Сэр Джордж выслушал это сообщение со всем хладнокровием, на какое был способен. Тем не менее мышцы на его лице дергались, щеки побледнели, чего не мог не заметить племянник.
- Продолжай, Фрэнк, - сказал сэр Джордж неуверенным голосом, - продолжай и рассказывай все. Откуда тебе это известно?
- По чистой случайности, - отвечал добровольный информатор. - Я вышел из гостиной, отдыхая между танцами. Как раз в это время капитан Мейнард уходил. С того места, где я стоял, видна была верхняя площадка лестницы. Он там разговаривал с Сабиной и, как мне показалось, очень конфиденциально. Я видел, как он что-то вложил ей в руку - монету, вероятно, - сразу после того, как она сунула ему листок в карман. Я видел, что это листок бумаги, сложенный, как записка.
- Ты в этом уверен?
- Абсолютно уверен, дядя. Я тогда еще сказал себе: "Эту записку написала моя кузина, она послала Сабину, чтобы передать ее". Я бы остановил его на лестнице и заставил отдать записку, но не хотел поднимать шум в доме. Вы знаете, что я бы его заставил!
Сэр Джордж не слышал этого хвастливого замечания. Он вообще перестал слушать племянника. Слишком был поглощен болезненными размышлениями - думал о странном поведении дочери.
"Бедная девочка! - печально про себя говорил он. - Бедный невинный ребенок! И это после всей моей заботы, после ревностной опеки, моего более чем необычного одиночества! О Боже! Подумать, что я впустил змею в свой дом, и она обернулась против меня и ужалила!"
Чувства, испытываемые баронетом, не давали ему продолжать разговор. Скадамору было разрешено удалиться.
Глава LXII
НЕОБЩИТЕЛЬНЫЕ СПУТНИКИ
Поезд, в котором ехал Мейнард, остановился на станции Сайденхем, куда подходит линия от "Крис-тал паласа".
Остановка не вырвала Мейнарда из задумчивости, в которую он погрузился.
Он только слышал у вагона голоса, один из которых показался ему знакомым.
Выглянув, он увидел на платформе группу леди и джентльменов.
Место, где они находятся, свидетельствовало, что они побывали на выставке в "Кристал паласе", а некоторая излишняя говорливость - что после этого они пообедали в отеле "Сайденхем".
Они шли по платформе в поисках вагона первого класса на Лондон.
Их шестеро, и им требуется целое купе - на Лондон и Брайтон ведет узкоколейная дорога.
Но такого вагона в поезде не оказалось, и поэтому они не могут ехать вместе. Придется им разделиться.
- Какая досада! - воскликнул джентльмен, казавшийся предводителем. - Но, навейно, ничего не поделаешь! А, вот и купе всего с одним пассажиуом!
Говорящий показался у входа в купе, в котором сидел Мейнард - один и в углу.
- Есть места для пятеуых, - продолжал джентльмен. - Лучше сядем здесь, леди! Один из джентльменов должен поискать себе дуугое место.
Вначале вошли леди - их было три.
Возникла проблема: кому из троих джентльменов придется расстаться с такими приятными спутницами - две из них молодые и хорошенькие.
- Я уйду, - вызвался один из джентльменов, самый молодой и наименее значительный.
Остальные двое с готовностью приняли его предложение, особенно тот, кто придерживал дверь купе.
Он вежливо пропустил всех, чтобы сесть последним. Войдя в купе, он уже собрался это сделать, как вдруг ему в голову, очевидно, пришла новая мысль, заставившая изменить намерение.
- Ах, леди! - воскликнул он. - Надеюсь, вы извините меня, если я вас оставлю и пейейду в вагон для куйящих. Умиуаю от желания выкуйить сигауу.
Может быть, леди и сказали бы: "Курите здесь", но в купе находился незнакомец, поэтому они только ответили:
- Конечно, сэр.
И прежде, чем они успели еще что-нибудь сказать, он исчез.
Прыгнул на платформу, как будто что-то его подгоняло. Им это показалось странным и немного невежливым.
- Мистер Суинтон - заядлый курильщик, - сказала старшая леди оправдывающим тоном.
Замечание было адресовано единственному оставшемуся с ними джентльмену.
- Да, я вижу это, - ответил тот слегка иронически.
Он разглядывал единственного пассажира, который, в шляпе и сюртуке, молча сидел в углу.
