- Ну, полковник Кардо! - спросил де М., не дожидаясь, пока заговорит президент. - Как дела на бульваре Бастилии?
- Прекрасно, - ответил полковник. - Еще одна порция шампанского, и мои друзья будут в нужном настроении - готовы ко всему!
- Так дайте его им! Вдвое больше, если понадобится! Вот вам деньги для платы в кабаре. Если этого недостаточно, пообещайте заплатить позже. Скажите, что это за счет… а, Лорилар!
Полковник Кардо в яркой форме зуава был забыт или отставлен в сторону, потому что в этот момент в комнату впустили рослого бородатого человека в грязной блузе.
- В чем дело, mon brave?
- Я пришел узнать, в каком часу начинать стрелять с баррикады. Она построена, и мы ждем сигнала.
Лорилар говорил хриплым шепотом.
- Терпение, мой добрый Лорилар! - был ответ. - Дайте вашим друзьям еще по стаканчику, и пусть ждут, пока вы не услышите пушечный выстрел со стороны Мадлен. Постарайтесь не напиваться так, чтобы не услышать его. И еще: не стреляйте в солдат, которые будут штурмовать баррикаду, и не дайте им застрелить вас!
- О последнем я особо позабочусь, ваша милость. Говорите, со стороны Мадлен выстрелит пушка?
- Да, для надежности будет два выстрела, но второго можете не ждать. При первом же начинайте стрельбу холостыми, и смотрите, не причините вреда нашим храбрым зуавам. Вот кое-что для вас, Лорилар! Когда наше маленькое дело закончится, можете ожидать гораздо больше.
Фальшивый защитник баррикады принял предложенные золотые монеты. С приветствием, какое мог отдать боцман пиратского корабля, он протиснулся в полуоткрытую дверь и исчез.
Продолжали приходить и уходить другие курьеры, в большинстве в военных мундирах, делали свои доклады - иногда открыто, иногда полушифром, - и многие из них были навеселе!
В этот день весь гарнизон Парижа был пьян - и готов подавить мятеж, который, как ему объявили, готовится в городе; готов ко всему, даже к убийству всех парижан!
К трем часам дня солдаты были уже готовы к этому. Все шампанское было выпито, сосиски съедены. Солдаты опять проголодались и хотели выпить, но это был голод охотничьих псов и жажда крови.
- Время наступило! - обратился де М. к своим коллегам-заговорщикам. - Можно спускать их с поводка! Пусть выстрелит пушка!
Глава XXXI
В ОТЕЛЕ "ЛУВР"
- Девочки, пора одеваться. Джентльмены будут через полчаса.
Слова эти были произнесены в красивом номере отеля "Лувр" и обращены к двум молодым леди в элегантном дезабилье, одна из них сидела в кресле, другая лежала на диване.
У двери стояла негритянка с тюрбаном на голове, которую вызвали, чтобы она помогла девушкам с туалетом.
Читатель легко узнает миссис Гирдвуд, ее дочь, племянницу и их служанку.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы расстались с ними. Они совершили европейский тур, побывали на Рейне, через Альпы попали в Италию. И теперь возвращались через Париж. В этом городе они недавно и все еще знакомятся с ним.
- В Париж приезжайте в последнюю очередь, - посоветовал им один джентльмен из этого города, с которым они познакомились; и когда миссис Гирдвуд, немного владевшая французским, спросила: "Pourquoi?", ей в ответ было сказано, что после Парижа все покажется неинтересным.
Она последовала совету француза и сейчас завершала программу.
Хотя немецкие бароны и французские графы встречались им десятками, девушки все еще не были обручены. Никого подходящего с титулом не подвернулось. Оставалось посмотреть, на что способен Париж.
Джентльмены, которые "будут через полчаса", тоже наши старые знакомые. Это соотечественники, тоже совершавшие тур, все время в дороге встречаясь с семейством Гирдвудов и иногда путешествуя вместе с ними - господа Лукас и Спиллер.
Они миссис Гирдвуд не интересовали. Однако ожидался и третий джентльмен, и вот его она поджидала с гораздо большим интересом. Этот джентльмен нанес им визит только накануне. Его они не видели с того дня, когда он обедал в их доме на Пятой авеню.
Это был потерянный лорд.
Во время своего вчерашнего визита он все объяснил: что его задержали в Америке дипломатические проблемы и что в Лондон он вернулся после их отъезда на континент. Он извинялся, что не написал им, объяснив это тем, что не знал адреса.
