ГЛАВА 22
В разговоре с Василием Леонтий, конечно, не преувеличивал: несмотря на зиму, работать ему теперь было легче. Правда, наблюдать из лавки удавалось нечасто: дни стояли короткие, а едва темнело, груз на платформах терял очертания, вагоны сливались. Счет по стуку колес не давал полной картины. Ожидать прохода составов у полотна? На белом фоне заснеженной степи человеческая фигура быстро привлекла бы внимание. Но Леонтий начал разные спекуляции: выкупал просроченные грузы, занимался перевалкой клади с лошадей на железную дорогу. Для этого в амбаре при станции он устроил каморку и почти безотлучно находился в ней. Эти спекуляции были делом выгодным, занимались ими в ту пору многие. Поведение Леонтия не только не вызвало подозрений, но укрепило его вес в торговом мире.
События развивались стремительно. Красная Армия с каждым днем становилась сильней и сильней. Бело-казачьи полки, лишенные к тому же помощи германских войск, терпели одно поражение за другим. Рядовые казаки и офицеры тысячами переходили на сторону Советов. Бастовали рабочие. Фронт приближался к Новочеркасску. Англичане и французы присылали на Дон свои военные миссии, уговаривали, обещали, но видно было, что и они не в состоянии обеспечить очень уж большую помощь, а ту, которую они могут оказать, предоставят лишь через посредство какого-либо диктатора.
15 февраля 1919 года на заседании Большого Войскового Круга атаман Краснов подал в отставку. Возможно, он рассчитывал, что его будут уговаривать. Этого не случилось. Казачья верхушка спасала себя. Атаманом стал Африкан Богаевский, а Донская армия перешла под верховное командование Деникина, как того и хотели союзники.
И главной задачей всей сети осведомителей агентурной разведки стало одно - обнаружить направления переброски добровольческих войск из-под Екатеринодара и Новороссийска, где разгружались корабли с оружием, к новым театрам военных действий.
* * *
Утром девятого марта, уложив сводку под фальшивое дно массивного серебряного портсигара (на крышке его была изображена женщина, цепью опутавшая льва), Леонтий стал одеваться, чтобы ехать в Ростов на встречу со связным. В нормальных условиях путь туда занимал всего шесть-восемь часов, но поезда ходили редко, часто сбивались с расписания, воинские эшелоны загоняли их в тупик. Меньше чем за сутки, пожалуй, обернуться было нельзя.
Правда и то, что теперь, когда они работали с Настей, он мог ненадолго уехать из города почти без ущерба для дела. Ночевать в одиночку в лавке или в коморке при станции, торчать в вокзальном ресторане она не могла. Девушке из "приличной семьи" так поступать не следовало. Но время прохода эшелонов и даже примерное число вагонов в них ей удавалось отмечать по шуму поездов, даже не выходя из дому, коротая ночь над вязанием или шитьем. Если процент таких составов оказывался не очень большим, это не портило сводок.
В Ростов надо было ехать в черном костюме, в шубе, в лакированных ботинках. Одеваясь, Леонтий заметил, что кто-то заглянул с улицы в окно его комнаты. Леонтий в это время застегивал крахмальный воротничок. Руки его невольно дрогнули, но он справился с испугом и, продолжая стоять перед зеркалом, боковым зрением настороженно приглядывался к окну.
Тот прошел еще раз, и Леонтий узнал: Афанасий!
"Ах так… И ты здесь сегодня…"
В соседней комнате собрались старики. Оттуда доносился голос Артамона Елисеевича:
- Когда государя-императора свергли, многие так думали: "Царя нема, значит и бога нема. При боге-то как можно царя скинуть? Он же божий помазанник!". А все это нам испытание. Господь и сына своего не пожалел, чтобы людям знак подать.
Леонтий заглянул к старикам:
- Батя! Там Афанасий Гаврилов прошел улицей, кликните его!
И, вернувшись в комнату, он огляделся: все ли солидно? Комод, кровать с покрывалом, иконы в углу, серебряная папиросница на столе, костюмы, рубашки и шляпы в шкафу с распахнутыми дверцами - комната богатого холостяка!