Несмотря на тусклый свет, он его узнал и был уверен, что Суинтон тоже узнал.
Потом взгляд его перешел на женщин. Одна из них вздрогнула, узнав его.
Тем не менее, все продолжали молчать, не было даже кивка в знак узнавания. Только мгновенное удивление, а за ним замешательство.
К счастью, лампа масляная, и в ее свете трудно было разглядеть выражение их лиц.
Так думала Джули Гирдвуд, так же считала и ее мать.
Корнелии было все равно. Ей ничего не нужно было скрывать.
Но Луису Лукасу молчание понравилось, теперь он отвечал за ситуацию.
Он сел напротив джентльмена, который стрелял в его ньюфаундленда!
Не очень приятное место, и он сразу пересел на то, которое должен был занять Суинтон. Сделал он это под предлогом, что хочет быть поближе к миссис Гирдвуд.
Таким образом, Мейнард остался без визави.
Мысли его тоже были странными. Да и как могло быть иначе? Рядом с ним, почти касаясь плечом, сидела женщина, в которую он когда-то был влюблен - или, во всяком случае, страстно ею восхищался.
Но это была однодневная страсть. Она прошла и теперь холодна и мертва. Было время, когда прикосновение этой округлой руки разгоняло кровь в его жилах. Теперь, когда она случайно касается его плеча, у него это вызывает не больше чувств, чем прикосновение к обломку статуи Праксителя!
Испытывает ли она то же самое?
Он не мог сказать, да ему и было все равно.
Если он и думал о ней, то с простой благодарностью. Он помнил свои догадки о том, кто послал ему в защиту звездно-полосатый флаг, - догадки, подкрепленные словами Бланш Вернон в разговоре в зарослях.
И только это заставило его мысленно сформулировать вопрос: "Должен ли я заговорить с ней?"
Он вспомнил все, что произошло между ними: ее холодное прощание на утесе, когда он спас их от прилива; почти презрительное обращение с ним на балу в Ньюпорте. Но он помнил и ее последние слова, когда она выходила из бального зала, и последний взгляд с балкона!
И слова и взгляд заставили его повторить вопрос: "Должен ли я заговорить с ней?"
Десять раз слова готовы были сорваться с его языка, и все время он сдерживался.
Было время, когда он заговорил бы, и завязался бы оживленный диалог. Хотя почтовый поезд со скоростью сорок миль в час достигнет Лондона через пятнадцать минут, Мейнарду казалось, что он никогда не придет на станцию.
Но наконец поезд остановился, и - капитан Мей-нард и его прежние знакомые не обменялись ни словом!
Казалось, все испытали облегчение, когда показалась платформа и появилась возможность избавиться от его общества.
Вероятно, Джули была исключением. Она последней из своей группы выходила из купе; Мейнард, разумеется, еще оставался.
Она, казалось, задерживается в надежде, что он заговорит.
Ей хотелось сказать - "жестокий", но гордость остановила ее, и чтобы избежать унижения, она быстро выпрыгнула из вагона.
Мейнард тоже едва не заговорил. И тоже сдержался из-за мысли - гордой, но не жестокой.
* * *
Он смотрел на платформу и видел, как они уходят. Видел, как к ним присоединились два джентльмена - один подошел украдкой, словно опасался, что его заметят.
Он знал, что это Суинтон, и понимал, почему тот избегает внимания.
Мейнарду было все равно, и он не завидовал его уверенности и обществу. Он только подумал:
"Странно, что в каждый неприятный момент моей жизни снова появляются эти люди из Ньюпорта - в Париже и теперь, возле Лондона, когда я испытываю самое сильное горе!"
Он продолжал раздумывать над этим совпадением, пока носильщик не усадил его вместе с багажом в кэб.
Не понимая причины его отрешенности, этот служащий тем не менее был недоволен.
Сильно хлопнув дверцей, он напомнил пассажиру, что тот не дал на чай!
Глава LXIII
"ЭТО СЛАДКО, ТАК СЛАДКО…"
Сев в кэб, капитан Мейнард вместе со своим багажом благополучно прибыл на Портмен Сквер.
У него был с собой ключ, поэтому он зашел, не потревожив хозяйку.
Он снова оказался в своей квартире, постель приглашала лечь, но он не мог уснуть. Всю ночь метался он в постели и думал о Бланш Вернон.