Последнее было такой же ложью, как и все предыдущее. Суинтон знал, где они могут находиться. Он постоянно изучал американские газеты, которые печатаются в Лондоне: в них отмечался приезд и отъезд всех заокеанских туристов, поэтому он точно знал, когда Гирдвуды находились в Кельне, когда они пересекли Альпы, когда стояли на мосте Вздохов в Венеции или поднимались к горящему кратеру Везувия.
Он стремился быть с ними, но не мог. Для исполнения этого желания нужно было кое-что иметь - деньги.
И только узнав, что Гирдвуды приехали в Париж, он сумел наскрести нужную сумму, чтобы оплатить проезд и короткое пребывание во французской столице, да и то только после опасной авантюры, в которой ему благоприятствовали улыбка Фортуны и красота жены. Фэн добровольно осталась в лондонской квартире. Согласилась остаться с тем немногим, что дал ей на жизнь супруг. В Лондоне "прекрасная наездница" чувствовала себя дома.
- У нас всего полчаса, мои дорогие! - торопила миссис Гирдвуд девушек.
Корнелия, сидевшая в кресле, встала, отложив в сторону вышивку, которой была занята, и отправилась одеваться с помощью Кезии.
Джули, лежа на диване, только зевнула.
Лишь после третьего напоминания со стороны матери они бросила на пол французский роман, который читала, и села.
- Провались эти джентльмены! - сказала она, зевая и потягиваясь. - Я хотела бы, мама, чтобы ты их не приглашала. Лучше бы я осталась здесь и закончила интересный роман. Да благословит небо Жорж Санд! Ей следовало бы быть мужчиной. Она знает их так, словно сама один из них, знает все их претензии и всю предательскую суть. О, мама, когда ты решила завести ребенка, почему родила дочь? Я отдала бы весь мир, чтобы быть твоим сыном!
- Фи, Джули! Смотри, чтобы никто не услышал от тебя такие глупости!
- Мне все равно, слышат меня или нет. Пусть знает об этом весь Париж, вся Франция, весь мир! Я хочу быть мужчиной и иметь мужскую власть.
- Фу, дитя! Мужская власть! Ее вообще не существует, все это только видимость. Ничего не происходит, если за этим не стоит женщина. В ней источник всякой власти.
Жена торговца судила по собственному опыту. Она знала, чья воля сделала ее хозяйкой дома на Пятой авеню; и все, что имела, никак не приписывала проницательности и благоразумию мужа.
- Для меня достаточно быть женщиной, знающей мужчин и умеющей руководить ими, - продолжала она. - Ах, Джули, если бы у меня были твои возможности, я бы сегодня имела все!
- Возможности! Где они?
- Прежде всего твоя красота.
- О, мама, она у вас была. Она все еще есть у вас.
Ответ был приятен миссис Гирдвуд. Она не потеряла веры в свою внешность, которая когда-то позволила ей завоевать сердце богатого торговца, и если бы не определенный параграф завещания, подумала бы о том, чтобы вторично выставить свое достояние на брачный рынок. И хотя второй брак для нее невозможен, она была падка на лесть и флирт.
- Ну, что ж, - сказала она, - если у меня и была хорошая внешность, что она без денег? У тебя есть и то и другое, дитя.
- И ни то, ни другое не помогает мне найти мужа - такого, какой понравился бы вам, мама.
- Если не находишь, это твоя вина. Его светлость никогда не возобновил бы знакомство с нами, если бы на уме у него чего-то не было. Судя по его вчерашним намекам, я уверена, что он явился в Париж только из-за нас. Он почти так и сказал. Это ты, Джули, это ты.
Джули едва не выразила пожелание, чтобы его светлость оказался на дне моря. Но зная, что это рассердит мать, сохранила свое пожелание при себе. Она едва успела переодеться для выхода, как объявили о приходе упомянутого джентльмена. Это по-прежнему был просто мистер Суинтон, по-прежнему инкогнито - "по тайному делу на службе британского правительства". Так он под большим секретом объяснил миссис Гирдвуд.
Вскоре пришли Лукас и Спиллер.
Вся компания решила прогуляться по бульвару, а потом пообедать в кафе "Риш", "Ройял" или "Мазон Дор". С этой незамысловатой программой все шестеро вышли из отеля "Лувр".
Глава XXXII
НА БУЛЬВАРЕ
В тот же день второго сентября мужчина, прогуливавшийся по бульвару, сказал самому себе:
"Что-то плохое должно случиться в веселом городе Париже. Я чувствую тревогу в атмосфере".