- Извини, что я тебя через отца позвал, - начал он, когда Афанасий вошел. - Я в Ростов по делам еду (он решил это не скрывать), а ты мне нужен. Вдруг вижу - гуляешь!
- Когда мне гулять, - ответил Афанасий недовольным голосом. - Нашему брату, рабочему, не то что тебе - когда захотел, тогда и закрыл лавочку. Про старуху надо сказать, - прибавил он тихо. - Еще четыре сотни требуют. А то из лазарета попрут. Я свои дал. Расходы пополам, так мне от тебя две "катериненки" теперь положено. Уж ты их либо мне сейчас верни, либо расписочку напиши. А вообще-то я думаю: не отступиться ли? Выходит, только траты одни.
"Проверяет, на чем моя заинтересованность в этом деле держится? Если и теперь буду помогать, станут копать… И еще образец почерка захотели получить… А, может, вымогает только. Это было бы лучше всего".
Он пожал плечами, вынул бумажник, отсчитал четыре "катериненки", протянул Афанасию:
- Ну что же? Отступаться, так отступаться. Жаль, что не выгорело. Могли б заработать. И не скули: я все эти четыреста на себя возьму.
Расчет был простым: получив деньги, Афанасий жизнь Анны Полтавченко сохранит хотя бы для того, чтобы и еще поживиться.
- Упорная очень, - проговорил Афанасий. - Слова не вытянешь. На каждом допросе водой отливают. Сердце плохое у нее.
- Ты что же, сам и вытягиваешь? - несколько мгновений Леонтий молчал, решая, как вести себя дальше. - Да я и знать этого не хочу! Мое дело - барыш.
Афанасий не ответил. Это был плохой признак.
- Дочка не возвратилась?
- Нет, - с готовностью ответил Афанасий. - Я слежу. Кто-нибудь же за деньгами придет! Тут мы его и накроем.
"А что, если для этого ее и не расстреливают? Чтобы потом как приманку выпустить? Может, он и взяток никаких не давал?" - подумал Леонтий и спросил только для того, чтобы скрыть беспокойство, ибо не сомневался в ответе Афанасия и, следовательно, вопрос был бесполезным:
- Кого ты вмешал? С кем ты его накроешь?
- Один буду. Один. Ну ты еще… Один я. Истинный бог!
"Какая же гадина, - подумал Леонтий. - Как бы ты меня не переиграл".
Он покачал головой.
- Хорошая собака, Афанасий, не только брешет. Она и зубами рвет… Дела не вижу.
- Дочка ее, - продолжал Афанасий, явно переводя разговор на другую тему, - в Совдепию будто ушла.
- Так она и уйдет от денег, - проворчал Леонтий.
Он вдруг представил себе Советскую страну солнечным сияющим краем, украшенным красными флагами, и там, среди веселых, радостных, красивых людей живет в счастии она, Мария Полтавченко - гордая, черноокая, добрая. Пусть будет ей всегда хорошо!
* * *
Это вообще был день внезапных встреч. На станции, у входа в зал для пассажиров первого и второго классов, он столкнулся с Фотием Фомичом Варенцовым. На полу зала, на мягких диванах, на скамьях и под ними вповалку лежали женщины, дети, мужчины; громоздились горы чемоданов, баулов, корзин, тюков. Леонтий хотел пройти через этот зал на перрон, но вход загораживала грузная фигура в шубе и меховой шапке.
Леонтий попросил разрешения пройти. Тот оглянулся. Был это Фотий Фомич Варенцов! Смотрел он тяжелым и усталым взглядом. И даже когда глаза их встретились, выражение его лица не изменилось.
- Бегут, - он кивнул в зал, но прохода не освободил.
У самых дверей бледная, очень красивая женщина кормила с блюдца манной кашей девочку лет пяти.
- Эти с Сулина, - он указал на женщину. - Та вон - шахтовладельца Пухова мать с Чухновки, - он водил рукой по залу, - те - с Лихой… Пятьдесят верст… сорок пять верст… тридцать пять… Полная география фронта! И никаких тебе шпионов посылать не нужно.
