Лишь потом, когда стали невидны отсветы пожарища, ужас дубиной ударил по затылку: а что было бы, узнай кто в толпе княжича Кроха?! Темка уже дернул повод повернуть обратно, но остановился. Вряд ли Лесс собирается торчать там, да и королевский отряд наверняка уже навел порядок. Но все-таки страх, похожий на тот, с каким смотрел Темка на переходящего пропасть Марка, какое-то время подрагивал под ребрами.
– Будь проклят король! – князь Дин стоял, упершись кулаками в подоконник, и смотрел на площадь. Там, перед самым домом главы оружейников, устроили помост для казней. Сегодня ожидалась еще одна, и палач уже проверял виселицу. Стук топора хорошо был слышен в прозрачном по-утреннему воздухе. – Будь проклят! – князь ударил кулаком по раме, зазвенели стекла.
Митька обхватил руку со вздувшимися в гневе мускулами, прижался лбом к плечу, к мундиру с таким родным запахом. Отцовская ладонь опустилась на голову.
– Запомни. Запомни этот день – семнадцатый Кедрового месяца, – когда сожгли наш дом. Будь проклят Эдвин!
Митька пытался – и не мог представить пепелище. Старый фехтовальный зал, помнящий несколько поколений предков, – неужели от него остались только изломанные бревна? Светлая комната, полная шуршащего запаха ванили и розовой воды, стала черно-белым пеплом? В это невозможно поверить, но какой-то голос в глубине души твердил безжалостно: да, этого ничего больше нет. Сгорело, обратилось в прах, так же, как все Митькино прошлое: золотая лента, пожалованная их роду; уютные вечера во дворце с Эдвином; клятва, протянутая вместе с мечом королю.
– Но Эдвин же в этом не виноват, – все-таки сказал Митька.
Отец ухватил его за плечи, развернул к себе:
– Не виноват?! Создатель! Митя, ты вообще умеешь ненавидеть?
Да. Митька знал это твердо. Еще полгода назад он не понимал, чем на самом деле пахнет ненависть. Кого было ненавидеть княжичу, кроме как оживших в летописях подлецов и захватчиков. Рвались с бумаги звуки битв и барабанный бой казней, стискивал Митька кулаки от невозможности оказаться там, в прошлом, помочь свой шпагой. Книжная ненависть пропиталась ароматом пыли и чернил. Та же, которая обожгла в действительности, – кровью побратима.
– Я помню наш разговор про Германа. – Отец точно угадал Митькины мысли. – Мне казалось тогда – ничего так яростно ты не желаешь, как его смерти. Да, подумал я, мой сын знает, что это такое – ненависть. Но сейчас… Митя, если бы я был на твоем месте, я бы подкараулил капитана в первом же удобном… Дерьмо шакалье! Да пусть бы и неудобном месте! Пистолет или шпага, не важно, но я бы убил его.
– Ты же сам запретил мне это!
– Да, запретил. И сейчас не разрешаю. И не должен говорить то, что скажу, потому что я не только отец тебе, но и князь, твой командир. Но, Митя, ненависть порой бывает сильнее приказа.
Митька растерялся, как тогда, когда тур Весь рассказывал о двух правдах. Это надо было осмыслить, и княжич не стал говорить, что капитан должен быть казнен, а не убит в честной дуэли или в подлой ловушке. Да и не до споров сейчас.
Пробили часы на площади. Отец одернул мундир, стал суше, точно и не он только что проклинал короля и говорил о ненависти.
– Пошли.
Митька послушно шагнул следом. Казнь – это тоже цена нового пути Иллара.
Полна площадь народа, застыли солдаты в оцеплении двумя рядами: чтобы не рванулись люди к помосту и чтобы досмотрели казнь до конца. Все уже готово, и осужденный стоит рядом с палачом. Митька чуть сбился, увидев: сегодня петля ждала парня немногим старше самого княжича. Серые, воробьиного цвета волосы колтуном падали на лицо, почти закрывая большой кровоподтек, разорванная по вороту рубаха открывала багровое, вспухшее плечо; темнели на штанах бурые пятна, окольцовывали щиколотки босых ног кровавые полосы. Парень чуть пошевелил спутанными руками, и Митька разглядел на рукаве нашивку: гильдия оружейников, подмастерье.
