Свободы, монумент в честь 850-летия города Владимира, историко-художественный и архитектурный музей-заповедник, картинная галерея, храм Покрова - памятник архитектуры XII века - и многое другое. Гости изрядно устали и, вернувшись в гостиницу, тут же пообедали и разбрелись по номерам: отдых. Завтра утром - в Суздаль.
Но Кастильо не до отдыха. Он приехал "работать" и время зря терять не будет. Когда все разошлись, он вышел из гостиницы. Остановил такси. Долго петлял по городу, где-то пересел на другую машину. На окраине вышел, прошелся немного и, тщательно осмотревшись, юркнул в подъезд двухэтажного дома. По едва освещенной лестнице поднялся на второй этаж и нашел нужную квартиру. Позвонил. Дверь открыл мужчина средних лет.
- Вы Ружинский? Александр Борисович?
- Да, Ружинский.
Хозяин выразил недоумение - человек ему незнаком. И кажется, иностранец.
- Разрешите войти? - Не дожидаясь приглашения, отодвинув хозяина, гость решительно переступил порог, на ходу бросил: - Вы один дома? - И, видимо желая самолично убедиться в. этом, прошел в комнату, заглянул в туалет, на кухню, после чего бесцеремонно уселся на стул. Явно шокированный поведением гостя, хозяин продолжал стоять, растерянно разглядывал гостя. А потом сердито отчеканил:
- Быть может, соизволите объяснить, кто вы такой и что привело вас ко мне?
Гость улыбнулся и с нарочитым добродушием сказал:
- Не надо сердиться... Садитесь, у нас серьезный разговор.
Присев, Ружинский хмуро буркнул:
- Слушаю вас.
- Вам передает привет немец Макс Гюнтер.
Кастильо испытующе посмотрел, оценивая реакцию. Но на лице Ружинского только хорошо оттренированное недоумение:
- Гюнтер, немец... Не знаю такого.
- Не валяйте дурака, Александр Борисович. - В голосе Кастильо уже угроза. - Не шутите с огнем. Вам он хорошо знаком. Или память изменила? Не рановато ли?
- Уверяю вас, извините, не знаю вашего имени...
- Мигуэль Кастильо.
- ..Я впервые слышу фамилию Гюнтер.
- Придется помочь. Макс Гюнтер - бывший сотрудник абвера. Точнее, один из руководителей "Абвергруппы", - и Кастильо назвал номер группы. - Вы служили под его началом.
Услышав это, Ружинский побагровел, вскочил, едва справляясь с дрожью в ногах.
- Это ложь, ложь! Я не знаю никакого Гюнтера и в абвере не служил! С чего вы взяли? - Он молча заходил по комнате, нервно пожимая плечами, дрожащими руками вытащил из кармана пиджака папиросы, спички и закурил. Несколько раз затянулся и глухо проговорил:
- Вы пришли шантажировать?
- Успокойтесь, "артист", такая, кажется, кличка была у вас в абвере? - невозмутимо спросил Кастильо.
- Откуда вы знаете, - прохрипел Ружинский и, спохватившись, что, по существу, сейчас он выдал себя, стал вновь упрямо твердить: - Это ложь, шантаж! Я не служил в абвере. Я честно воевал, был ранен!
- Если, как вы говорите, честно воевали и у немцев не служили, то почему стали вдруг Ружинским? Ведь ваша действительная фамилия... - не закончив фразу, Кастильо в упор уставился на "артиста", выдерживая паузу. - Может быть, назовете ее сами?
Ружинский молчал.
- Что же вы молчите? Будьте мужчиной, посмотрите правде в глаза. Вы - русский немец Хеллер. Под этой фамилией призывались, служили в Красной Армии, сдались в плен, служили в абвере. А теперь вот вдруг Ружинский. Просто так фамилии не меняют.
Ружинский угрюмо взирал на гостя и почти шепотом спросил:
- Откуда вам все это известно?
- Из вашего досье по абверу, которое теперь у меня. Я в него время от времени заглядываю. - И перейдя на доверительный тон, гость начал успокаивать хозяина дома: - Вы напрасно паникуете. Я вовсе не собираюсь доносить в Комитет госбезопасности. Полагаю, что вы человек разумный и мы найдем общий язык. А если нет - пеняйте на себя. Поступлю так, как сочту нужным.
Ружинский прошелся по комнате, сел.
- Что от меня надо?
- Вот это уже по-мужски, одобряю.
Кастильо похлопал Ружинского по плечу, голос стал прямо-таки медовым.
- Я из ЦРУ. Фирма в рекомендации не нуждается. Абверовская агентура давно работает на нас. И ваш бывший шеф Макс Гюнтер тоже. Кстати, он лестно отзывался о вас.
