Одного пузырька достаточно для столовой крупного предприятия!
Сто единиц, вылитых в водоочиститель города…
"Фери, Фери! Как ты попал сюда?"
Это я спорил с самим собой: невидимое "я" - с видимым, с тем, которое проходило курсы, теоретические и практические занятия, которое накопило множество похвал и поощрений, хотело сделать карьеру, добивалось повышения жалованья…
Дятел попрощался с нами. Вместо него нам прислали японца. Он был обходителен и любезен, с кротким, всегда улыбающимся лицом.
Это он обучил нас искусству рукопашного боя, то есть искусству убивать голыми руками.
Конечно, не сразу. Не в первый же день. Даже не в первую неделю. К искусству искусств вел тяжелый, тернистый путь.
На кафедре нашей аудитории появился прозрачный манекен из пластмассы. Не скелет а именно тело, на котором мы могли видеть расположение мышц, костей и внутренних органов. Начали мы с анатомии. Первым делом мы должны были получить четкое представление о тех участках тела, которые наиболее чувствительны к ударам и надавливанию и менее всего защищены, затем о тех, при повреждении которых наступает мгновенная смерть. Пока мы не знали анатомию "назубок", так, чтоб даже со сна без запинки отвечать на любой вопрос, с нами не о чем было разговаривать.
Мы ждали знакомства с различными "приемами", но встретились совершенно с другим.
Помню день, когда мы впервые вошли в огромный гимнастический зал. Стены его, к немалому нашему удивлению, на два метра от пола сплошь покрывали зеркала.
- Снимите рубашки, майки! Встаньте лицом к зеркалу! - глухо, точно виновато, прозвучал приказ.
Мы подчинились. Ведь самые большие неожиданности остались позади, так что можно было не опасаться.
Но мы глубоко ошиблись!
- Вольно. Смотрите пристально в зеркало! Напрягите волю! Понимаете? Волю! - Слова маленького японца звучали тихо и внушительно. - Стоит вам пожелать, и ваше тело само будет выполнять нужные движения, без участия вашего сознания. Поняли? Вы желаете, чтобы на ваших руках напряглись мускулы! Чтобы ваши бицепсы вздулись!
Мы пристально следили в зеркале за своими неподвижными, как изваяния, телами.
- Желайте! Желайте же!
О ужас! Я увидел в зеркале, как мои руки зашевелились!
"Этого быть не может!" - протестовал мой здравый рассудок. А меж тем бицепсы явно распирали кожу предплечий.
Сколько времени пришлось для этого напрягать волю, десять минут или целый час, не могу сказать, но факт остается фактом, после упражнения нами овладела такая усталость, какую мы никогда раньше не испытывали.
Медленно, но упорно продвигались мы ко все более сложным заданиям, которые требовали все большего напряжения воли, ума.
Для развития наших физических данных нас заставляли проделывать целый ряд упражнений для пальцев и кистей рук. Это не было новинкой - ведь приемы дзюудо весьма популярны в спорте. Но то, чему нас теперь обучали, сочетало в себе приемы дзюудо и систему йогов. Трудно предположить, чтобы кто-нибудь взялся полностью усвоить весь этот комплекс. На наше счастье, такого героизма от нас и не требовали: ведь для этого понадобились бы годы.
Когда мы достаточно уже закалили мышцы рук постукиванием по доске ребром ладони, японец расставил нас у отдельных столиков.
- Положите свои фуражки под верхнюю доску стола! Так. Благодарю! Вы теперь видите свои фуражки? Нет. Но вы знаете, где они находятся?
- Знаем!
- Вы не видите ваших фуражек. Поняли? Но вы должны их раздобыть! Вы желаете их раздобыть! Вы должны пожелать! Достаньте же фуражки, ведь у вас есть руки! Ребро вашей ладони крепко, как самая крепкая сталь! Желайте! Желайте!