Леонтий молчал. Фотий Фомич всегда хорошо относился к нему. И всегда вызывал уважение. Леонтий терялся перед ним, как перед отцом.
За их спинами от удара ногой распахнулась дверь ресторана. Офицер в черкеске, выхватив шашку, кричал на обступивших его официантов:
- Р-разойдись! Я вас сейчас, тор-ргашей!..
- Так вы же кабинет просите, - кричал так же громко хозяин ресторана, рассчитывая привлечь внимание патруля, - а кабинета свободного нет, и вам на поезд пора.
Проход на перрон через ресторан, таким образом, тоже оказывался закрыт.
Фотий Фомич равнодушно отвернулся, снова указал на людей в зале ожидания.
- Все бегут, а ты чего? - спросил он.
- Вы моих дел не знаете, - холодно ответил Леонтий: замечание Фотия Фомича о шпионах встревожило его. - Может, и я собираюсь.
- Это верно. Дел твоих мы не знаем.
"Намек? Может, он для того здесь, чтобы меня задержать? Помочь узнать? Но зачем же сегодня? Почему сейчас! Когда сводка при мне!"
К офицеру с шашкой подошел патруль. Тот что-то начал негромко говорить ему.
"А патруль за мной? И вся сцена с офицером - для меня. Афанасий же заходил узнать, где я буду, чтобы брать не дома, как бы в случайном скандале…"
- За границу уедешь?
- Может и так.
- Чего тебе удирать? Ты и здесь устоишь. Шея какая!.. Ты большевик, наверно?
Леонтий молчал. "Да, конечно. Сейчас меня арестуют".
- Большевики всегда знают, что делают. Займут поселок, сразу - Совет, а мы - спорим, спорим. И все хотим старое возвратить. Большевики Усть-Медведицкий округ заняли, сразу - комитеты, Советы. Какое там оно будет, никто не знает, а сейчас главное - новое это! А мы придем - опять губернатора, приставов тащим…
"Провоцирует? Или пьян очень?.."
До поезда было еще два часа.
"Ну что ж! Играть, так играть".
- Если бы эти слова ваши, Фотий Фомич, да услышал ваш сын…
- Семен? - спросил Варенцов и сморщился, подняв на Леонтия налитые кровью глаза. - Семен мой об этом особый проект Войсковому Кругу подал. Его за то уже и в полк отослали. Никакие благодарности не помогли!
- И-и когда? - еле выдавил из себя Леонтий: то, что он об этом не знал, было промахом немаловажным. - И кто же вместо него? Из наших кто-нибудь?
Он быстро перебирал в памяти: "Неведров, Ертушенков, Чекурин".
- Своего? Так тебе теперь и дадут своего поставить! Из Екатеринодара, от Деникина, хлюста прислали, вон он, - Варенцов ткнул пальцем в сторону офицера с шашкой. - С утра с ним пью. Может, добьюсь, чтобы Семена из полка назад забрали. Если не брешет, он его на этих днях для окончательной сдачи дел вызовет.
Леонтий оглянулся. Патруль уходил от офицерика, а тот с победоносным видом смотрел на хозяина ресторана и официантов.
- И когда ж это произошло?
- В Луганске, в полку, он неделю уже.
Фотий Фомич покачнулся. Леонтий едва успел подхватить его. Старик тяжело вздохнул:
- Старый я уже, чтобы ведрами пить, - и вдруг он обнял Леонтия и спросил негромко и тоскливо: - Сватов-то когда пришлешь?
Леонтий указал на зал ожидания:
- Красные далеко от города?
Фотий Фомич пожал плечами. Леонтий ответил ему таким же жестом:
- А вы говорите - сватов.
Фотий Фомич широко открыл глаза и произнес злым шепотом:
- Смотри не продешеви. К утру переброска добровольцев начнется. До самой Москвы погоним. Зря, что ли, монархистам независимость Дона продали?
Офицер в черкеске, качаясь, подошел к ним.
- Пошли, дед, - сказал он Фотию Фомичу, как-то вбок, словно бодаясь, дергая головой. - Не з-знали, с кем имеют дело, - он уставился на Леонтия. - Кто такой? А ну? Кто такой?
