На занятиях, конечно, присутствовал и Ковач, тот самый "образцовый" курсант, родом из окрестности Папы. Трудно было поверить в то, что он выдержит все экзамены. С того времени как мы стали изучать рукопашный бой, я начал следить за этим слабонервным типом. Делал я это, разумеется, исподтишка, очень осторожно, опасаясь, как бы мое рвение не истолковали превратно и не приняли меня за агента враждебного лагеря - насчет этого у нас был строгий контроль. Меня же просто интересовало, как принимает все происходящее человек, находящийся здесь по принуждению.
Вначале я смягчился было по отношению к нему, так как заметил, что он то и дело отворачивает голову от искалеченного подобия человека.
"Значит, даже в этой крысе (так назвал я его мысленно, с тех пор как он предал меня) есть добрые побуждения", - не без удивления отметил я, ведь все же речь шла о моем земляке… Я сам не могу точно сказать почему, но мне как-то легче становилось, когда тот или иной факт подтверждал мысль, что нашу культуру не пробить этому вот варварству.
Но по окончании первой половины изучаемого курса я должен был признать, что опять ошибся в Коваче. Мой земляк все больше входил в раж. Он уже не отворачивал головы вовремя практических занятий, и в глазах его не появлялось больше выражения тоски, какое я наблюдал у него прежде. Он становился до неузнаваемости самоуверенным, предприимчивым.
- Что с тобой? - спросил я его как-то на одной из больших перемен, "нечаянно" очутившись рядом с ним.
- Ничего. - И он недоуменно пожал плечами, очевидно не поняв смысла моего вопроса. В самом деле, не мог же он сам заметить своей метаморфозы.
- А о чем это ты? - спросил он, вдруг насторожившись.
Я увидел, что он испуган, только не мог пока еще понять почему. Но он тут же выдал себя:
- Ты видишь у меня сыпь, да?! - встревожился он.
Так вот оно что! Наш "образец" попросту мнителен! В эту-то минуту я раскусил его по-настоящему.
Да ведь он крыса и есть. Самая настоящая крыса! Коварная и трусливая тварь!
- Что ты! Тоже выдумаешь! - успокоил я его. - Просто я заметил, что вначале ты на занятиях брезгливо кривил губы, а теперь первый вызываешься работать над куклой… Ну, и вообще…
- Ах вот оно что! - Он облегченно вздохнул. - А я уж подумал было, что ты заметил на мне какую-нибудь тропическую хворь. Как ты меня напугал!
- Отчего? Тебе ведь, как и всем, сделали прививки, не так ли? - Я понял, что, если не отвлеку внимание Ковача от его собственной персоны, едва ли получу ответ на свой вопрос.
Тут совершенно неожиданно он снова скорчил испуганную мину. Трудно было представить, что опять его напугало.
- Как ты думаешь, желтый тоже заметил, что я тогда…
- Желтый? - я не сразу понял, о ком он говорит.
- Ну да, Симидзу! - нетерпеливо перебил он меня. Ему хотелось поскорее услышать, заметил ли японец, что он проявлял слабость.
"Ага, Ковач уже научился различать людей по цвету кожи. Почему бы в таком случае ему не овладеть и наукой умерщвления".
- Да говори же ты наконец! - тормошил он меня. - Взвинтит тебе нервы, а потом молчит.
- Не думаю. А то бы он дал тебе это почувствовать.
- Ты тоже такого мнения? - Он повеселел и, видимо, из благодарности, что я его успокоил, стал общительнее.
- Значит, изменился я, говоришь? Может, ты и прав. Знаешь, я все время думаю о том, что если меня когда-нибудь пошлют домой, то я поеду в свою деревню и доберусь до председателя производственного кооператива и секретаря партийной организации! Ох, несдобровать им!
Теперь он не давал мне слова сказать. Его рот напоминал открытый шлюз.