Быть может, при иных обстоятельствах это и не получилось бы, но сейчас… дюймовая доска сломалась от одного лишь удара ребром ладони. Таким образом, мы достали свои фуражки, ибо поняли, что иным путем их не вернуть. Мы сконцентрировали в ребре ладони всю свою энергию, физическую и духовную, только так можно было объяснить наш успех!
Подобными упражнениями нас подготавливали к самому главному.
Этому предмету придавалось особое значение. Это мы поняли, когда к нам лично явился генерал, начальник нашего лагеря.
- Слыхал, что вы преуспеваете. Это похвально. Изучив рукопашный бой, вы будете владеть неоценимым сокровищем. Думаю, излишне подчеркивать, что технику убийства голыми руками вы проходите в интересах самозащиты. Мы дорожим вашей жизнью и сохранностью. Мы делаем все возможное для того, чтобы вы располагали достаточной подготовкой для вступления в борьбу с врагом. В беде, думаю, вам пригодятся такие руки, которые и безоружные не уступят вооруженным.
Это была по-военному краткая речь.
Однако во мне эти несколько слов подняли целую бурю.
Учат убивать! Тебя учат убивать наотмашь рукой! Во что же ты превратишься?
Я вступил в ожесточенный спор с самим собой. И никак не мог прийти к какому-нибудь определенному выводу. Наконец, спор этот решило одно воспоминание детских лет.
Пока я рассуждал про себя, что могу и чего не могу, перед моими глазами всплыла давнишняя шопронская картина.
В те дни я с зарей разносил молоко заказчикам. Мой город, Шопрон, в предутреннее время казался мне необыкновенным, он неизменно меня чем-нибудь поражал, как человека, сидящего в ванной, поразило бы появление незнакомого пришельца. На мостовых и тротуарах валялся мусор, а кое-где у подъездов скопились его целые кучи. Но в некоторых местах было уже убрано, и я забавлялся тем, что загадывал, каких улиц будет Сегодня больше: грязных или чистых. Тротуары перед домами словно надели платья в крапинку, только крапинки были прозрачные. Дворники широкими взмахами метел наводили лоск на улицах. Некоторые из них, завидев меня, здоровались: "Привет, малыш!" Но встречались и такие блюстители уличной чистоты, которым доставляли удовольствие мои слезы. Один такой жил на проспекте короля Матяша. Он особенно часто обижал меня. Это был худощавый мужчина лет сорока, с бледным лицом, с ввалившимися скулами. Думаю, что он был желудочнобольным, раз ему доставляли такое удовольствие огорчения других. Он буквально изощрялся в своих подлостях. То оцарапает мне ногу метлой, то, ехидно ухмыляясь, подымет перед моим носом облака пыли. Однажды он превзошел себя: щедро полил из лейки хлеб, который я нес в корзине заказчикам. Я растерянно смотрел на испоганенный товар. Передо мной возникло лицо булочника, которому мне предстояло признаться в случившемся. Я бросился на желудочно-больного. А он так огрел меня метлой, что у меня еще долго был синяк на боку. В тот день я усвоил следующее: всегда будет прав тот, у кого в руке палка. И я сделал вывод: человек никогда не должен быть безоружным.
Как бы там ни было, но воспоминание о шопронском садисте-дворнике помогло мне заглушить на этот раз голос совести.
"В конце-то концов, какое твое дело? Тебе-то самому! не придется ведь пускать в ход свое искусство! В худшем случае, будешь обучать ему кого-нибудь в Форт-Брагге или в другом месте! Ты овладеешь специальностью. Тебе хорошо заплатят за науку - и дело с концом. Тебя-то ведь не заставят ни убивать, ни совершать! диверсии. А какое тебе дело до остального!"
Это были ложные доводы, но на время они вернули мне покой. С этого дня я старался относиться ко всему, как к определенному виду спорта.
