Нет, я ждала его с моря. А ожидание - тягостное состояние для человека. Считаешь дни, недели, потом снова дни и даже часы. Ждешь радиограммы или письма с плавбазой, тщетно до самого утра призывая сон. Потом короткий мир жизни вместе, и снова голос мужа: "Отдать швартовы!" - и снова ожидание.
Дочка все изменила, и останься она жить, кто знает, может быть, стала бы я примерной женой моряка, нашла бы счастье в детях, в домашнем очаге. Но не дано мне было этого счастья…
Нельзя, чтоб муж все время уходил из дому. В море, в пустыню, в тайгу - все равно куда; нельзя, чтоб жизнь прошла в разлуках, не заполненных ничем, кроме ожидания.
Я хотела рожать детей, кормить их грудью, стирать пеленки и готовить мужу обед, каждый день готовить, а не раз в полгода, когда он возвращается с моря. "Отсталая баба, обывательница", - скажете. Ну и пусть!
…Когда появилась дочка, я перенесла на нее все то, в чем не нуждался, как мне казалось, Волков. Теперь, после встречи на нашей улице, я засомневалась в своей правоте. Но сделанного не исправишь.
Это могла бы сделать Светка. Наша жизнь с ее рождением стала иной. Пусть Олег по-прежнему уходил в море, пусть… Теперь я ждала его не одна, со мной оставалась частица моего и его "я", и так было легче.
…В любви каждой женщины есть что-то материнское. Но Олегу опека была не нужна. А Станислав был слабее его. Об этом я знала давно и знала, что он любит меня. Решевский молчал, и только глаза его выдавали…
- О чем ты думаешь, Галка? - спросил вдруг Олег. - Если что-нибудь по части угрызений, то совершенно напрасно: я освободил тебя тем письмом.
Хотелось ответить ему резкостью, но нужные слова не приходили, и я промолчала, лишь неопределенно повела плечом.
Когда его осудили, ко мне вышел адвокат и сказал, что муж отказывается подавать кассационную жалобу в вышестоящую судебную инстанцию.
- Просит свидания с вами. Уговорите его. Дело-то сложное. У нас есть кое-какие шансы.
Волкова привели в комнату для свиданий. Он сел, поднял голову, силился мне улыбнуться, но улыбка вышла кривая, скорее гримаса. Выглядел Олег подавленным, но казался таким лишь мгновенье. Оно прошло, и передо мной сидел тот же подтянутый и невозмутимый Волков. Он заговорил глуховатым голосом, слегка покашливал:
- Не бери в голову, Галка. Восемь лет - не так уж много. Одна десятая того, что собирался прожить. Скоро меня отправят. Передач не надо. Оттуда напишу, сообщу новый адрес. Постарайся обо мне не думать. Живи. Как жить - совета не даю, не имею права. Сейчас я ни на что не имею права… Так уж получилось. Если в чем виноват - прости. Я этого не хотел.
Я порывалась что-то сказать, слезы застилали глаза, но он сказал еще несколько незначащих фраз и поднялся.
- Время не вышло, - сказал надзиратель.
- Нам больше не нужно, - ответил Волков, и надзиратель удивленно поднял брови, с интересом посмотрел на него.
Олег шагнул вперед, обнял меня, осторожно поцеловал в лоб, повернул и подтолкнул к двери.
- Иди, Галка, - негромко сказал он, - иди и попробуй обо мне забыть…
Это были последние слова Волкова. Когда я обернулась, его уже не было.
В тот же день ко мне снова пришел адвокат.
- Уговорили? - спросил он, и я вспомнила, что не успела ни о чем таком Волкова расспросить.
- Я тоже не сумел. Уперся - и ни в какую. Характерец…
"О-хо-хо, мне ли не знать его, этот "характерец", - подумала я.
- Знаете, - продолжал адвокат, - ваш муж спросил меня: правда ли, что после осуждения брак расторгается в упрощенном порядке?
- Ну и что?