- Они состряпали, значит, кооператив. У моего отца было двадцать хольдов земли. Больше всех в деревне. Ну, раз общее, так пусть будет общее! "Черт с ними, - сказал отец, - без меня у них все равно ничего не получится. Ни один толком не смыслит в хозяйстве!" Он хотел стать бригадиром, у него были свои соображения. Так председатель не допустил. И парторг. Будет-де ему, старому, верховодить деревней! Понятно тебе? Вот поэтому-то я рано или поздно доберусь до них!
- Но ведь ты еще недавно не хотел домой? Говорил, принуждают!..
- Это оттого, что я тогда еще не знал, как здорово тут обучают! Да, окончив учебу, мы будем представлять собой страшную силу! Не доведись встать кому-нибудь на нашем пути - с ним будет то же, что с этой вот… - он поднял с земли какую-то букашку и раздавил ее ногтем.
Если мне до сих пор вконец не опротивели занятия, то сейчас это произошло наверняка.
А ведь до окончания курсов было еще далеко.
Нас учили убивать человека не только голыми руками, но и дубиной, прикладом, топором, железным ломом, булыжником, бутылкой или осколком стекла.
- Приглядитесь! Оружие у вас под ногами, надо лишь уметь применить его! - Мистер Симидзу внушал это нам как основной принцип нашей будущей деятельности. - Даже каска и та может в случае надобности стать оружием!..
И все это, все-все приходилось закреплять на практике, до полного одурения, пока каждое движение не становилось привычным, почти автоматическим.
Затем мы приступили к знакомству с пружинным ножом. Мистер Симидзу показал его нам со словами:
- Лучше пистолета!
Мы с недоверием смотрели на японца. За дураков он нас, что ли, принимает?
Но его не интересовало наше мнение, хотя он и прочел его на наших лицах: при всем желании мы не могли скрыть насмешки.
Он с каменным лицом человека, уверенного в своих действиях, прикрепил к одному из гимнастических колец деревянный диск. По площади он соответствовал, пожалуй, телу человека.
- Перед вами так называемый французский нож! - Он еще раз поднял нож, затем поднес близко к нашим глазам.
Нож состоял из одной рукоятки, величиной с пядь. На ней было несколько непонятных кнопок. Лезвий - ни одного.
Я имел уже достаточный опыт, чтобы все, что говорил и делал мистер Симидзу, принимать всерьез, как саму смерть. Поэтому я с напряженным вниманием ждал, что будет дальше.
- Вы здесь единственный, кто не сомневается! - сказал он, глядя мне в глаза. - И очень правильно делаете! Вы вскоре убедитесь в этом!
И остановившись в полукруге слушателей, он нацелился ножом в мишень, нажал одну из кнопок и… мы не успели и глазом моргнуть, как лезвие, мелькнув, врезалось в середину диска.
- Вытащите! - приказал мне японец.
Шагами я измерил расстояние от того места, где мы стояли до диска. Было больше сорока метров.
- Сколько? - крикнул мне мистер Симидзу.
Я в недоумении обернулся.
- Я говорю о расстоянии. Вы ведь измерили его? - Человечек этот обладал удивительной наблюдательностью.
- Сорок два метра!
- Это еще не предел! Пружина действует на пятьдесят метров.
Лезвие так глубоко врезалось в дерево, что я не мог вытащить его голыми руками. Мои однокурсники теперь по-иному относились к очередной "безделке" японца.
Необходимый навык бить ножом в цель мы приобретали на соревнованиях. С таким оружием в руке или в кармане можно отправляться на любое, даже самое рискованное дело.
Продолжил с нами этот курс, вернее, довел его до конца другой преподаватель. Миссия мистера Симидзу была закончена, и он стал прощаться с нами. Помню, он подошел ко мне. По японскому обычаю глубоко поклонился и протянул мне ленточку.
- Лучшему моему ученику! - сказал он, как всегда улыбаясь. Так я и не узнал никогда, что крылось за этой улыбающейся маской.
Занятия с нами стал теперь проводить майор. На его долю, в сущности, немного осталось. Задача его, скорее, заключалась в том, чтоб закрепить пройденное соответствующими выводами.