Нашего японца звали Симидзу. Мистером Симидзу. Я заметил, какая спокойная и учтивая улыбка появляется на его губах всякий раз, когда к нему обращаются. Мне доставляло удовольствие наблюдать за ним. Это служило мне до некоторой степени развлечением, к тому же было разрядкой при весьма одностороннем умственном напряжении. При всяком удобном случае я обращался к нему с вопросом, при этом умышленно выделял слово "мистер". Игра была доведена мною до того, что в конце концов фамилию его я произносил только частично и едва слышно, дабы подчеркнуть первое слово обращения.
Я добился удивительных результатов. Видимо, человечек этот, прежде чем ему удалось наняться в армию США, перенес невероятные унижения. Из-за желтой кожи? Или как военнопленный? Не могу сказать. Несомненно было одно: сознание своего равенства с американцами осчастливило его. То, что для нас ровным счетом ничего не значило, для этого желтого человечка олицетворяло исполнение самого заветного желания.
Я отметил, что со мной он был любезнее, чем с моими однокурсниками. Быть может, вы меня за это осудите, все равно скажу прямо: я систематически льстил его самолюбию, таким образом отличные отметки были заблаговременно мне обеспечены.
Для теоретических и практических занятий в нашем распоряжении имелись мастерски исполненные муляжи.
- Итак, после того как вы ознакомились со строением человеческого тела, можете ли вы обозначить на нем наиболее уязвимое место? - спросил нас преподаватель.
- Сердце! - ответил один из нас.
- Вход в желудок, - решил другой.
Сам я посчитал наиболее чувствительным к повреждению головной мозг.
Четвертый опрошенный назвал позвоночный столб.
- В конце-то концов, все вы правы! - кивнул мистер Симидзу. - Но все же вы плохо рассмотрели куклу.
Он достал кинопроектор и с помощью замедленной съемки доказал нам, что самое уязвимое место у человека - переносица.
- Тут не нужно даже особых усилий! - Он и это произносил, по обыкновению, смиренно, с любезной улыбкой. Мне кажется, что такое же выражение лица у него было бы, например, при распространенной в его народе церемонии чаепития или на собственной свадьбе. О наличии у него каких-нибудь человеческих чувств я мог судить лишь по тому, как он реагировал на мою лесть.
Все курсанты, один за другим, должны были подходить к человеческой голове, до ужаса похожей на живую.
"Работая" над пластмассовой головой, мы все без исключения овладели искусством убивать человека костью его собственного носа. Оказалось, это не так уж и. трудно, а значит, и не очень интересно. Заметив, что мы скучаем, мистер Симидзу сказал:
- Разумеется, и остальные приемы не отличаются особыми трудностями, если… - Он умолк и стал разглядывать нас, как бы решая, достойны мы его доверия или нет. - Если быть знакомому с ними. Как и всякое серьезное дело, убийство требует знания. Надо знать, в чем суть всякого приема! Тогда он не представит особой сложности.
Вот к этой-то сути нас подводили, упорно, долгими неделями.
Когда мы уже отлично знали, как прикончить человека костью его собственного носа, перед нами поставили манекен мужчины в натуральную величину.
- Смотрите! Я беру в руки дубину. Бью!
Манекен был подключен к электрическому сигнальному щиту позади него. После удара на щите зажегся синий свет.
- Видите? Я только ранил его, он еще способен сопротивляться. Вместо того, чтобы его сразу прикончить, я обозлил его. Сигналы говорят об этом. Инстинкт самосохранения придаст такому человеку сверхъестественную силу.
Снова поднялась дубина. Удар. На щите на этот раз зажегся желтый свет.
- Это уже лучше. Но он еще способен защищаться и, что еще хуже, кричать. Следите за следующим ударом.
На этот раз зажегся красный свет. Голова куклы откинулась назад, затем упала на грудь. Она приняла странное, неловкое, фантастически уродливое положение, в котором и осталась.
- Человек мертв! - сообщил мистер Симидзу.
Нас успели в достаточной мере приучить не страшиться ни крови, ни смерти. И все же мне стало не по себе при виде этого изуродованного "человека" с перебитым хребтом.
Значит, если ударить живого человека, он станет таким же?..