- А то, что это действительно так. Я разъяснил Волкову юридическое положение на этот счет. Больше он ни о чем меня не спрашивал.
- Ну а мне-то зачем вы говорите это?
- У меня двадцать лет практики, Галина Ивановна, и я многое повидал на свете.
- Поняла вас. Это не тот случай. Благодарю за помощь.
Потом, уже став женой Станислава, я встретила адвоката на улице. Он вежливо поклонился мне, приветливо улыбнулся, и в глубине глаз мелькнуло что-то неуловимое, но я поняла, что он все знает, помнит и знает. Тогда я возненавидела себя, однако человек так уж устроен, что вечно себя ненавидеть не может… А вот про угрызения совести этого не скажешь.
Едва я проводила адвоката, пришел Юрий Федорович Мирончук, секретарь парткома Тралфлота. Он не стал утешать меня, просто посидел на кухне, выпил стакан чаю…
- Знаете, Галя, я уж так, по-домашнему, здесь посижу…
Волков его уважал, да и другие тоже… Я знала, что Мирончук воевал вместе с отцом Олега и был с ним рядом в последнем бою под Волоколамском. Юрий Федорович изредка бывал у нас. Мне казалось иногда, что в его внимании к моему мужу чувствуется нечто отцовское… Но сейчас я была уверена, что все предали, оставили в беде Олега, и Мирончук тоже. Тогда мне и в голову не пришло, что главное предательство я оставляю за собой.
Юрий Федорович уже уходил и, ступив ногой за порог, неожиданно сказал:
- А я Волкову верю. Здесь что-то не так. Ничего не обещаю, но и отчаиваться не следует. Попробуем разобраться до конца.
Потом протянул мне руку, больно стиснул ладонь и стал спускаться по лестнице, а я смотрела ему вслед и с горечью думала о том, что вот явился навестить, зарплату за это получает и "галочку", поди, сейчас поставит в плане мероприятий.
Если б знать тогда, кто есть на самом деле этот человек.
В тот день мне везло на "гостей"…
Прибежала Ольга, потом кто-то из соседей, а поздним вечером пришел Решевский. Он весь день бегал по городу, собирал подписи известных капитанов под ходатайством в прокуратуру республики о новом разбирательстве дела.
Подписей было немного, и Стас, расстроенный и поникший, сидел на том же месте, где пил чай Мирончук, и сил, чтобы меня утешать, видно, не было у Стаса. И слава богу.
Он сказал мне:
- Завтра снова всех обойду… Странное дело: вроде бы друзья Олега, а подписаться боятся… А ведь письмо не оправдывает его. Там содержится только просьба заново рассмотреть дело.
- Кто отказался? - спросила я.
- Павловский не стал и Рябов… А Женька Федоров сам меня разыскал, спросил про бумагу и подписал. Хотя они с Олегом были на ножах…
Вскоре он ушел. Я проводила Стаса до порога, заперла дверь и осталась одна. Ждать…
В первом же письме оттуда Олег спокойным и деловым тоном сообщал мне, что он обо всем подумал и принял решение. Мне не имеет смысла ждать его восемь лет, а с его стороны бесчеловечно рассчитывать на это. Посему он считает, что я абсолютно свободна в своих действиях и вольна поступать в соответствии со своими желаниями и потребностями. Пусть пойму его правильно. Это не значит, что он больше не хочет меня. Он просто не имеет на это желание права в силу, так сказать, определенных обстоятельств. И я, мол, могу ему на это письмо не отвечать. Мое молчание он воспримет как проявленное мною понимание сложившейся ситуации.
Лихое письмо написал мне мой муж. В нем сказался он весь, эдакий непробиваемый сверхчеловек. Конечно, я ответила, что он глупыш, если мог обо мне такое подумать, а выходит, что Волков был прав…
И все-таки не верю я тебе, Олежек. Вот сейчас только и стала понимать. Вовсе ты не такой… И думается мне, что легко ты ранимый, а вот чтоб не увидели этого люди, напялил на себя кольчугу.
Внезапно оркестр оборвал мелодию, остановились и захлопали музыкантам пары.