Капитан Жан высоко поднял лист, зачитывая приказ князя Дина:
– Ромон Даннел, подмастерье покойного ныне мастера Федера Гароха, обвиняется…
Парень поднял голову, отбросив с лица волосы; странная, слегка виноватая улыбка держалась на его губах. Палач глянул на пленника с симпатией: не выкаблучивается, готов покаяться; сообразил, дурачок, как глупо было портить оружие. Так вот кто виновник, понял Митька, вспомнив, как позавчера ругался капитан Жан, показывая ружья с лопнувшими пружинами. Князь пообещал, что непременно найдут мерзавца. Вот и нашли – Ромона Даннела. Как звали его обычно? Ромка? Редкое имя, быть может, будущая мать услышала его от заезжего купца, какие бывают в Кареле. Наверное, решила: с таким именем у сына будет больше удачи. А он взял и разменял ее на несколько ружей.
– Сказать что хочешь? – дружелюбно спросил палач. Приговор объявлен, казнь состоится обязательно. И все же есть право у палача обратиться к осужденному, ибо только от ловкости заплечных дел мастера зависит, будет ли смерть быстрой.
– Хочу, – улыбка еще больше стала виноватой. Подмастерье повернулся туда, где за зелеными мундирами колыхалась толпа. – Прощенья хочу попросить у вас, люди. Не много я успел, не придумал что похитрее, чтобы не стреляли из карельских ружей в солдат короля нашего.
Размахнулся коротко палач, ударил парня в лицо. Оружейник устоял, только сплюнул на доски кровавую слюну.
Ударили барабаны. И пока грохот их не перешел в сдержанный гул, Митька думал: что знает этот Ромон Даннел о короле и мятежниках? О торговых путях через Миллред и дань, выплачиваемую королю Ладдара Далиду? О портах Вольного союза и воинах Роддара? О двух путях Иллара – или через войну и расширение земель, или к централизации власти? Тут, в маленьком городишке, далеко от столицы. Скорее всего – очень мало. А о том, как отражается огонь в медной миске с яблоками, как вьется золотая нить в руках Анхелины, поблескивает игла в пальцах королевы и как серьезно умеет разговаривать Эдвин с маленьким княжичем – и вовсе ничего. Так почему же он так верен королю? Почему? Или это просто месть за сотни убитых в Кареле?
Обвисло тело на веревке. Замолчали барабаны, сменились приглушенным женским плачем. Добавилась к цене за новый, сильный Иллар еще одна смерть – шестнадцатилетнего Ромона Даннела, подмастерья оружейника из города Карель.
Размеренно катились дни, все приближая отъезд короля. С утра Темка с тайным облегчением уезжал из дома. Целый день проводил во дворце. Учеба перемежалась срочными поручениями, и все бы нормально, если бы не Марик под боком. К вечеру рождалась тревога, и Темка спешил домой. Вглядывался с немым вопросом в открывавшего дверь слугу: не раздался ли в комнате капитана выстрел? Но пока Росс-покровитель удерживал Александера.
Оставалось пять дней до отъезда, когда утром коннетабль встретил Темку словами:
– Тебя ждет король.
Сказано было очень сухо. Но не это больше взволновало, а взгляд Марика – презрительно-торжествующий. Вины за собой Темка не знал, случись что с отцом, так даже такая сволочь, как Лесс, не будет радоваться. Остается – Митька.
Адъютант пропустил сразу, кивнул на золоченые двери, за которыми скрывался огромный кабинет короля.
Темка прошел по пурпурному ковру мимо портретов золотых князей – двух не было, на их местах темнело дерево, подчеркивая пустоту; мимо высоких часов, подаренных еще королю Горию, и стойки с мечами. Остановился у дубового стола. Король сидел, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво смотрел на миниатюру на фарфоровой пластине. Темка уже знал: там изображена принцесса Анхелина.
– Сядь, – велел Эдвин, перебив приветствие.
Темке доводилось сидеть в присутствии короля, но сейчас он опустился на краешек стула, как деревянный.