По правде сказать, я не заметил у большинства моих однокурсников склонности задумываться над подобными вещами. Более того, им доставляла удовольствие эта страшная игра. Разгоряченные, они напоминали захмелевших от сознания собственной силы балаганных борцов. Но все же на лицах кое-кого из курсантов я уловил еле заметное возмущение. Именно еле заметное: у них лишь слегка сдвинулись брови и помрачнел взгляд.
Но от зорких глаз японца это не укрылось.
- Что, вам больше улыбалось бы самим лежать с перебитым позвоночником? - И он, поочередно останавливаясь перед "сердобольными", каждому говорил: - Вам так хочется стать самому покойником? А вам?.. Словом, никому не хочется быть убитым! А ведь вы не должны забывать, что на избранной вами стезе милосердие - понятие чуждое. Убьют именно того, кто сам не убивает. Задумайтесь над этим!
- Ну, что ты скажешь? - обратился ко мне после ужина Олд Иглава - чех моих лет. Собственно, его имя было Олдржих, но оно казалось всем нам трудным, непривычным и кто-то подал идею чуть подсократить это имя, тогда получится совсем по-английски. Так вышло ласкательное Олд, то есть "старик".
Я знал Олда как молчаливого, замкнутого парня. Его редко было слышно, слова у него рождались с трудом, но журчали мягко, как волны Моравы. Мне по крайней мере его речь напомнила симфоническую поэму Сметаны. Он не отличался общительностью. Тем более странным показалось мне, что он первый заговорил со мной.
- По поводу чего?
- Ну, по поводу всего этого. Бери дубину и бей человека по затылку. А если он окажется к тебе фасадом, расквась ему физиономию. Что за рецепты? Тьфу! - сплюнул он.
- Тебя сюда никто не тянул! - напомнил я.
- Ну, сам явился, что греха таить, явился добровольно, - признал он нехотя. - Мне в Нью-Йорке наши эмигранты сказали, что мы будем бороться за освобождение Чехословакии! Но так?! Такими методами… Тьфу!
Наученный горьким опытом - мне вспомнилась история с моим соотечественником Ковачем, - я пристально поглядел на Олда. Лицо у него было осмысленное, лоб широкий, выпуклый. В его синих, обычно кротких глазах я еще не видел столько гнева.
"Парень говорит искренне! - решил я. - Тем не менее надо быть начеку!" Но все же я посчитал своим долгом его подбодрить.
- Послушай, Олд! Тот, кто учится убивать, еще не убийца. Вот над этим ты и поразмысли! И еще вот что: не думаю, что подобные разговоры помогут тебе.
Он покраснел, затем побледнел.
Мне стало жаль его.
- Сумел ошибиться - сумей и поправить свою ошибку. А я тебя не выдам!
Я хотел дать ему понять, чтобы он сделал соответствующий вывод и больше ни с кем не отводил душу. Пусть думает себе на здоровье о чем хочет, лишь бы вслух не высказывал своих мыслей.
Спустя четверть часа я не на шутку встревожился из-за этого своего великодушия.
За мной явился ординарец из штаба. Я был уверен, что Иглава уже успел наябедничать. И обдумывал, что сказать, как оправдаться. После урока с Ковачем мне навряд ли удастся выкрутиться!
Когда я подходил к штабу, голова у меня буквально раскалывалась.
- Из генерального штаба прибыл нарочный, для вас тут тоже есть письмо, - сообщил дежурный. - Ваш отец лично просил передать его вам.
Тяжелый кошмар, сжимавший мою грудь, стал ослабевать, я глубоко вздохнул. И тут же попросил в душе прощения у чешского парнишки, который доказал мне свою человечность и порядочность.
Но среди нас были и парни иного сорта.
Были? Этот иной-то сорт и составлял, если хотите знать, большинство.
Взять хотя бы тридцатилетнего Радомовского.