Мужчина, сделавший это замечание, был капитан Мейнард. Он прогуливался один, только накануне прибыв в Париж.
Его присутствие во французской столице можно объяснить тем, что он прочел в газете о приезде туда сэра Джорджа Вернона. В газете сообщалось, что сэр Джордж приехал туда после посещения многих стран Европы, где выполнял какое-то важное тайное поручение английского правительства и принимал участие в совещаниях с послами Англии.
Кое-что из этого Мейнард знал и сам. Он не забыл приглашения, сделанного баронетом на ливерпульской пристани. Вернувшись из венгерской экспедиции, он сразу отправился в Кент, в "Семь Дубов". Но приехал слишком поздно и опять испытал разочарование. Сэр Джордж только что выехал на континент, взяв с собой дочь. Он уехал на год, если не больше. Это все, что смог сообщить дворецкий.
Не очень много об уехавшем баронете смог Мейнард узнать и в Лондоне. Только слух в политических кругах, что ему доверили какое-то тайное поручение к европейским дворам.
О степени секретности миссии говорило то, что сэр Джордж путешествовал инкогнито. Поэтому Мейнард, тщательно изучавший газеты, так и не смог узнать о его местопребывании.
Он продолжал ежедневно расспрашивать, но все безуспешно, и лишь несколько месяцев спустя нашел нужное упоминание.
Сохранил ли он веру в предчувствие, о котором так уверенно говорил несколько раз?
Если и верил, это не помешало ему поехать в Париж, чтобы подтолкнуть судьбу.
Он по-прежнему хотел этого. Но та настойчивость, с которой он отыскивал следы баронета, поспешность, с какой была совершена поездка в Париж, и упорство, с которым он разузнавал парижский адрес английского вельможи - все это свидетельствовало, что Мейнард совсем не фаталист.
За те двадцать четыре часа, что он провел в Париже, Мейнард расспрашивал во всех отелях, где мог остановиться такой гость. Но не нашел сэра Джорджа Вернона, английского баронета.
Наконец он решил попытаться навести справки в английском посольстве. Но на это был отведен следующий день, а пока, подобно всем иностранцам, Мейнард отправился погулять по бульвару.
Он уже дошел до Монмартра, когда ему в голову пришла мысль, приведенная выше.
Вряд ли ее подсказало то, что он видел. Навстречу ему и рядом с ним шли парижане, граждане свободной республики, сами выбравшие своего президента. Добродушный буржуа, с женой слева, с красавицей дочерью справа. За буржуа стайка легкомысленно одетых гризеток, а дальше парочка представителей золотой молодежи, обменивающихся остроумными замечаниями.
Тут и там встречались группы студентов, освободившихся на сегодня от занятий, и просто праздные люди, которые вышли, чтобы насладиться прекрасной погодой. Все оживленно разговаривали, не подозревая об опасности, как будто идут по тихой сельской тропе или дорожке какого-нибудь курорта.
Небо над ними спокойное, словно полог райского сада. Атмосфера такая мягкая, что все двери кафе раскрыты, а внутри видны истинные парижские franeur - художники или писатели; они сидели за столиками, прихлебывали eau sucre, прятали в карманы окурки сигар, чтобы докурить дома, в своих шестифранковых мансардах, и делили восхищение между собственной кожаной обувью и женщинами в шелках, проходившими мимо открытой двери кафе.
Не эти подробности парижской жизни заставили Мейнарда сделать замечание по поводу надвигающейся беды, а сцена, свидетелем которой он стал.
Прогуливаясь по Пале Рояль, он забрел в кафе де Миль Колон, известное как прибежище офицеров из Алжира. С безрассудностью человека, привыкшего к приключениям и всегда рассчитывающего только на себя, он вскоре оказался окружен людьми, не привыкшими к представлениям. Они щедро платили за выпивку, и вскоре он чокался с ними и слушал их излияния. И не мог не заметить, как часто повторялся тост, который с тех пор принес Франции несчастья и унижения:
- Vive l’Empereur!
По крайней мере десять раз провозглашался этот тост, и каждый раз он звучал зловеще для слуха республиканца. Единодушие, с которым он подхватывался, делало этот тост еще более пугающим. Мейнард знал, что президент Франции нацелился на императорский трон, но до этого часа не верил в такую возможность.
Однако теперь, выпивая с посетителями кафе де Миль Колон, он понял, что это не только возможно, но и очень близко, и вскоре Луи Наполеон накинет на плечи либо императорскую мантию, либо саван.