Джули Гирдвуд заставила его отвлечься, но как только эта леди вышла из вагона, он перестал о ней думать.
Как только она исчезла на платформе, в воображении Мейнарда снова возникла дочь баронета, снова увидел он ее розовые щеки и золотые волосы.
Препятствия, возникшие между ними, неприятны, о них можно только сожалеть. Но, думая о них, Мейнард не чувствовал себя несчастным. Да и как могло быть иначе, если в ушах его еще звучала ее нежная речь. Он снова достал листок и перечел при свете лампы, что на нем написано.
С болью прочел он: "Папа… никогда не разрешит мне снова с вами увидеться". Но это не мешает ему сохранить надежду.
Сейчас не средневековье, и Англия не страна монастырей, в которой все зависит от родительского согласия. Тем не менее, власть отца может быть препятствием, и с ней следует считаться. Да Мейнард и не думал иначе.
Между гордым баронетом и им самим препятствие, которое он, возможно, никогда не преодолеет, - социальная пропасть навсегда разделит их!
Есть ли способы преодолеть эту пропасть? Можно ли придумать такой способ?
Долгие часы эти мысли не давали ему покоя. Но в конце концов он уснул, так и не найдя выхода.
В то же самое время Бланш тоже не спала - и думала о том же.
Но были у нее и другие мысли и страхи. Ей еще предстояло встретиться с отцом!
Убежав к себе, она с того часа своего стыда не виделась с ним.
Но утром им придется встретиться - и, может быть, он потребует у нее признания.
Может показаться, что больше рассказывать не о чем. Но сама по себе необходимость успокаивать отца и повторять то, что уже было сказано, вызывала боль.
К тому же был еще один ее проступок - тайная записка. Она писала ее торопливо, уступив инстинкту любви, охваченная волнением страсти.
Теперь, в своей спокойной комнате, когда миновал приступ отчаянной храбрости, она сомневалась, правильно ли поступила.
Она не раскаивалась в сделанном, но опасалась последствий. Что, если отец узнает и об этом? А если заподозрит и спросит ее?
Она знала, что должна будет сознаться. Она слишком молода и невинна, чтобы думать об обмане. Она только что совершила обман, но совсем другое дело сказать неправду. По сравнению с такой ложью даже напускная стыдливость кажется простительной.
Но отец не потерпит лжи, и она это знала. Он сердит из-за того, что уже знает, и ее проступок усилит его негодование, возможно, превратит его в бурю. Как ей это выдержать?
Она лежала в страхе и думала.
- Дорогая Сэбби, - сказала она наконец, - как ты думаешь, он подозревает?
Вопрос был адресован цветной служанке, которая лежала на диване в соседней прихожей. Молодая хозяйка попросила ее лечь там, чтобы иметь возможность поговорить и успокоиться.
- Что заподозрит? И кто должен заподозрить?
- Я говорю о записке, которую ты отдала ему. Мой отец.
- Ваш отец? Я ему не отдавала никакой записки. Вы не в своем уме, мисси Бланш!
- Нет, нет! Я говорю о листочке, который ты отдала ему.
- О, масса Мейнар! Конечно, я ему отдала.
- И ты думаешь, вас никто не видел?
- Я об этом ничего не думаю. Конечно, никто не видел Сэбби! Она положила маленький листочек в карман джентльмена, в наружный карман, и он совсем скрылся из виду. Успокойтесь, мисси Бланш! Никто не видел этого. Нужно иметь глаза Аргуса, чтобы увидеть.
Такая крайняя уверенность говорила о том, что у Сабины есть сомнения.
И действительно, она заметила на себе взгляд, хотя это не был взгляд Аргуса. Эти глаза принадлежали кузену Бланш Скадамору.
Креолка подозревала, что он видел, как она передала записку, но постаралась сохранить свои подозрения при себе.
- Нет, мисси, дорогая, - продолжала она, - не занимайте свою голову этим. Сэбби передала записку. Почему ваш отец должен что-то подозревать?
- Не знаю, - ответила девушка. - Но не могу справиться со страхом.
Она некоторое время лежала молча, продолжая о чем-то думать.
- А что он тебе сказал, Сэбби? - спросила она наконец.
- Вы имеете в виду массу Мейнара?
- Да.
- Мало сказал. У него не было времени.
- Но он что-то сказал?