Волков вел меня по залу к столу, уверенно держал за локоть, и мне вдруг подумалось, что теперь, после всего пережитого, он, вероятно, стал мягче. А могла бы я начать с ним все сначала?
"Наверное, нет… Если б тогда, в самом начале, я была бы уверена, что он действительно любит меня больше своего моря… Может, и не было бы сейчас Стаса?… Что это за мысли у меня шальные? А вдруг это оттого, что нас разлучили надолго? Может, сейчас, когда после двухлетней разлуки он появился, мне опять станет трудно без него? Так ведь тоже может случиться… Боже, о чем я думаю!"
Волков придвинул мне стул, что-то сказал, кажется, он благодарил меня, и это помогло мне справиться с внезапно нахлынувшими чувствами.
Мы сели за стол и увидели, как между столиков идет в нашу сторону Стас.
Олег затеребил вдруг пачку с сигаретами, пытаясь выудить одну, покосился на подходившего Стаса и спросил:
- К Светке на могилку сходим вместе?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
- Итак, приступим. Я - следователь прокуратуры Прохазов. Мне поручено вести ваше дело. Прошу отвечать на вопросы. Фамилия?
- Волков.
- Имя и отчество?
- Олег Васильевич.
- Год рожденья?
- Тысяча девятьсот тридцать пятый.
- Место рождения?
- Поселок Ильинка Московской области.
- Национальность.
- Русский.
- Образование?
- Среднее специальное. Мореходка…
- Партийность?
- Был…
- Ранее судим?
- Не доводилось.
- Домашний адрес?
- Ведь держите меня в КПЗ, зачем вам домашний адрес?
- Потрудитесь отвечать на вопросы, гражданин Волков.
- Уже "гражданин"… Ладно. Улица Северная, дом пятнадцать, квартира пятьдесят четыре.
- Хорошо. Вам, очевидно, кажется, что все это - формалистика, но здесь имеется особый смысл. Говорю вам об этом как интеллигентному человеку, Олег Васильевич…
- Сермяжная правда…
- Вот-вот, - сказал следователь. - Надеюсь, мы найдем с вами общий язык.
…"Найдем с вами общий язык"…
Непросто человеку, которого подозревают в совершении преступления, найти общий язык с тем, кто обязан поддерживать обвинение. Но, видимо, это необходимо - найти со следователем общий язык…
Со времени гибели "Кальмара" прошло более двух месяцев, когда меня доставили в родной порт.
О событиях, предшествовавших первому допросу у следователя прокуратуры, я узнал позднее, когда вернулся из колонии. Под стражу меня взяли уже в Москве. Самолет приземлился на Шереметьевском аэродроме, вместе с сопровождающими нас с Денисовым товарищами мы поехали в город. Моториста отвезли в больницу, а меня в номере гостиницы ждали, чтоб предъявить ордер на арест согласно требованию нашей областной прокуратуры. Затем доставили в родной порт…
К тому времени органы следствия собрали достаточно материалов, дававших повод для моего ареста.
Когда в очередной сеанс связи "Кальмар" не отозвался, у руководства Тралфлота все еще не было особых причин для волнений: могло иметь место непрохождение радиоволн, магнитные бури, неисправность радиопередатчика и прочее. Но мы не подошли и к плавбазе, это уже настораживало, хотя могла быть, к примеру, неисправность в машине.
Прошли сутки, вторые, а вестей с "Кальмара" не поступало. Тогда забили тревогу. По всем судам пошли радиограммы с требованием сообщить любые сведения об исчезнувшем траулере. Капитанам судов, ведущих промысел в тех районах, где, по диспетчерским сводкам, находился в последнее время "Кальмар", вменялось в обязанность принять все меры к розыску последнего.
Поиски были тщетными. Управление тралового флота через соответствующие инстанции попыталось навести справки у местных властей на Фарлендских островах. Но мы с Денисовым все еще сидели на острове Овечьем, и ответ местной администрации, естественно, был отрицательным: нет, никаких следов кораблекрушения в районе островов не обнаружено, сигналов бедствия никто не принимал.