– Я видел у тебя нож, который показался мне знакомым. Покажи.
Легко было догадаться, какой именно нужен Эдвину. Клинок легко выскользнул из ножен. Да, если бы княжича хоть раз обыскала королевская охрана – долго бы пришлось объясняться, откуда у него оружие с мятежным гербом. Мама права: носить сейчас Митькин подарок – безумие, но спрятать Темке казалось подлостью.
– Понятно, – король подержал нож, внимательно рассматривая герб, и положил перед княжичем. – У Дина-младшего есть твой?
– Да.
– Я хочу услышать всю правду о службе в гарнизонах. В первую очередь – об отношениях Эмитрия со своим капитаном. Князь Торн докладывал мне о письме из Северного Зуба про вооружение Дина. Меня интересует не это, а сам княжич. О чем вы беседовали, что планировали – до того и после, как узнали про мятеж. Как вел себя Эмитрий в Песках. В общем, все, что ты знаешь о побратиме.
Темка поднялся.
– Простите, ваше величество, это приказ, – он невольно сделал паузу перед дерзкими словами, – или просьба?
Эдвин посмотрел на княжича с любопытством.
– Если я скажу, что приказ?
– Тогда вам придется арестовать меня. Княжич Дин имеет право сохранить в тайне то, что он не желал бы рассказать сам. А раз так – то и я не смогу поведать вам всего.
– Что же. Ты уже рассказал немало. Я теперь знаю, какого побратима выбрал себе Эмитрий. Сядь, Артемий. Считай это просьбой. И не думай, что я желаю Мите зла.
Король так по-домашнему произнес: "Митя", что Темка послушно опустился на стул. Он понял, что именно расскажет: как друг не ушел из крепости, как он говорил о летописцах и искал правду в старых свитках. И как Митька не боялся, чувствуя у горла нож, и про метнувшийся в глазах страх при виде раскалявшегося в красных углях железа – не для него самого, для Темки.
Эдвин слушал внимательно, лишь пару раз переводил взгляд на портрет Анхелины, и лицо короля становилось угрюмо-задумчивым. Темка тогда чуть запинался, словно принцесса тоже появлялась в кабинете.
Было странно сейчас, когда мятеж охватывал Иллар и все – от молодого лейтенанта, только-только надевшего лычки, до старого коннетабля – торопились успеть как можно больше, спокойно сидеть и говорить о солнечных зайчиках на смотровой башне и реке Красавке. Темка замолчал.
– Эмитрий упоминал, что он часто бывал во дворце?
– Да, мой король. Не воспримите это как дерзость, но я знаю вас лучше, чем может казаться, – княжич Дин часто вспоминал о вас с большим уважением. Уважением не только к короне, а к самому королю, – раньше Темка не осмелился бы произнести такие слова, но он должен был хоть как-то защитить побратима.
Король одарил его тяжелым взглядом. Княжич только выше вскинул подбородок. Пауза показалась нескончаемой.
– Видит Ларр, мне трудно понять, и еще сложнее принять это, – заговорил Эдвин. – Но Эмитрий Дин перешел на сторону мятежников.
Темка отшатнулся, словно известие плюхнулось под ноги дохлой крысой. Это неправда! Не мог Митька, его оклеветали! Мало ли найдется ненавидящих род Орла.
– Это – достоверный факт.
Как же так, Создатель?! Не могли быть обманом протянутый королю меч и слова, сказанные на открытом Совете. Туманило голову, голос Эдвина с трудом пробился к сознанию.
– Можешь идти.
Темка поднялся, нерешительно протянул руку за ножом – или теперь он считается оружием мятежника? Но даже король не властен над клятвой побратимов.
– Ты не знаешь, что делать с ножом?
Значит, можно взять. Княжич обхватил рукоять – она показалась ледяной.
– Вы можете обвинить меня в пособничестве мятежникам, но я не могу отказаться от побратимства.
– Решать тебе, княжич Торн.
Клинок привычно вошел в ножны.
– Ну что же, – непонятно было, гневается король или принимает такое решение как должное. – Ты решил.
Да, решил. Создатель! Побратим – мятежник. Митька – преступник… Чернее не было известия.
– Вы теперь не примете у меня воинскую присягу, ваше величество?