- Я хочу знать, - уже спокойно спросил Ружинский, - как вы меня нашли, не зная нынешней фамилии?
- Отвечу. Это было нелегко. Помогли люди. В досье осталась ваша фотография. Опять же примета - ранение в палец.
- Что вы от меня хотите, господин Кастильо?
- Работы и только работы.
- Что я должен делать?
- То, что вы делали в абвере. Добывать информацию. На этот раз о режимных предприятиях Советского Союза, в первую очередь о производящих атомное оружие. Нужны сведения о их местонахождении, о вооруженных силах, их дислокации, видах оружия. Впрочем, вас, старого разведчика абвера учить не нужно... Не хуже меня знаете, что именно интересует в Советском Союзе разведку. Пригодится любая информация. Однако должен предупредить, что вознаграждение будете получать в зависимости от ценности ваших информации.
Из внутреннего кармана пиджака Кастильо вынул пачку денег и сунул их Ружинскому.
- Это аванс.
У хозяина заблестели глаза, и Кастильо подумал: "Такой мать родную продаст. Макс Гюнтер был прав, рекомендуя "артиста".
Ружинский с явным удовольствием сунул пачку денег в карман. Гость улыбнулся:
- Для порядка - прошу расписку. Как говорят русские - деньги любят счет, а я отчитываюсь перед шефом.
- Расписку? Это можно, - согласился Ружинский. Написал расписку, поставил подпись и даже дату, хотя об этом и не просили.
- Вот и прекрасно. Будем считать, что главная часть дела сделана. Остались детали... - И Кастильо извлек из портфеля небольшой сверток. В нем находился миниатюрный фотоаппарат и кассеты к нему с запасом пленок.
- Вы, надеюсь, не разучились обращаться с этим?
"Артист" повертел аппарат в руках и ответил:
- В принципе, да. Но этот необычен. Покажите, как пользоваться, заряжать?
Кастильо продемонстрировал несложную технику в действии, сказал: "Думаю, излишне напоминать о максимальной осторожности. Не хуже меня знаете, чем кончается провал агента в Советском Союзе. Но если вдруг... уличающие вас доказательства уничтожить, а при задержании и допросе все начисто отрицать. Меня вы не знаете, я вас тоже... Ясно?"
- Ясно, господин Кастильо. Но я хотел бы знать более существенное - как будем поддерживать связь?
- Запишите адрес... Жаклин Жаньен. Улица Ваграм, 75018, Париж, 65, Франция. Лучше, если запомните, а записку уничтожьте... Собрав достаточную информацию, отошлите по этому адресу письмо с таким текстом: "Милая Жаклин, я очень доволен поездкой, полон прекрасных впечатлений. Хочется, чтобы ты была здесь, рядом со мной. Скучаю, целую, твой Жаньен". Вместо обратного адреса укажите - "Проездом". Открытку опустите в Москве. Слева, не забудьте - слева проставите дату отправления, любую. Это будет означать, что пишете не по принуждению. В противном случае дату проставьте справа. Значит, с вами что-то приключилось... Получив открытку, мы пришлем вам письмо с тайнописным текстом. Его тоже отправят из Москвы. Видимый текст будет чисто бытовым, а между строк после проявления обнаружите указания, как действовать дальше. Потом перейдем на бесконтактную связь, через тайники. Об этом дадим вам знать. А теперь получите средства тайнописи и проявления. - Кастильо достал небольшую коробочку. - На дне ее - инструкция. Дело не хитрое. Спрячьте подальше.
- Не беспокойтесь, я живу один.
- Мне известно, - продолжал Кастильо, придав голосу строгость, - вы занимаетесь валютным бизнесом. Это опасно, особенно в вашей стране. Легко очутиться за решеткой. Кончайте с этим, порвите все связи с валютчиками.
Ружинский удивлен - неужели и это известно новым хозяевам?
- Видимо, фирма не зря деньги платит, господин Кастильо... Такая осведомленность...
- Мы знаем о вас больше, чем предполагаете, - недобро усмехнулся тот и спросил: - Как у вас с работой? Поговорим о возможностях сбора информации.
- Я скромный советский служащий. Снабженец фабрики местной промышленности. Участвую в художественной самодеятельности: солист ансамбля, пою, и, кажется, неплохо. Играю на разных инструментах. С самодеятельностью разъезжаем по предприятиям Владимира и других городов области... Пользуемся успехом. Иногда выступаю с сольными концертами. Бывают шефские концерты в воинских частях.
- О, это же прекрасно! - перебил Кастильо. - Отличная возможность собирать интересующую нас информацию. Только не вздумайте дурить, - теперь в голосе металл. - С нами шутки плохи. Отыщем! Нашел же я вас, когда понадобились.