Леонтий улыбнулся, пожал плечами, пошире распахнул шубу, чтобы была видна крахмальная рубашка и золотая цепочка поперек жилета.
- Мясоторговец я, Леонтий Артамонов Шорохов. Торговля в городе одна из самых больших. Мясник. По своим делам в Ростов собираюсь, прикуплю, может, чего там…
- Дуси моей жених, - твердо сказал Фотий Фомич, и слова его прозвучали как угроза: "Отопрись-ка потом!"
- Это хорошо, хорошо, - сказал офицерик, и было не ясно, к чему относятся его слова: к тому, что торговля Леонтия одна из самых больших, или к тому, что Дуся Варенцова - его невеста.
Вдруг он строго посмотрел на Леонтия:
- Ну ты, мясник! Сколько ты можешь пожертвовать на дивизию генерала Шкуро?
Он спросил это таким деловым и трезвым голосом, что Леонтий вздрогнул. Но ответить ему офицерик не дал.
- От всех сословий сто тысяч надо, - продолжал он. - От себя десять тысяч дашь, делегатом от торговцев пойдешь, генеральскую руку пожмешь!
- Дам, - твердо произнес Леонтий: дивизия генерала Шкуро входила в состав добровольческой армии - Фотий Фомич сказал правду.
- Одиннадцатого в шесть вечера на Московскую явишься. Прямо ко мне. Генерал здесь ночью будет, - он подхватил Фотия Фомича под руку и пошел с ним в ресторан. - И чтобы деньги принес! - крикнул он уже от двери.
Леонтий еще с минуту или даже две постоял: не вернется ли Фотий Фомич за ним, - потом беззаботно вышел через зал ожидания на перрон. Поезда еще не было. Он вернулся в зал ожидания. Чтобы сдержать дрожь, прислонился плечом к стене. Итак, переброска начинается. С распрями в белом лагере покончено. Добровольцы идут спасать Дон. Одиннадцатого в городе будет Шкуро. Какие все это важные сведения! Только бы донести их связному! Только бы он пришел к синематографу "Белое знамя"!
* * *
То, что Афанасий Гаврилов тоже едет в ростовском поезде, он обнаружил на разъезде, когда отъехали уже верст тридцать пять. Поезд остановился, стали отцеплять паровоз. Леонтий заспешил в голову состава. И вот там он обнаружил среди рабочих-ремонтников Афанасия. Получалось, что провокатор едет за ним в Ростов. Хочет накрыть на связи?
Но он не стал прятаться. И сразу же был за это вознагражден: увидев его, Афанасий вроде бы даже обрадовался и, отозвав в сторону, сказал:
- У Персиановки путь испорчен. Я с ремонтниками послан туда.
- Персиановка! Она ж возле Ростова! А меня нельзя с вами? Я заплачу, ты же знаешь! Хорошо заплачу! - говорил он и думал: "Значит, и верно - пойдут добровольцы. Потому-то подпольщиками путь и разобран!"
К паровозу подцепили два товарных вагона, платформы с рельсами и шпалами. Рабочие погрузились в теплушки. Вместе с ними влез и Леонтий. Сел в углу, тщательно запахнув шубу, почти слившись с темными стенками вагона.
Тронулись. Ремонтники сгрудились у печки-буржуйки, молчали.
Поезд все убыстрял ход. Афанасий вдруг подошел к Леонтию, наклонился к нему, прошипел:
- Путь-то не просто испорчен. Разобрали его або взорвали. А рабочие эти за них. Потому меня и послали. Посмотреть, кто тут да что. А никого, кроме нас с тобой, в этом вагоне надежных нет. Специально так сделано, чтобы послушать, что говорить будут.
Леонтий видел по голосу и всему поведению Афанасия (и по поведению ремонтников тоже), что всем уже ясно, кто такой Афанасий, и что тот боится их, растерялся, не знает, что делать.
Он ничего не ответил. Афанасий опять ушел к печурке. Несмотря на тряску, Леонтий попытался задремать в своем углу.
И, наверно, не больше чем через час Афанасий снова подошел к нему, но уже совсем бледный, заслонил его собой и протянул руку:
- Бери. Они меня убить хотят.
