Впрочем, выбора не было – приходилось делать всё, что в его силах, и ещё чуть сверх того – забыв о себе, о страхах, неуверенности и даже Индейце. Один раз нехорошее предчувствие дёрнуло поискать мальчишку торопливым взглядом, но увидев, как Индеец, закусив губу, бодро топает прочь от одного из журналистов, Заболотин облегчённо махнул рукой. Пусть лицо у пацана злое – главное, все, вроде, живы. А значит, пора возвращаться к делам.
… Сил держаться "на плаву" на марше уже не осталось, где-то глубоко внутри упрямо крутилась противная усталая мыслишка: "Это несправедливо! Ну вот почему именно я должен отвечать за всё на свете? Заболотин… Потомственные офицеры, опора Империи… Да я и за Индейцем-то, вон, проследить не всегда могу!"
Сам пацан сидел рядом, закрыв глаза и уйдя куда-то внутрь себя – так он прятался от внешнего мира и ломки. Множество новых лиц ввергли его в оторопь, особенно репортёры. Он нахватался от солдат глухого недоверия к этим странным, невоенным чужакам, ещё плохо понимая, что они тут делают со своими фотоаппаратами и видеокамерами. Но если взрослые солдаты чуяли, кто из "гостей" на самом деле "свой" человек, то Индеец ненавидел всех скопом. Так проще.
– Сивка, – окликнул его Заболотин
– А? – с запозданием откликнулся мальчишка и только после этого открыл глаза.
– Ты как, живой?
– Не, блин… Умро уже! – ухмыльнулся мальчик, причудливо сочетая русские слова с забольскими, и вдруг спросил: – А те, репортёры, куда уехали?
– Я полагаю, в город, откуда они сюда прибыли. А оттуда на самолёте ещё куда-нибудь, может, в Россию, – ответил Заболотин, скосив глаза на заснувшего Военкора, который ехал вместе с ними. Морженов чуть похрапывал, крепко и бережно, как ребёнка, прижимая к себе фотоаппарат. – Они по телевизору, в сети и в газетах будут рассказывать мирным жителям о войне.
– И они чё, прям правду будут рассказывать? – неожиданно усомнился мальчишка, угадывая главную проблему всех СМИ.
– Смотря какие они люди, – жёстко ответил капитан. – Есть те, которые за этой правдой сюда и приехали. А есть – которые пожаловали за второсортной сенсацией.
– Сенсацией? – переспросил, услышав не очень знакомое слово, Сивка, наморщив лоб, отчего сразу показался старше своих восьми-девяти лет.
– Ярким, запоминающимся событием. Которым заинтересуются. Например, мирным людям всегда интересна далёкая от них война, – Заболотин помолчал, осознав вдруг, что рассказывает о мирных людях, как о каком-то сказочном народе, сам почти не веря, что где-то нет войны. Это его даже не напугало, просто появилось ощущение глухой неизбежности. Два года войны растянулись на всю его жизнь, вытеснив из памяти мирное прошлое. – Так уж устроены люди.
– А эти… репортёры… они не расскажут лишнего? Где там что, куда топаем… Об этом, о расположении войск, во? – как-то очень по-взрослому спросил мальчик. Как-то очень по-офицерски. – Мы же… ну, УБОН.
Заболотин ответил не сразу, поймав себя на уже, кажется, давно сформировавшейся мысли, которая только сейчас всплыла на поверхность. Мысль эта не имела отношения к репортёрам: "Доложу командованию, пусть Сивка останется с нами. Он думает, как офицер, как солдат, не всегда, но… часто. Прирождённый… военный?"
Ему стало тревожно от этой такой неожиданной и самостоятельной мысли: ведь получалось, что своим решением он лишает мальчика всего, что ему может дать тыл, куда его можно отправить с тем же Военкором. Лишает мирной жизни, будущего, далёкого от войны, возможности забыть о случившемся на много лет. Если поступить так, как диктовала ему эта мысль, мальчик навсегда должен будет распрощаться с мирной жизнью…
Но почему навсегда? На время войны! Потом он сможет делать, что захочет, а до конца войны он всё равно вряд ли сумеет жить мирной жизнью, столько он уже повидал…
"Навсегда, потому что ты его не хочешь отпустить от себя. А ты – военный на всю жизнь", – сказал ехидный голос внутри, столь похожий на голос отца. Захотелось виновато ссутулиться перед самим собой.