– Почему же? Думаю, ты будешь служить верно.
Как во сне прошел Темка по пурпурному ковру. Ответил адъютанту, сам не понял – что. Нужно было вернуться к коннетаблю, но княжич свернул в серебряную анфиладу. Туда, где под стягом с Оленем висел портрет отца – старшего в роду Торнов. Живописец нарисовал сурового воина: твердый взгляд, застывшее лицо. Осудит ли отец, узнав о разговоре с королем? Тот, что на портрете, – да. А тот, которого помнит Темка? Жаль, нельзя посоветоваться. Князь далеко, и пусть хранит его Олень-покровитель.
Впрочем, такие решения каждый должен принимать сам.
Темка думал, что на него оглянутся, офицеры посмотрят – кто подозрительно, кто со злорадной усмешкой, но в приемной коннетабля все были заняты своими делами. Только Марик поднял голову от карты, глянул с презрительным торжеством.
– Артемий, – окликнул капитан Радан. – Я уже дал задания, Марк объяснит.
Меньше всего на свете хотелось общаться с Мариком, но Темка кивнул и неторопливо прошел к широкому подоконнику, за которым устроился Лесс.
– Ну что, объясняю, – с ленивой насмешкой заговорил тот. – Вот предполагаемый район действий. Нам нужно набросать план: как лучше установить связь между всеми частями армии. Конница тут и тут, – карандаш легко касался карты.
Темка пытался сосредоточиться, но нарисованные леса и холмы сливались перед глазами в ровную степь, слышался конский топот и сумрачный голос друга: "Даже если откажусь от присяги королю?"
– Эй, Торн, очнись. У меня мало времени, и я не собираюсь объяснять по два раза.
Глаза Марка светились довольством. Сегодня движения Лесса – и то, как он небрежно касался карты, и как легко придерживал заворачивающийся угол – были еще изящнее и отточеннее.
– А чему ты все время радуешься? – спросил – и поморщился в предчувствии: сейчас заговорит на всю комнату, и имя "Дин" ударит набатом.
Подвижное лицо Марика мгновенно стало серьезным, он сказал негромко:
– Тому, что ты поймешь теперь: дружок твой – предатель. Ты из-за него под пытки пошел, а Дин таким шакаленком оказался.
У Темки не было сил отбиться язвительной насмешкой, он спросил устало:
– И что в этом хорошего?
– То, что ты больше не будешь тешить себя иллюзиями.
Иллюзиями? Звон меча, упавшего на каменный пол Малого тронного зала – придуман? Слова "Я не пойду с тобой. Я клятву королю давал" – обман?
– Ты носишь оружие человека, предавшего корону, – припечатал Марик. – Значит, ты оправдываешь это предательство.
Хуже всего, когда прав тот, кого ты презираешь. Темка сказал сухо, наклонившись к карте:
– Так где тут конница?
Вечерние тени в углах делают дом еще угрюмее. Неслышно прошел по коридору слуга – мелькнул свет лампы в щели под дверью. Тихо. Давно тут не слышали громких голосов и раскатистого смеха отца. И чем ближе Темкин отъезд, тем молчаливее становится княгиня. Одна тень осталась от Дарики, жена капитана кажется Темке похожей на высохший осенний лист. Все так же настороженным зверьком смотрит Лисена, ждет от судьбы только бед. Шурка похож на сжатую пружину, того и гляди – сорвется. С тех пор, как Александер накричал на сына, тот вообще не появляется днем в доме, отсыпается перед ночным дежурством на сеновале или торчит в конюшне. Он не обиделся на отца, просто боится еще раз увидеть перекошенное в безумной гримасе лицо и побелевшие от напряжения губы. Приходит, когда Александер забывается, высиживает до рассвета. Боятся оставить капитана одного.