- Вы зря повышаете голос и угрожаете мне. Я и так навеки связан с вами.
- Вот и хорошо. Люблю умных, деловых людей, понимающих с полуслова. А теперь удаляюсь. Желаю успеха.
...Через час Кастильо примкнул к своей группе. Показалось, что отлучка осталась незамеченной.
Утром иностранные гости выехали в Суздаль. Кастильо больше никуда не отлучался и вел себя как добропорядочный экскурсант, жадно внимающий тому, что рассказывает опытный экскурсовод...
Тем временем Бутов уже докладывал Клементьеву о встрече Кастильо с Ружинским. Тут еще много вопросительных знаков. Не агент ли этот "артист". А если да, то где и когда его завербовали?
- Скорее всего, во время войны, - высказал предположение генерал Клементьев и распорядился собрать как можно больше сведений о Ружинском, тщательно разобраться с его прошлым.
КАТЯ И МИГИ
- Катя, это ты? Бог мой, наконец-то я слышу твой голос! Здравствуй, Катюша! Это я, Мигуэль. Да, да, тот самый Миги, которого ты учила кататься на коньках. Вспомнила? То есть как это где? В Москве, в гостинице...
Катя! Это его юность, романтическая страница жизни испанца и до сих пор, кажется, любовь, не совсем угасшая...
Они подружились в ту незабываемую пору, когда советские люди с тревогой следили за сводками боев под Мадридом и Валенсией, когда Мигуэля в числе других испанских детей приютил Советский Союз. Над интернатом в котором он жил и учился, шефствовала соседняя школа, где старшей пионервожатой была живая, круглолицая, курносенькая девчушка, с длинной толстой косой цвета пшеничной соломы. Шефы часто бывали в интернате на концертах художественной самодеятельности. Мигуэль с Катей не раз исполняли дуэтом советские и испанские песни.
Сперва это была дружба. Потом пошли якобы случайные встречи вне интерната, потом Катя учила испанского мальчика кататься на коньках, а затем начались дальние загородные прогулки. Молча шагали, молча же останавливались и подолгу не отрывали глаз друг от друга. Взгляды им казались красноречивее слов. Тайное скоро стало явным. В один прекрасный день Мигуэль был приглашен в дом, и родители Кати радушно приняли его, сына далекой Испании. Миги стал приходить в этот дом запросто, без особых приглашений, и он не мог не почувствовать, что хозяйка дома, Нина Петровна, рада ему.
...Июнь 41-го они пережили так же, как миллионы их сверстников и сверстниц. Оба твердо решили, что вместе отправятся на фронт, завтра же пойдут в военкомат. Мигуэль сказал, что и ему, прихрамывающему, на войне дело найдется. Но в условленный час Миги позвонил, что он приболел. Катя пошла одна. Таких, как она, здесь было уже много. Старший политрук сказал ей то же, что и другим: "Не спешите. Придет ваш черед, тогда и позовем". Из военкомата она помчалась в интернат навестить больного и была несколько удивлена, узнав, что ее друг поехал на какой-то завод оформляться учеником токаря. Катя пожала плечами: "Почему он так? Ведь договорились... Никто за язык не тянул". Но тогда было не до раздумий.
Война разлучила их. Мигуэль пошел на завод, и осенью 41-го его цех, выполнявший заказы фронта, эвакуировался в Сибирь. Две недели перед этим они не виделись. Мигуэль дневал и ночевал в цехе, Катя дежурила в штабе МПВО. В полночь заводской эшелон должен был отправиться с Ярославского вокзала, и Мигуэль буквально за два часа до отъезда прибежал проститься, но застал только заплаканную Нину Петровну. Муж и сын ушли на фронт с дивизией народного ополчения, а что касается Кати, то она ничего вразумительного сообщить не может.
- Катя сказала, что уезжает из Москвы на какие-то курсы.
- Что за курсы? По какому адресу я могу писать ей?
Мама тяжело вздохнула:
- Не знаю, Миги, ничего не знаю. Война... Все вверх дном пошло.
Нина Петровна по-матерински обняла Миги. Когда он уже был в дверях, вдруг спохватилась, посетовала на дырявую голову и протянула записку.
- Это тебе. Просила передать.
Записка была короткой, полной порывов девичьей души, тревог, надежд и... недоумения.
"Меня не разыскивай - не найдешь. Буду работать для фронта. До встречи, Миги. Верю, надеюсь".
И уже после подписи:
"Хочу спросить тебя о том, о чем раньше не решалась. Почему не пошел со мной в военкомат? Сказал, что болен. Я приходила навестить тебя и не застала. Удивлена".
Они встретились через два месяца после Победы.
...Военная форма очень шла Кате. На гимнастерке пестрели две планки орденов и медалей. Катя встретила его радостно, и оба они долго не могли произнести что-нибудь членораздельное.