- О, да, - протянула Сэбби в поисках ответа. - Сказал: "Сэбби, добрая Сэбби. Передай мисси Бланш: что бы ни случилось, я ее люблю и буду любить".
Сочиняя эту страстную речь, креолка проявила природную хитрость, свойственную этому народу, и ловкость владения языком.
Это была выдумка, к тому же банальная. Тем не менее, она доставила девушке огромное удовольствие, чего и добивалась служанка.
К тому же это помогло Бланш уснуть. Вскоре, положив голову на подушку, белая наволочка которой почти скрылась под ее распущенными волосами, девушка погрузилась в сон.
Сон был приятный, хотя и неглубокий. Сэбби, сидя у постели и глядя на лицо юной хозяйки, видела, что той что-то снится.
Сон не мог быть дурным. Иначе почему бы полураскрытые губы произнесли:
- Теперь я знаю, что он меня любит. Это сладко, так сладко!
- Девочка влюблена по уши. Ни во сне, ни наяву не расстанется она с этой любовью - никогда!
С этим мудрым предсказанием креолка взяла свечу и неслышно вышла.
Глава LXIV
ТРУДНОЕ ОБЕЩАНИЕ
Каким бы легким и приятным ни был ее сон, Бланш Вернон проснулась с тяжелым сердцем.
Во сне перед ней было лицо, на которое ей так нравилось смотреть. Проснувшись, она могла думать только о другом лице, которого приходится бояться, - о лице рассерженного отца.
Одевая ее, креолка заметила этот страх и попыталась приободрить девушку. Тщетно.
Девушка дрожала, спускаясь на завтрак.
Но пока бояться было нечего. В обществе гостей отца, собравшихся за столом, она в безопасности. Не хватало только Мейнарда.
Но никто не сказал об этом ни слова, а его отсутствие с лихвой восполнили новые гости, и среди них известный иностранный вельможа.
Под такой защитой Бланш приободрилась - она начала думать, что отец ничего не скажет о происшедшем.
Правда, она была не настолько ребенком, чтобы поверить в то, что он об этом забудет. И больше всего опасалась, что ее заставят исповедаться.
Час после завтрака она провела в лихорадочной деятельности. Смотрела, как уходят джентльмены с ружьями в руках, в сопровождении собак. Она надеялась, что отец пойдет с ними.
Но он не пошел, и она начала тревожиться еще больше, узнав, что он намерен остаться дома.
Сабина узнала об этом от его лакея.
И Бланш почти испытала облегчение, когда к ней подошел слуга и с поклоном сообщил, что сэр Джордж ждет ее в библиотеке.
При этом приглашении она побледнела. Не могла сдержать чувства даже в присутствии слуги. Но слуга больше ничего не объяснил, и, получив ее гордый кивок, удалился. Бланш направилась в библиотеку.
Сердце ее упало, когда она вошла. Она увидела, что отец один, и по его серьезному виду поняла, что ей предстоит тяжелое испытание.
Странное выражение было на лице сэра Джорджа. Она ожидала увидеть гнев. Его не было. Не было даже строгости. Отец смотрел на нее печально.
И та же нотка печали прозвучала в его голосе, когда он обратился к ней.
- Садись, дитя мое, - были его первые слова. Он указал на диван.
Она послушно села, ничего не сказав в ответ.
Диван оказался очень кстати. Она чувствовала себя такой подавленной, что не могла бы стоять.
Последовала тяжелая пауза, пока сэр Джордж не заговорил снова. Молчание и ему казалось тяжелым. Он боролся с болезненными мыслями.
- Дочь моя, - сказал он, делая усилие, чтобы подавить свои чувства, - я думаю, мне не нужно объяснять тебе, почему я тебя пригласил?
Отец помолчал, но не в ожидании ответа. Ответ был ему не нужен. Он только пытался выиграть время.
Девочка сидела молча, пригнувшись, обхватив руками колени, опустив голову.
- Мне не нужно говорить тебе, - продолжал сэр Джордж, - и о том, что я слышал твой разговор с этим…
Снова пауза, как будто ему не хотелось произносить имя.
- С этим чужаком, который проник ко мне в дом, как вор и разбойник.
Сидевшая перед ним девушка едва заметно вздрогнула, щеки ее вспыхнули, дрожь пробежала по телу.
Она ничего не ответила, хотя было ясно, что слова отца причинили ей боль.