- Привет, камрад! Ей-богу, я доволен, что учусь здесь вместе с венграми. Но позволь же мне представиться, - он щелкнул каблуками, - Зенон Радомовский, польский эмигрант. Отец мой во время войны был офицером у генерала Андерса, вот мы теперь и на западе. Ну скажи, не любопытно ли, что у венгров и поляков всегда схожая судьба?
Я считал его болтливым, спесивым типом и не питал к нему ни малейшей симпатии, хотя к полякам вообще расположен, и поспешил, как всегда, от него отделаться.
Помню, как этот же самый Радомовский пристал ко мне после одного из наиболее омерзительных кощунств над подобием человека.
Мы по обыкновению экспериментировали над куклой. Проходили практику по мгновенному выкалыванию глаз у человека. Фонарики, мигая, исправно сообщали попадания. Пластмассовые глаза после каждого удара проваливались, и на нас глядели пустые глазницы. Что и говорить, это было весьма неаппетитное зрелище.
- Вот это подходящий прием! Не правда ли, приятель? - восторгался шляхтич.
Я бы охотнее всего нацелился сейчас именно в его буркала, так они были противны мне в эту минуту! Но, слава богу, он ничего не подозревал.
- Когда мы покончим с этим курсом, как раз подойдет время разъезжаться по домам. Вот будет наслаждение проверить свою науку на физиономиях большевиков! - И он ткнул своими длинными пальцами в воздух. Не оставалось сомнения, что Радомовский собирается проверить этот прием на своих соотечественниках.
Я промычал в ответ что-то невнятное и отошел прочь. Этот человек действовал на меня тошнотворно.
Кубинец Рикардо был точь-в-точь таким, как Радомовский. Два эти человека словно родились духовными близнецами!
- Проверьте у себя на груди расположение костей, - продолжал мистер Симидзу. - Обратите особое внимание на участок над грудной клеткой. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что, использовав именно это место, можно легче, быстрее и вернее задушить человека? Он и пикнуть не успеет. - И японец самодовольно демонстрировал свой испытанный прием, успех которого всякий раз подтверждался вспыхиванием красной лампочки.
- Вот тебе, Фидель! Вот тебе, Рауль! - вопил Рикардо, упражняясь на пластмассовой кукле. Весь его вид говорил о том, какое наслаждение доставляет ему эта забава.
- Он ненавидит братьев Кастро! - шепнул мне другой кубинец, называвший себя Фолло, но я подозревал, что это был его псевдоним.
Этот Фолло едва ли отличался от Рикардо темпераментом и силой ненависти к братьям Кастро.
- Меня бы больше устраивало, если бы курсанты не отвлекались.
В тоне мистера Симидзу звучал упрек. И не будь именно я одним из "провинившихся", он, я уверен, наложил бы "за разговоры на посторонние темы" какое-нибудь дисциплинарное взыскание.
Наш японец, казалось, был неисчерпаем в демонстрации своих приемов.
- Только что я показал вам наиболее уязвимое место над грудной клеткой. Теперь я предоставлю вам возможность убедиться, что с человеком так же легко покончить, зная, что делается у него ниже грудной клетки!..
Кукла покорно сносила все.
- Я произвожу опыт медленными движениями, чтобы вы лучше усвоили их технику. И вижу по вашим лицам, что вы находите неуместной такую проволочку. Что ж, понаблюдайте, как идет дело после известного навыка.
Мы едва уловили движения его рук, а обозначающий смерть красный свет уже замигал.
- Вот так, господа! Спасения нет, но нет и хрипа, даже писка нет никакого. Вы бережно укладываете труп на землю и продолжаете свой путь. На всякий случаи не мешает запомнить, что того же эффекта вы можете достичь с помощью дубинки, топора, железного лома или чего-нибудь в этом роде.
Рикардо и ему подобным очень нравился этот "предмет". Мне кажется, не будет преувеличением, если я скажу, что убийство - в данном случае инсценировка его - доставляло им огромное удовольствие. Надо было видеть, как они, чуть подавшись вперед, кошачьими движениями подкрадывались к кукле и как торжествовали, когда упражнение удавалось.