Сивка насупился, не дождавшись ответа, и добавил:
– Ко мне тут лез один, всё что-то спрашивал о том, куда дальше поедем. Ну, их там двое было, но один лез, а второй чё-то всё щёлкал…
– А ты? – поспешно отвлёкся от своих размышлений Заболотин и улыбнулся насупленному пацану. Тот глубоко пожал плечами:
– Послал. Там этот… – он взъерошил себе волосы, мучительно вспоминая имя.
Жест показался Заболотину смутно-знакомым – не Сивкин, чужой…
– Короче, разведчик. Лысый который, – сдался Индеец. – Ка-ак глянул, они сразу того, стухли.
Заболотин поймал себя на мысли, что и сам бы, окажись на месте журналистов, "стух" под взглядом командира разведроты.
– У того, второго, часы клёвые были. Такие, офицерские… только не наши. – И, увидев, что Заболотин больше не гуляет мыслями далеко отсюда, Сивка с напором повторил беспокоящий вопрос: – Так не расскажут?
– Вот поэтому мы и не можем им доверять, – вместо ответа сказал Заболотин, разглядывая мальчишку. Тоненький, чумазый, белобрысый, с бровями вразлёт, словно неведомый художник лёгким скользящим движением дважды мазанул светло-жёлтой краской над глазами. Иногда этими самыми глазами глядел на мир злой волчонок, иногда – будто взрослый человек, и лишь изредка Индеец становился совершенно обычным ребёнком. Жаль, что так редко. Или же слава Богу? Видеть на войне рядом с собой ребёнка слишком страшно, пусть уж лучше волчонок. За такого хотя бы меньше боишься.
Воцарилось тягостное молчание. Мелко накрапывал дождь, постепенно размывая глинистое шоссе, и, становясь всё сильнее, в какой-то момент словно завесой закрыл от глаз дорогу через десяток метров впереди – но это было там, снаружи. В чреве машины никому не было дело до дождя…
Военкор шевельнулся во сне и крепче ухватился за фотоаппарат. Заболотин беспокойно огляделся. За два года в каждом военном развивается какое-то чутьё на опасность, которое толкает в спину за мгновение до того, как над твоей вжатой в землю головой – падать при малейшей опасности солдат быстро привыкает – пронесётся автоматная очередь. Не даёт сделать смертельный шаг на минном поле, удерживает в укрытии, если впереди тебя поджидает не видимый тобою снайпер. Конечно, в особых случаях к этому чутью не прислушиваются – долг важнее страха, но сейчас Заболотин всей шкурой ощутил, что близится что-то жаркое. Дорога медленно, но верно шла вверх.
Несколько мгновений в воздухе ещё плавало молчание, а затем на слух разом обрушилось всё: доклад в "эфире" и следом сразу отдалённые взрывы, треск автоматов… Грохнуло совсем рядом. Проснулся Военкор, немедленно, кажется, ещё до того как открыл глаза, включил фотоаппарат и спросил:
– Что такое?
– Засада, навкину мать! – ёмко ответил Заболотин.
Больше у Военкора вопросов не было. Он просто сгрёб онемевшего от такого поведения Индейца, с любопытством полезшего было к водителю, и отпихнул в сторону, чтобы никому не мешался.
– Эй! – мальчишка собрался возмутиться, обернулся к капитану, но осёкся, тут же поняв, что его не слышат и не вмешаются. Заболотина захватил бой – целиком и без остатка. От офицера остался только напряжённый голос да позывной – чужой, кстати, потому что "Дядькой" изначально все звали подполковника Женича.