- Солдаты войск специального назначения - защитники мира и свободы во всех уголках земного шара, - начал он свою лекцию, - везде, где необходимо их присутствие. Будь то во Вьетнаме, на Кубе или в любой части Восточной Европы. Таким образом, вы ведете оборонительную борьбу против коммунистической агрессии. Вам придется выполнять свой долг за спиной врага в опасных условиях. Ваш провал будет означать не только личную катастрофу, но и прорыв в нашей оборонительной системе. Каждого своего человека мы перебрасываем на вражескую территорию ценой огромных усилий. И очень трудно потом заполнять образовавшуюся вследствие утраты брешь. Не говоря уже о политических последствиях!
Он громко глотнул. У него, видно, пересохло в горле.
Это был рыжеватый блондин с уже основательной лысиной на макушке. Глаза его, серо-голубые и холодные, напоминали рыбьи.
- Воды! - приказал он.
Занятия, когда это было возможно, проводились с нами на местности в естественных условиях. При нас имелись только фляги. К преподавателю, отвинчивая горлышки фляг, кинулись сразу трое.
Мы были уверены, что, попробовав воду, он скривит недовольную мину: время близилось к полудню, и вода была уже теплой и невкусной.
Он взял одну из фляжек, набрал в рот воды, но лишь прополоскал его и выплюнул воду.
- Вижу, вы недоумеваете. Ничего, еще узнаете, что в тропиках именно подобным образом утоляют жажду.
Он вытер рот тыльной стороной ладони. В точности так, как это делают у нас дома крестьяне на косьбе, отпив из оплетенных бутылей.
- Итак, я возвращаюсь к нашей теме! - продолжил он прерванную лекцию. - Я хочу, чтобы в вашей памяти засело одно: где бы вам ни довелось находиться, нигде не оставляйте живых свидетелей. Не забывайте золотую истину: только трупы молчат!
Он долго наставлял нас, как надо изучать привычки, условия, в которых находится намеченная жертва, какого все это требует адского терпения. Если, например, речь идет о часовом, надо выяснить, когда и при каких обстоятельствах сменяется караул.
- Наиболее целесообразно напасть на него незадолго до смены караула, так как внимание часового, бдительность его к этому времени уже ослабевают и это надо использовать.
Предоставленная в наше распоряжение территория с лесами, лугами, палатками и обычными каменными строениями обеспечивала нам все необходимое для получения практических навыков. Но начальство и это считало недостаточным; по его мнению, весь пройденный нами материал должен был войти в нашу кровь и плоть, чтобы мы стали именно теми людьми, которые им были нужны для их целей.
Нас повезли в тропики, к берегу океана, предварительно разбив на пары.
За нами пришла подводная лодка. Когда мы в нее сели, то оказались под командованием капитана.
- В пятнадцати милях отсюда находится остров, занятый противником. Вы под водой подплывете к острову, дождетесь подходящего момента и снимете часового. Ваша задача вывести из строя передатчик противника. Приготовились! Полный вперед!
Подводная лодка на глубине тридцати пяти метров быстро шла к намеченной цели. Когда умолкли машины, прекратилось жужжание дизелей, вдруг наступила глубокая тишина.
Мы не впервые находились под водой: ведь ныряние с аквалангом входило в нашу учебную программу. И все же эта тишина была пугающей, она означала, что наше время подошло.
- К высадке готовы? - спросил капитан.
- Готовы!
- Лодка приблизилась к берегу на полмили. Глубина: тридцать один метр. Время: восемнадцать часов шестнадцать минут. Задание выполнять!
Капитан козырнул и не двинулся с места до тех пор, пока мы все не исчезли в шлюзовой камере.
Нам и прежде доводилось испытывать подобное "удовольствие", только то были детские игрушки. Теперь же предстояло совсем покинуть надежный корпус судна и двигаться по безбрежной водной пустыне. Должен сказать, что репетиции по этой части сугубо отличались от самого "спектакля". Меня уже тогда начал одолевать страх, когда я протиснулся в шлюзовую камеру. А потом дверца отворилась и в нее с шипением стала пробиваться вода… она закрыла сначала мои ступни, затем колени, грудь и, наконец, добралась до губ… ужасало сознание, что моя связь с судном прекратилась, что с этой минуты единственная опора для меня - товарищ по несчастью. И у него никого и ничего, кроме меня. Двое одиноких людей, брошенных в толщу океана.