Поиски продолжались. И тут иностранные информационные агентства сообщили о кораблекрушении русского траулера в районе Фарлендских островов, о нас с Денисовым. При этом никаких сведений о причинах гибели судна не приводилось.
Тогда и была создана специальная экспертная комиссия, в которую вошли лучшие капитаны бассейна и представители инспекции безопасности мореплавания. Прокуратура выдвинула перед ними ряд вопросов, в том числе и версию, о которой я впоследствии сказал следователю. Комиссия, она собиралась потом не раз и не два, тщательно разбирала наш рейс, и уже после моего приезда и во время суда она ответила на вопросы прокуратуры так, что у последней были все основания взять меня по прибытии в Москву под стражу. Это подкреплялось еще и рядом затребованных из-за границы документов, о которых я узнаю сейчас, на первом в жизни допросе, если не считать встречи с мистером Коллинзом в порту Бриссен…
Итак, я в кабинете следователя, который надеется найти со мной общий язык.
- Давайте к делу, - сказал он. - Обстоятельства вашего спасения нам известны. Но вот предшествующие события: гибель судна, причины гибели - увы! - тайна, покрытая мраком. А ведь погиб весь экипаж, кроме вас и моториста Денисова. К сожалению, судебно-психиатрической экспертизой Денисов признан невменяемым. Значит, единственный свидетель - вы, капитан. Я склонен с большим доверием отнестись к вашим показаниям, если б не одно обстоятельство…
- Какое?
- Вы не только свидетель. Вы - подозреваемый.
- Подозреваемый?
- Да. По указанию прокурора на основании статьи 3-й Уголовно-процессуального кодекса я возбуждаю уголовное дело по подозрению в совершении вами преступления, предусмотренного статьей 85-й Уголовного кодекса РСФСР - "нарушение работником железнодорожного, водного, автомобильного, воздушного транспорта правил безопасности движения и эксплуатации транспорта, повлекшее несчастные случаи с людьми, крушение, аварию или иные тяжкие последствия".
- И сколько за это полагается?
- Лишение свободы на срок от трех до пятнадцати лет. Но для вынесения обвинительного и оправдательного приговора существует суд. Наша с вами задача в деталях разобраться, как все это произошло. Слушаю вас, гражданин Волков…
…Как все это произошло…
Скитаясь по необитаемому острову, я мучительно думал о происшедшем и поначалу приходил к тому же выводу, к которому пришли мои коллеги из экспертной комиссии, к которому пришли следователи и судьи. Но двойственное чувство не оставляло меня. Я верил тому, что курс был проложен правильно, мог со всей ответственностью отстаивать истинность карандашной линии на карте и всех к ней поправок, которые в моем присутствии и под моим контролем рассчитал штурман. И, конечно, в думах своих я старался склониться к действию непреодолимой силы, которая освобождает капитана от ответственности.
- Но разве не мог ты ошибиться? - говорил я себе. Это случается и с куда более опытными судоводителями… И тогда вся вина ложится на тебя, и нет тебе прощения, ведь по твоей вине ушли из жизни двадцать ребят. Почему ты не остался с ними? Ты хочешь установить истину? Что ж, устанавливай, только для этого может быть предоставлена тебе отсрочка…"
А потом была палата в портовом госпитале Бриссена, и мистер Коллинз, и рапорт смотрителя маяка на мысе Норд-Унст, о котором сообщил мне Коллинз. Именно с этого надо было начать свой рассказ у следователя, но… не хватило решимости. Мне не хватило решимости сразу и обо всем рассказать, и только уверенность, что меня поймет, мне поверит Юрий Федорович Мирончук, привела к истине всех, кто занимался моим делом и кого я, вольно или невольно, запутал своим умолчанием. Не будь Юрия Федоровича с его энергией и одержимостью, так и осталась бы эта история в категории таинственных случаев, и я расплачивался бы за эту таинственность один, если не считать тех двадцати моих товарищей, что навсегда остались в море у Фарлендских островов.