Противник накрыл колонну на подъёме – грамотно, как по учебнику. Фугасы, гранатомётный залп со спины, шквальный огонь… Да, грамотно – но ещё торопливо и попросту глупо. Кто в здравом уме и твёрдой памяти рискнёт далеко не превосходящими силами атаковать половину ударного батальона, вторая половина которого идёт параллельным курсом не так уж и далеко?.. На стороне противника были внезапность и достаточно удобное положение. Вопрос, почему головной дозор ничего не засёк, – отдельный и не самый насущный. Откуда вообще засада на их голову сорганизовалась – тоже. А пока – координировать действия с Кромом, со "второй половиной", с собственным водителем, с… Смешалось, перемешалось, нахлынуло – натянутая струна, голос в эфире, не-человек. Командир без права на ошибку, эмоции и слабости.
В эфире стоял "здоровый русский армейский" говор, фоном шли звуки крепкого боя, а Сивка лез под руку, отчаянно желая внести свою лепту в бой хоть гениальными советами.
Противника, какой бы выгодной ни была его позиция, раскатать тонким слоем по кустам – для УБОНа, в принципе, не проблема, важнее и нужнее отделаться при этом минимальными потерями в максимально короткий срок. Прорываться на скорости и влететь не глядя во что-нибудь похуже – лучше не стоит. Да и…
– Сивка! Уймись!
Пацан обиделся. Страх, азарт, волнение и невозможность вылезти и поучаствовать в бою – тяжёлое, наверное, испытание для бывшего Шакалёнка, но Заболотину было не до детских переживаний.
… Всё было кончено через сорок минут. Выйдя из опасного участка, батальон встал приводиться в порядок.
Военкор с фотоаппаратом на плече отправился помогать санинструкторам, молча, деятельно, без колебаний и лишних сомнений. Когда-то он сам был таким же – спасал и терял друзей, как сам невесело шутил: "Я был так ленив, что взял сумку, потому что она полегче дополнительного боекомплекта… ну, я так думал". У него до сих пор в голосе осталась та особенная располагающая к себе мягкость – и пронзительный взгляд-рентген, чуткий к деталям и мелочам.
Отловив крутящегося рядом Сивку за плечо, Заболотин кивнул в сторону Военкора:
– Видишь его?
– Репортёра твоего? Ну, – отозвался мальчишка, крутя головой по сторонам. Его фантазия пыталась дорисовать детали произошедшего боя по состоянию, в котором были все вокруг.
– Идёшь к нему или к Баху и спрашиваешь, чем помочь. Понял?
– Ладно, – неохотно отозвался Сивка – и тут же умчался, стремясь поскорее выполнить поручение.
Убедившись, что мальчик пристроен, Заболотин тут же задвинул мысли о нём куда-то вглубь и сосредоточился на делах батальона. Благо, таковых было хоть отбавляй, а давать повод Аркилову снова попрекать "пренебрежением прямых обязанностей" совершенно не хотелось.
… Но не прошло и десяти минут, как Заболотин снова обнаружил рядом с собой Индейца. Мальчик на ходу наново завязывал свёрнутую в жгут бандану на голове и всем своим видом тщательно показывал, что обращать на него внимания "можно не нужно", он так, мимо идёт.
Заболотин не был бы собой, если б не окликнул немедленно:
– Ты куда?
– Меня Бах послал, – сумрачно пояснил Сивка. – В смысле – к навке. Сказал, что мне там не место сейчас.
Заболотин вздохнул и кивком показал, что объяснение понял и принял. В некоторых ситуациях, Бах прав, мальчику лучше не крутиться под ногами санинструктора – жаль, что сейчас именно тот случай.
Капитан на мгновенье зажмурился, моля Бога, чтобы обошлось и у Баха всё получилось… и буквально кожей ощутил, как рядом появился Акрилов.
– Да, Самсон Олегович?
– Про подпоручика Козинцева в курсе? – как всегда, ровный, до зубовного скрежета идеально-ровный тон.
– Что он без сознания. Да, мне сообщили. Неприятно, конечно, но…
– Но журналист, с которым он остался, исчез.
Заболотин не удивился, только потому что был сейчас в состоянии, когда не способен удивляться. Только анализировать ситуацию и принимать решения.
– Сивка, позови Крома. Вся эта братия изначально притащилась с ним.
Мальчишка, как бы ему были ни любопытны подробности происшествия, кивнул и сорвался с места.
– И Морженова, – добавил вслед Аркилов. Сивка притормозил на полдороге, ровно на мгновенье – этого ему хватило, чтобы обернуться, окинуть Аркилова пренебрежительным взглядом и хмыкнуть по-взрослому – и умчался.