Сам Темка уже с четверть часа недвижно сидел, вперив взгляд в лампу. Принес, поставил на стол маленький сундучок, но так и не открыл его. Отблески света горят на медной оковке, на торчащем из замочной скважины ключе. Сундучок – мамин подарок, сделанный то ли в честь примирения, то ли как неловкий шаг к нему. Вроде бы и сгладилась ссора, но нет-нет да проскользнет отчужденность. Темка не может, как раньше, подойти к маме со своими тревогами. А в глазах княгини, где-то в глубине зрачков, невидимый почти никому, поселился страх. Темные ресницы и белые веки – хрупкая преграда. Иногда кажется: вырвется! И тогда мама бросится к Темке, обхватит и закричит: "Не отдам! Не пущу-у-у!" Но княгиня – дочь воина, жена воина и мать наследника, а потому подарила сыну сундучок, в котором так удобно хранить серебряные эполеты и аксельбанты, тонкую иглу и серебряные же нити, вышитый на сукне герб, дабы, если понадобится, пришить на мундир.
Мелодично отзвенел замок на поворот ключа. Княжич откинул крышку и сдвинул в сторону эполеты; открылось темное дерево. Осторожно, стараясь не стукнуть громко, Темка опустил на дно Митькин нож.
Раз в год, когда присягают королю сыновья знатных родов, устраивается бал. Матери выводят дочерей в свет, придирчиво оглядывают юношей в новеньких мундирах. Отцы вспоминают, как сами стояли перед королем. Пышная старинная музыка сменяется легкими вальсами, потом приходит очередь сложных менуэтов – по традиции сыновья приглашают матерей. Свечи в зале не гаснут до самого утра. Рассвет молодые воины встречают по-разному: кто в оранжерее за душистым кустом сжимает ладонь своей избранницы, кто ждет восход на широкой восточной лестнице. Говорят, если прикоснуться к белой колонне в тот момент, когда ее окрасит в розовое, то можно загадать желание – и оно сбудется. Сколько золотых лент тут просили! Побед в боях. Подвигов. Золотых родов всего пять, и давно никому не протягивали меч с лентой на оголовье, но все равно каждый год кто-нибудь из княжичей кладет ладонь на холодный камень и твердит про себя: "Пусть я буду достоин этой чести".
Но это все потом, после. А сначала в Малом тронном зале встанут перед королем пятнадцати-шестнадцатилетние. Затихнут гости. Прослезятся матери. Кокетливо взмахнут веерами девушки. Принцесса опустится на ступеньки трона. Займет место справа коннетабль.
Так было.
Но сегодня Малый тронный зал почти пуст. И Темка стоит в строю не третьим, а первым. Вторым должен был быть Маркий Крох, но он уже носит бело-пурпурный мундир; правда, без геральдического золота. Первым – Эмитрий Дин. И у него теперь другие аксельбанты – белые, как у всех знатных мятежников. Шакал бы побрал князя Дина! Вот и получается, что рядом только Фалький Ледней. Остальные княжичи и баронеты присягали в первые дни мятежа, а Ледней задержался по дороге в столицу.
Пуст и Большой тронный зал. Музыканты не настраивают инструменты, не осматривает придирчиво слуг с подносами распорядитель. Не время для балов.
Княжич нашел взглядом маму. Жалко будет оставлять ее сейчас. Но такова судьба воина.
– Артемий Торн из рода серебряного Оленя!
Княжич торопливо шагнул вперед:
– Мой король!
Взлетел голос под купол зала. Рука легла на оголовье родового меча. Отчеркнула присяга то, что было. Развела побратимов по разные стороны.
…Вот он и солдат короля.
Как ждал Темка этот день! Не раз и не два представлял в деталях. И как все вышло на самом деле… От обиды комок набух в горле. Фу ты, шакал паршивый! На кого обижаться-то? На судьбу, на Создателя? Виноватых нет, но все равно щекочут подступившие слезы. Хорошо, что уже закрывает Совет князь Кирилл.
– Мне нужно к коннетаблю, – соврал Темка маме.
Но пошел не следом за старым князем, а выбрал другую дорогу – на восточную лестницу. Пусть давно рассвело и Темка уже не верит в загаданные желания, но хотелось коснуться белой колонны. Постоять хоть пару минут в тишине, успокоиться. Забыть паскудную ухмылку Марика, когда тот не увидел Митькиного ножа. Специально, гад, дожидался – посмотреть. Кулаки зачесались дать ему в рожу, чтобы кровью захлебнулся и не смел лыбиться.