Судьи же вынесли мне приговор, располагая заключением авторитетной комиссии капитанов-экспертов, считавших, что гибель судна могла произойти в результате сильного удара корпусом о подводные камни.
Основанием для приговора послужило то обстоятельство, что пройти через Фарлендские острова к ожидавшей нас плавбазе можно было двумя путями: южным проливом, который был безопасней северного, но удлинял рейс на сутки, и через острова Кардиган, где были и мели, и сильные течения, и подводные камни, способные распороть днище натолкнувшегося на них судна. И лоция не рекомендовала ночное плаванье в районе островов Кардиган. Нет, не запрещала, только не рекомендовала, но капитан обязан учитывать все рекомендации навигационных пособий. Он может не учитывать их в своих расчетах, полагаясь на свой опыт, на мастерство помощников и на иные привходящие моменты. Может… И до той поры, пока не случится непоправимое, никакого с капитана спроса.
А непоправимое случилось.
…Тем, кто работает на море, известна его однообразность. Видевшему море с палубы пассажирского корабля слова эти могут показаться кощунственными, но для них море - праздник, а для нас - будни.
И все-таки каждый рейс, хотя бы в один и тот же район промысла, отличается от предыдущего. Всегда обозначится деталь - отметина, по ней и запоминается очередной отрезок времени, проведенный в море.
Однажды мы встретили на переходе брошенный командой голландский рудовоз. Он получил пробоину, вода стала поступать в машинное отделение. Команда спустила шлюпки и отбыла к берегу. А течь-то и прекратилась. Вот и болтался у Ютландского полуострова этот "Летучий голландец".
Пока мое начальство судило да рядило, куда его отвести, подскочил рижский спасатель "Голиаф", подхватил "голландца" на буксир и отвел в Берген. Премию, конечно, получили рижане. Ну и бог с ними. Спасать - это их главная забота, за это они и жалованье получают…
Потом команда говорила: "Это было в том рейсе, когда пароход-сироту повстречали…"
Во время осенних штормов шестьдесят третьего года за борт смыло судового повара: за каким-то чертом подался из кормовой надстройки на полубак и не привязался при этом. Повара, правда, выловили - заметил вовремя вахтенный штурман, а боцман, обвязанный тросом, прыгнул за борт, но тем не менее неприятностей я имел по горло. Конечно, такой рейс запомнится надолго.
Или был еще случай. Мы ушли от норд-оста к норвежскому берегу, а нас заподозрили в дурных намерениях: мол, селедку хотите в рыболовной зоне таскать. Подскочили катера береговой охраны, подняли было шум, но до скандала не дошло - отпустили с миром.
Нет, в море двух одинаковых рейсов не бывает.
А вот чем отличался последний?… Суматошным отходом, пожалуй.
На "Кальмаре" я делал уже третий рейс. Два подряд, потом встал на ремонт и остался на судне, чтоб самому за всем проследить да и дома побыть немного. В последнее время я все чаще замечал, как тяжко переносит Галка каждый мой выход на промысел, и решил побыть с ней те два месяца, что отвели по плану на ремонт "Кальмара".
Из ремонта судно должно было выйти в начале июня. Но весной стал гореть план добычи рыбы, "сверху" надавили на ремонтников, ремонтники заавралили и вытолкнули нас на две недели раньше.
Такое случается редко, скорее бывает наоборот, но вот же случилось…
Едва мы встали после ремонта в рыбном порту, на судно стало поступать снабжение и повалили инспектора от разных отделов. Приходили моряки с направлениями из кадров, плановики строчили нам рейсовое задание, словом, вся контора лихорадочно снаряжала нас в море. Правда, не только "Кальмар" удостоился такой чести. Вместе с ним еще десяток траулеров в спешном порядке готовился к выходу на промысел.
В эти дни я постоянно был на судне. Хотя у меня и трое помощников, а все же свой глаз - это свой глаз. Потом, в море, если чего не хватит, придется кусать локти.