Кром и Военкор пришли одновременно. Аркилов даже не успел окончить речь на тему "Это дело пресс-службы, контрразведки и прочих компетентных людей, а наше дело маленькое" – впрочем, Заболотина не покидало ощущение, что второй капитан прекрасно осведомлён о бессмысленности своих воззваний.
… Как выяснилось в ходе недолгих расспросов всех присутствующих, корреспондент одного независимого информационного агентства расстался со своим компаньоном и единственный из всей "журналистской братии" отправился а УБОНом дальше – если, конечно, не брать в расчёт Военкора. Но если Военкора Заболотин просто взял под свою ответственность, то с "новеньким" остался младший из офицеров пресс-службы, сопровождающих всю эту компанию, подпоручик Козинцев. Во время боестолкновения подпоручик был оглушён – а журналист исчез. И трупа его тоже никто не видел. Как будто его приняли с распростёртыми объятьями и своевременно прикрыли от шальных пуль.
И это чертовски Заболотину не нравилось, хотя Аркилов был прав, это – уж точно не их дело. Да ещё и тяжёлый Сивкин взгляд – мальчишка мало что понял в произошедшем, но был сердит и растерян…
Впрочем, капитан вскоре ощутил на себе не только его тяжёлый взгляд.
– Кондрат? – Заболотин даже не обернулся. По выражению лиц окружающих он это понял столь же ясно.
Военкор возвёл очи к небу и распрощался.
– Ребёнок, брысь, – коротко бросил разведчик, останавливаясь за спиной Заболотина.
Сивка хотел было возмутиться, но Заболотин мягко поддержал:
– Забирайся в машину, мы скоро двинем.
Сивка деланно-взрослым движением сплюнул себе под ноги, но послушался и отправился к машине. В присутствии разведчика он как-то робел.
Впрочем, Заболотину самому иногда становилось не по себе под тяжёлым взглядом командира разведроты. Поэтому и сейчас старался не смотреть в сторону прапора.
– Что случилось, господин прапорщик?
– Я нашёл вам вашего журналиста.
– Он не наш, – педантично возразил Аркилов. – За него отвечает представитель пресс-службы, но…
– Где он и что с ним? – коротко спросил Заболотин.
– Жмурик, – ещё лаконичнее ответил разведчик. В ровном голосе слышалась досада. – Неподалёку был… с сопровождением. Те, которые от нас ускользнули. Мне не с руки было разбираться, – и, сочтя свой доклад оконченным, ушёл, не спрашивая разрешения.
Проводив удаляющуюся фигуру, каждым движением выражающую недовольство происходящим, Заболотин внешне равнодушно – хотя на душе кошки скребли и в узел эту самую душу скручивали – пожал плечами:
– Проблема решена. Пора двигаться.
Аркилов ушёл, а Кром хлопнул друга по плечу, мол, не горюй, выкарабкаемся.
Заболотин поморщился, как от зубной боли:
– Не тащи в следующий раз никого знакомого с собой, Вадь.
Кром ухмыльнулся, и эта ухмылка резанула Заболотина.
– Да я тут причём, Жор? Моё дело маленькое – дотопать до тебя, а уж кто там со мной увязался – их проблемы! Я же не виноват, что от тебя журналисты аж к вырям дёру дают. Все вопросы к этому… Козинцыну.
– Козинцеву. – Кивни Вадим молча, Заболотину стало бы легче. Но увы, Крому вздумалось "разрядить обстановку", что привело ровно к противоположному эффекту. – Господин штабс-капитан, прекратите клоунаду! Она совершенно неуместна в данной ситуации.