Как я уже говорил, нам не впервые приходилось погружаться в загадочную синеву моря, но мы еще никогда не чувствовали себя настолько одинокими, покинутыми.
Ради чего? Ради чего?
Этот вопрос мучил меня все время, пока мы двигались к острову.
Понемногу я начал понимать - по крайней мере, мне гак казалось - истинную причину овладевшего мной страха. Дело в том, что прежде, погружаясь в море, я мог видеть его поверхность, мелькавших вокруг рыбок, следовательно, имел представление о том, какой мир встретит меня на глубине. Из подводной лодки мы вышли вслепую, совершенно не зная, что уготовано нам подводным царством. Мы могли ориентироваться только в радиусе нескольких квадратных метров, дальше зрение не проникало… Что кроется за этим узким горизонтом? Что нас ожидает на поверхности?.. Нашему воображению недоставало перспективы. Возможно, именно это лишало меня обычного чувства уверенности.
Как бы там ни было - дороги назад уже нет. Двигаться можно только вперед.
Вдобавок мы должны были еще учитывать возможность нападения акул. Правда, к нашим ногам были прикреплены специально для этого случая таблетки, которые, как утверждали наши преподаватели, держали морских хищников на почтительном расстоянии, однако по мере удаления от подводной лодки в нас росло чувство страха.
Путь был не из легких, что и говорить.
Окружавшая нас вода поражала своей чистотой и прозрачностью, а непроницаемая темная толща, лежавшая над нами, создавала впечатление фантастической ночи. Рыбы нас не боялись. Спокойно плавали рядом, и, только когда наши пути скрещивались, они, неторопливо помахивая плавниками, слегка меняли курс. Спешить им было некуда. Наше присутствие нисколько их не смущало. Более, того, один любопытный великан, напоминающий ерша, долгое время сопровождал нас, подражая нашим движениям. Похоже было, что он изучает наши повадки и характер.
Настало время всплывать. Мы пробились сквозь темный слой. До поверхности оставалось метров десять. Сюда уже проникали преломленные лучи заходящего солнца, отчего все вокруг приняло странную синеватую окраску.
Мы несказанно обрадовались, когда достигли первых коралловых рифов. Они-то уже наверняка означали близость земли, острова, на котором, впрочем, нас не ожидало ничего хорошего. Но, несмотря на это, я с чувством облегчения плыл вдоль коралловых рифов, ища лазейку. Как бы там ни было, суша есть суша. На ней и опасность не так пугает.
Нам удалось найти проход, который вел в тихую лагуну.
Голову из воды мы поднимали с величайшими предосторожностями, тут же прижимая ее к коралловому рифу. Только бы нас не заметили!
Я взглянул на свои водонепроницаемые часы. На них было восемнадцать часов сорок минут. Надо было выходить из воды, потому что сжатого воздуха в наших баллонах могло хватить самое большее еще на шесть минут.
Берег зеленел метрах в пятидесяти от нас, зеленел в полном смысле этого слова. Чаща вековых кедров и манговых деревьев подступала к самой воде.
Мы с моим напарником поняли друг друга с одного взгляда. Нырнули вглубь и стали подбираться к лесу, росшему на болоте.
Мы кинулись в самую его гущу. Здесь решили передохнуть и дождаться, когда солнце бултыхнется в океан. Нам нужна была темнота, наша истинная стихия.
Когда тропический пейзаж окутался ночной тьмой, мы пустились в путь.
Нам не пришлось вслепую определять направление. Прожектора лагеря противника освещали небо. Лучшего компаса и не придумаешь!
Лес затих, словно покинутый всеми его обитателями.