Эта мысль поразила его. Даже в таком обществе он не мог скрыть своей досады. И он выразил ее в словах, которые предназначались для слуха человека, который показался Мейнарду самым умеренным из всех окружающих энтузиастов:
- Pauvre France!
- Pauvre France! - повторил маленький, но очень злой лейтенант-зуав, услышав эти слова и поворачиваясь к человеку, который произнес их: - Pauvre France! Pourquoi, monsieur?
- Мне жаль Францию, - ответил Мейнард, - если вы собираетесь превратить ее в империю.
- А вам какое дело? - гневно спросил лейтенант зуавов; борода и усы, закрывавшие рот, заставляли его говорить со свистом. - Какое вам до этого дело, мсье?
- Не так быстро, Вирок! - предупредил офицер, к которому первоначально обращался Мейнард. - Этот джентльмен, как и мы, солдат. Но он американец и, конечно, верит в республику. У всех у нас свои политические пристрастия. Но это не причина, почему бы нам не оставаться друзьями. Ведь мы все здесь друзья!
Вирок, осмотревший Мейнарда с ног до головы - капитан не дрогнул под этим взглядом, - по-видимому, удовлетворился объяснением. Во всяком случае, он успокоил свой оскорбленный патриотизм, повернувшись к товарищам, высоко подняв стакан и снова провозгласив:
- Vive l’Empereur!
Именно воспоминание об этой встрече заставило Мейнарда, когда он прогуливался по бульвару, подумать о беде, нависшей над Парижем.
Идя в сторону бульвара Бастилии, он все больше убеждался в этом. Здесь стали попадаться люди другого облика: тут кожаную обувь и подслащенную воду сменили грубые башмаки и крепкие напитки. В толпе появились блузы, с обеих сторон потянулись ряды солдат. Солдаты пили, и, что показалось особенно странным Мейнарду, с ними пили и офицеры.
Несмотря на свою приверженность свободе, несмотря на опыт мексиканской кампании, в которой близкая смерть на поле битвы приводила к ослаблению дисциплины, предводитель революционеров не мог не удивляться этому. Еще больше он удивился покорности, с которой французы, даже одетые в блузы, сносили насмешки и оскорбления солдат. Рабочие все были крепкие, здоровые парни, а солдаты - как на подбор, худосочные и маленькие негодяи. Вопреки своим широким брюкам и раскачивающейся походке, они скорее напоминали не людей, а обезьян.
При виде этой сцены Мейнард с отвращением повернул назад, к Монмартру.
Возвращаясь, он думал:
"Если французы позволяют, чтобы их оскорбляли такие bravards, это не мое дело. Они не заслуживают быть свободными".
Это рассуждение пришло ему в голову на Итальянском бульваре. Мейнард заметил, что здесь вид гуляющих опять изменился.
По мостовой шли войска, на углах стояли посты. Все кафе заполнились солдатами, которые требовали выпивки и не думали платить за нее. Хозяев, которые им отказывали, били или угрожали им саблей.
Солдаты приставали к прохожим. Маршировали полупьяные взводы; шли они быстро, словно по какому-то важному, неотложному делу.
Видя это, многие сворачивали на боковые улицы, чтобы вернуться домой. Другие, считая, что солдаты всего лишь расслабляются после президентского смотра, пытались отнестись к этому добродушно. Полагая, что все это скоро кончится, они оставались на бульварах.
Среди них был и Мейнард.
Уступая дорогу отряду зуавов, он поднялся на ступени дома у начала Рю де Вивьен. Взглядом опытного солдата разглядывал он проходимцев в мундирах; они казались арабами, но он знал, что это отбросы парижских улиц, переодетые для маскировки в тюрбаны последователей Магомета. Он не думал, что такие солдаты после стольких лет могут появиться в стране, гордящейся своим рыцарством.
Он видел, что они уже пьяны, идут вслед за командирами, пошатываясь, без строя, и почти не обращая внимания на приказы. По двое и по трое выходят они из рядов, заходят в кафе, пристают к горожанам, которые испуганно шарахаются от них.
У входа, где остановился Мейнард, пыталась найти убежище молоденькая девушка. Она была красива и элегантно, хотя и скромно, одета. Возможно, гризетка или кокотка. Мейнарду было все равно, он на нее не смотрел.
Но на нее обратил внимание один из проходящих мимо зуавов. Выйдя из строя, он поднялся по ступенькам, намереваясь поцеловать девушку.