Вадим закатил глаза:
– Ну простите, ваше высокоблагородие…
Заболотин хотел ответить, но ругаться на глазах у всех было попросту нельзя. Заехать в челюсть – тоже, хотя хотелось даже сильнее. Вместо этого пришлось развернуться и направиться к машине. На броне, у люка в десантный отсек, сидел Сивка и, задрав голову, бездумно изучал затянутое тучами небо. Словно в ответ на его взгляд с неба сыпался дождь – мелкий, редкий и наверняка затяжной. Заболотин забрался внутрь и хотел было всласть выругаться в гордом одиночестве, но и этого ему не суждено было. Вадим забрался следом, как всегда неуступчивый и приставучий:
– Жор, не кипи, в этом нет твоей вины…
Ох, лучше бы ему промолчать. Больше всего на свете Заболотин ненавидел, когда другие начинали рассуждать о сфере его ответственности. Ответ сорвался резкий, хлёсткий – помимо воли:
– А вот ты мог бы и присмотреть за теми, кого ко мне притащил. Только выринейской "пчелы" нам не хватало!
– Да, Господи, я, что ли, крайний! – тут же среагировал на повышенный тон Кром. – Повторяю, это проблемы твоего подпоручика Козинцына!
– Козинцева.
– Один хрен!
– И это произошло в твоей роте! В следующий раз…
– Как будто бы ты на моём месте не сделал такой промашки!
– А с чего ты взял, что сделал бы? Промашка, тоже мне! – окончательно завёлся Заболотин. Всё это походило на выяснение отношений в каком-нибудь пятом классе, никак не старше, но тот умный здравомыслящий капитан Заболотин, который это успел отметить, потерял власть над произносимыми словами. – А что этой "пчёлке" успели бойцы ляпнуть? А что он мог вырям уже передать? Ты хоть понимаешь, что сегодняшняя засада – это ма-аленькая неприятность по пути, а дальше будет полная… полное, блин, счастье!
– А ты-то умный какой! Да, понимаю, лучше, чем ты думаешь! У меня опыта не меньше будет, чем у господина капитана, получившего это своё звание только из-за того, что он единственный вышел из окружения относительно целым и вместе с остатками роты!
– Ты ещё припомни, что на учёбе я у тебя однажды списал на экзамене!
– Может, тогда всё и началось. Получил "Отлично" и решил, что круче всех!
– Ага, ну отлично, окончательно перешли на личности. Что дальше? Вспомним, что на первом курсе ты в табеле успеваемости был ровно на строку выше меня? И, кажется, благодарить за это стоило Лёню Кунева?..
– Как будто это я первый начал!
– А что такое "пчела"? – вдруг раздался голос Сивки сверху.
Мальчик свесился в люк чуть ли не по пояс и хмуро и требовательно глядел на взрослых. И очень нехороший был у него взгляд – старый, шакалий. Ссора взбесила Индейца.
– Ну?! – чуть не выкрикнул он, зло, отчаянно. И было что-то в нём такое, что Заболотину совсем расхотелось ругаться, и ссора показалась такой, какой она, верно, и была на самом деле – донельзя глупой. Может, оттого, что висящий вниз головой Сивка – непривычное зрелище.
Вадим, наверное, почувствовал что-то схожее и тоже примолк.
– Шпион это, если совсем коротко. Журналист… или даже мирный, который узнаёт для вырей важную информацию. Но, конечно, не стоит из-за него ругаться. К тому же если он уже труп… Индеец, ну чего ты такой хмурый?
– Ничего, – буркнул мальчишка, пытаясь вылезти обратно на броню, но не рассчитал, саданулся затылком о край люка, зашипел, потянулся рукой к многострадальной голове… Поймав "акробата" в последний момент, Заболотин невольно улыбнулся, но Сивка на улыбку не ответил.
И хотя через пару минут все, вроде бы, забыли о ссоре, Сивка ещё долго сидел злой и мрачный. И, видно, не забыл – ни через минуту, ни через год, ни через шесть лет – как укрывшись в машине от лишних глаз два офицера кричали друг на друга, глупо, совсем как дети, в глубине души напуганные случившемся – тем, что это вообще произошло. Не забыл эту дурацкую ссору, взбесившую даже его своей неуместностью после только что закончившегося боя, и не забыл, как к нему подошёл вечно недовольный чем-то офицер по фамилии Аркилов и попросил – хотя просьбы от него можно было ожидать только в самую последнюю очередь: "Помоги. Останови их. Тебя Заболотин должен услышать".
И, конечно, не забыл виновника всего произошедшего. Журналиста. Репортёра какого-то там независимого информационного агентства.