Мы добрались до края джунглей. Перед нами была поляна, на ней - военный лагерь, охрана, прожектора. И все же мы чувствовали себя в безопасности. Густой и непроницаемый лес принял нас двоих под защиту, спрятал в своих дебрях.
Я прислушался к тишине. Насколько она была иная, чем мертвая тишина океана, какая большая разница между этими двумя безмолвиями. Там даже самые большие живые существа двигались совершенно бесшумно. А здесь и тишина была наполнена звуками. Шорох травинок, шелест листьев - вот признаки тишины здесь, на земле.
- Ты ступай, Фрэнк! - скорее вздохнул, чем прошептал мой товарищ. - Через двадцать минут взойдет луна.
Я снова посмотрел на светящийся циферблат. Мой товарищ был прав. В нашем распоряжении оставалось всего двадцать минут. Через двадцать минут на темносинем небе загорится первая звезда, а за ней зажгутся, словно миллиарды карманных фонариков, и остальные звезды. Потом покажется луна и зальет своим светом всю землю, даже самые укромные ее уголки.
- О’кэй, - сказал я и пополз.
Я двигался так осторожно, что даже трава подо мной не шелестела. Преодолевал сантиметр за сантиметром, предварительно обшаривая землю. Не схватиться бы за спящую гремучую змею! Тогда пиши пропало! От этой мысли у меня даже мороз по коже пошел. Но я продолжал ползти.
Минут через шесть-семь я достиг края освещенной зоны. Очень осторожно, пряча голову за растения с широкой листвой, я посмотрел туда, где была протянута колючая проволока.
На светлом фоне резко выделялись очертания стоявшего навытяжку часового.
Мое счастье, что они траву не уничтожили! А - то даже не знаю, как бы я добрался до него.
Тишину вдруг прервали гулкие шаги идущих в ногу людей. Вдоль проволочного заграждения шел, приближаясь, патруль.
Я приник к земле всем телом, буквально слился с ней. Мне показалось, что на меня направлены все прожектора и что шаги эти приближаются именно ко мне…
"Заметят! Быть не может, чтоб не заметили!" При всей своей закалке я не мог прогнать от себя страх быть обнаруженным.
На мое счастье, зоркий взгляд солдат прочесывал не открытое, залитое светом пространство, а дебри лесных зарослей.
Могли ли часовые предположить, что я под носом у них, что, протянув руку, я могу схватить любого из них за штанину.
Я прижал ухо к земле, чтобы лучше улавливать звуки. Грохот, раздавшийся в моих барабанных перепонках, предупредил меня о том, что патруль совсем рядом. Я должен был замереть: малейшее движение могло выдать мое присутствие. Секунды казались мне часами. Наконец-то! Шаги стали удаляться.
Я поднес руку к глазам. Хотел посмотреть, который час. У меня осталось лишь восемь минут! Значит, надо торопиться! И в то же время быть предельно осторожным!
Я пополз дальше.
Часовой стоял неподвижно и смотрел в одну сторону. Он был, как видно, совершенно спокоен и не подозревал о грозившей ему опасности.
Два молниеносных рывка, и я уже направил нож ему и спину, под лопатку, левой рукой охватил его за пояс и повалил на острие лезвия.
Солдат даже не захрипел. Вонзившийся нож бесшумно покончил с человеком.
Я крепко прижал к себе отяжелевшее тело. Затем наученным движением опустил его перед собой на землю.
Кусты расступились перед трупом, затем сомкнулись над ним, скрывая, хороня его от любопытных глаз.
Я выпрямился и стоял теперь, оцепенев, в той же позе, в какой стоял перед тем часовой.
И тогда, словно чудовищной силы юпитер, повисла над лесной чащей луна. Молчавший до сих пор дремучий лес тут же оделся в серебристо-синее одеяние и, точно по сигналу, загудел.
И вдруг гул этот рассек крик серны, похожий на отчаянный плач ребенка. Немного погодя я услыхал сытое урчание волка.
Я вздрогнул.
"А чем же ты сам не волк?" - спросил я себя, и слюна во рту у меня стала горькой.