- Катюша!
- Миги!
- Я все эти годы, Катенька, хранил твою записку, ту, что написала перед уходом на фронт. Читал, перечитывал: "Верю, надеюсь". Я тоже верил и тоже надеялся.
Катя сникла. Тень пробежала по ее сияющему лицу. Записка... Последние слова в ней... О них Миги сейчас не вспомнил. Хотела спросить про военкомат, но удержалась. Зачем? Все в прошлом. К тому же нельзя забывать, что Миги испанец. И к тому же он прихрамывает. Почему же он должен броситься в военное пекло? Нет, она не смеет осуждать тогдашнего Миги, хотя бы даже и растерявшегося на тревожных житейских перепутьях. Да и надо ли осуждать?
- О чем задумалась? У меня такое ощущение, будто тебя здесь нет. Где ты? Ау - Катенька!
Она встрепенулась, вспомнила боевого друга Педро, тоже испанца, разведчика, действовавшего вместе с русскими партизанами. Его выдал провокатор, и на ее, Катиных, глазах испанца повесили на центральной площади белорусского села. Неделю спустя партизаны - Катя была среди них - разгромили в том селе фашистский гарнизон. Они мстили за друга, за Педро.
Он-то пошел в военкомат. А Миги?
И все же попрекать не стала. В конце концов Миги тоже воевал. По-своему. Делал танки. И зачем думать, что он не захотел пойти в военкомат? Может, их, испанских ребят, мобилизовали на завод. Спросить? Нет, она не станет оскорблять недоверием. Да и к чему отравлять радость долгожданной Победы...
Шли месяцы - и вдруг точно гром среди ясного неба. Поначалу Мигуэль не смог даже определить своего отношения к предстоящему возвращению на родину, в Испанию: радоваться или огорчаться? Так привык к Москве. И самое главное - Катя. Миги долго не решался сообщить новость. Она восприняла ее тяжелее, чем он предполагал. Хотя слез, упреков, просьб не было. Но от этого становилось еще горше. Они долго молчали, шагая по аллеям Сокольнического парка, и только когда прощались, Катя тихо спросила:
- Иначе нельзя?
Миги не ответил. Он сам не знал этого. Ничего не смог ответить и на другой вопрос, уже на вокзале.
- Мы больше не увидимся? Никогда?
Потом были письма Миги без обратного адреса. Катя объясняла все это знакомой ей конспирацией.
И вот встреча спустя десятилетия. Услышав по телефону голос Мигуэля, Екатерина Павловна поначалу растерялась и потому бессвязно что-то лепетала. Однако через минуту-другую пришла в себя:
- Миги! Где ты? Я очень хочу тебя видеть!
Он предложил встретиться в гостинице. На какое-то мгновение Катя задумалась, а затем решительно отказалась, сказав, что хочет познакомить его с мужем, сыном, что он будет дорогим гостем. Мигуэль понял: Катя не хочет оставаться с ним наедине, ворошить давно перевернутые страницы жизни. А ему, Миги, обязательно надо ее повидать, причем повелевали не только чувства, но и разум.
...Гостя принимали на подмосковной даче с истинно русским радушием. По просьбе хозяйки Мигуэль приехал несколько раньше других гостей.
- Мы хоть с тобой немного побеседуем о жизни. А то при гостях... Сам понимаешь!
Беседовали втроем. У Екатерины Павловны от мужа секретов нет. Фронтовой друг, разведчик-подрывник. Потом вместе учились в институте, вместе ездили с экспедицией на Дальний Восток, туда, где через несколько лет начнется строительство БАМа, дороги, о которой узнает весь мир. Теперь Василий Евгеньевич Ковров доцент, весь в науке. Человек компанейский, приветливый, а манера говорить мягко, чуть насмешливо сразу располагала к нему собеседника. Хозяин дома уже все знает о прошлом Кати и Мигуэля, и едва испанец переступил порог, он шутливо разыграл сцену оскорбленного супруга: бросил к ногам гостя перчатку, объявив, что дону Мигуэлю предоставлено право выбора оружия - шпаги или пистолеты, но драться сейчас же, немедленно. Мигуэль в том же тоне воскликнул: "Шпаги!" - отвесил церемонный поклон, подбоченясь, топнул ногой, широко отвел правую руку и пробасил:
- К вашим услугам, синьор!
Так они познакомились. Столь же весело и непринужденно пошла беседа за журнальным столиком, стоявшим в углу, под небольшой картинной галереей. Не дожидаясь гостей, они выпили по рюмке коньяка, и Екатерина Павловна стала рассказывать о своей послевоенной жизни, о муже, о сыне Косте, одержимом живописью, который считает, что делает самое необходимое человечеству.