Он сунул Леонтию в грудь рукояткой большой артиллерийский наган.
- Бери. У меня тоже есть.
Леонтий колебался не больше секунды: "Шантаж? Но тем более надо так поступить, если это шантаж!" Он быстро встал и, отмахиваясь от Афанасия, закричал:
- Мне-то чего ты наган суешь? Я - купец! Мне твой наган ни к чему!
- Тихо, дурак, - истерично взвизгнул Афанасий. - Нас обоих убьют! Балда!
Их уже обступили, вырвали наган из рук Афанасия, а его самого потащили к открытой двери вагона. Поезд шел под уклон, скорость была огромная. Афанасий вопил:
- Я ж такой как вы, братцы! Я не буду больше! Ни за что я не буду!..
Его повалили.
Леонтия тоже схватили и стали валить на пол. Он вырвался, отскочил в глубь вагона. Ремонтники стенкой шли на него. Решали мгновения. Втянув голову в плечи, он подпрыгнул, сбил собой двоих или троих с ног и вывалился в открытую дверь вагона.
Ему показалось, что он летит - так упруг был воздушный вихрь за пределами вагона. Потом прямо перед его лицом оказалась стенка вагона, он оттолкнулся от нее руками и рухнул грудью на колеса, рельсы, шпалы. Вдруг все это пропало, как оборвалось, и он заскользил сперва по снежному склону насыпи, потом по льду, по воде…
Кровь на льду он и увидел у самых своих глаз, когда очнулся. Было тихо-тихо. Он лежал по пояс в воде среди мокрого снега и битого льда. Кровь вытекла из его носа. Но он был жив! "Сегодня девятое марта, - подумал он. - Надо обязательно добираться в Ростов".
Он пошевелился: кости все целы. Портсигар со сводкой в боковом кармане, у сердца. Спасла шуба, снег, вода, откос, то, что прыгнул сам.
Встал, на четвереньках поднялся на насыпь. Изодранная в лохмотья намокшая шуба железом тянула к земле. Бросить бы ее. Нельзя. Найдут, будут расследовать. Придется в ней добираться до ближайшей станции. Нанять бы где лошадей. Рабочие - это не бандиты. Убить решили, а не обыскивали. Деньги при нем. Все не страшно. Только бы добраться до людей.
Он вдруг почувствовал холод.
Идти надо быстро, иначе окоченеешь. Мороз градусов десять. Все на нем мокрое, изорванное. А ему надо завтра обязательно ровно в два часа быть у синематографа "Белое знамя".
Он пошел по рельсам: снег на полях рыхлый, дороги никакой нет. Только б не столкнуться с бандитами. Добьют и не охнут.
Пройдя с версту, он увидел Афанасия. Вернее, то, что осталось от него. Ремонтники не просто выбросили провокатора из вагона. Они спустили его под колеса. Поезд изжевал его. Жестоко? Собаке - собачья смерть. Выбор был только такой: остаются жить либо они, либо он. Логика классовой борьбы.
Очень хорошо, что он выпрыгнул сам. Повезло? Да нет. Другого выхода просто не было.
ГЛАВА 23
В Луганскую Мария попала на вторые сутки пути в товарном вагоне, на паровозе, в обозе, пешком.
В маленьком домике станционного служащего, по адресу, который дал ей Дорожников, ее встретили словно родную. Жили здесь муж, жена и четырехлетний сынишка.
Все трое были такие хорошие, добрые, приветливые, что Мария сразу полюбила их и тем более смутилась от той откровенной тревоги, с которой они отнеслись к ее появлению.
Но когда Мария передала им слова: "В лес не ходите", - они откровенно обрадовались чему-то и просто не знали, как получше угостить Марию, как устроить удобнее.
- Это нам с Димитрием удивительно повезло, - шептала женщина, когда они остались одни (ее звали Татьянкой, и была она по-домашнему уютная, белая, с кудряшками). - Вы не знаете даже как. У нас же вот еще что на руках. Еще один Митя - маленький..
Марию усталость валила с ног, но она еще долго сквозь сон слышала ее тихий голос.