Во время гневной речи, которая заставила содрогнуться даже жандармов, на благородном лице Жана де Монвиля, зерцале честности и искренности, изменявшемся вслед за движениями души молодого человека, пробежало множество выражений - сначала на нем отразился страх, затем гнев и, наконец, горькая усмешка. Потом юношу охватил приступ ярости.
- Я - Фэнфэн?! Я?! Да вы с ума сошли! Потеряли рассудок настолько, что сами готовы совершить преступление!
Жако, до сих пор растерянно молчавший, наконец обрел дар речи и с болью и возмущением воскликнул:
- Бандиты Фэнфэна подожгли дядюшку и тетушку, а вы обвиняете господина Жана!.. Да это просто чудовищно! Еще хуже, чем если б вы меня в этом обвинили!
- Мне больше нечего сказать, - холодно ответил судья. - Следуйте за мной в кантон и не пытайтесь сопротивляться, это не в ваших интересах.
- Разумеется, гражданин судья, я не стану сопротивляться. На столь гнусное обвинение я отвечу презрением, ибо только в нем может теперь черпать силу оскорбленная добродетель. Возможно, я еще встречу менее предубежденных судей, и, когда они торжественно объявят о моей невиновности, вы раскаетесь, что осмелились возвести на меня столь жестокие и несправедливые обвинения. Идемте!
Судья не ответил, и бригадир, не веривший никому по долгу службы, принялся насмешливо насвистывать кавалерийский марш, в то время как солдаты во дворе выстраивались, чтобы конвоировать арестованного.
- Прощайте, господин Жан! Прощайте, мой добрый, мой дорогой господин, - рыдал Жако, и из его маленьких серых глаз, выражение которых напоминало взгляд преданного пса, лились потоки слез. - Я знаю, вы невиновны, и я вас не оставлю! Я докажу, что это не вы!.. Даже если мне придется умереть!
- Благодарю тебя, верный Жако, единственный мой друг, - с достоинством произнес барон, чье лицо приняло холодное надменное выражение.
Спустя два часа Жан де Монвиль был водворен в кантональную тюрьму.
Преступление на ферме Готе, арест предполагаемого виновника, его имя, широко известное в этом крае, уважение, которым издавна пользовалось семейство Монвилей, - все это вызывало живой интерес окрестных жителей. При иных обстоятельствах такие события наверняка всколыхнули бы общественное мнение, но теперь они прошли почти незамеченными, ибо люди уже привыкли к арестам, связанным с поджигателями, как именовали бандитов. Великие революционные потрясения приучили людей к каждодневным душераздирающим драмам, у всех хватало собственных дел, не оставлявших времени подробно разбираться в обвинениях, предъявленных бывшему аристократу, который, если верить слухам, оказался злоумышленником.
Однако председатель суда, к которому попало это дело, принял его близко к сердцу и пожелал честно провести расследование. Так как все тюрьмы округа были переполнены, барона де Монвиля временно поместили в кантональную тюрьму. Целую неделю его бдительно охраняли. Затем надзор ослаб, хотя места вокруг считались относительно тихими, у полиции и армии работы всегда хватало.
Следствие шло своим чередом, но однажды утром тюремщик, к своему стыду, нашел камеру бывшего барона де Монвиля совершенно пустой. Сообщники заключенного проделали ночью в стене дыру, куда вполне мог протиснуться человек такого могучего сложения, как барон. Рядом на полу нашли лемех от плуга, которым, по всей вероятности, и была пробита стена. Но самое странное заключалось в том, что на лемехе стояло клеймо Ж. Л. Фуше из Готе!
Несмотря на усиленные поиски, беглеца так и не нашли. В то же самое время исчез и верный Жако. Последнему событию, впрочем, никто не удивился.
Итак, Жан Франсуа де Монвиль обрел свободу, но имя его было навеки опозорено. Разве побег и отказ предстать перед недавно созданным судом присяжных не означали признание вины? Правосудие пришло именно к такому выводу. Жан Франсуа, бывший барон де Монвиль, обвиняемый в вооруженном налете и грабеже, в нанесении гражданину Жану Луи Фуше тяжких телесных повреждений, которые вполне могли привести к смерти упомянутого гражданина, и таких же повреждений супруге его, гражданке Марии Терезе Пуанто, был заочно приговорен к смертной казни. Его имущество конфисковали в пользу нации, а за голову беглеца назначили награду.
Фермер из Готе, его жена и внук показания не изменили, поэтому присяжные не нашли ни одного смягчающего обстоятельства. В защиту того, кого весь край теперь считал бандитом, был подан один-единственный голос. Он принадлежал Валентине де Ружмон. Как аристократка, она уже считалась "подозрительной", и все же отважная девушка, презрев грозящую ей смертельную опасность и принеся в жертву свою репутацию, заставила судей выслушать себя. Она не побоялась рассказать, куда Жан ходил по ночам, призналась, что тайно встречалась с ним, и с презрением отвергла возводимую на юношу клевету. Присяжные - достойные земледельцы - не разбирались в сердечных делах и подумали, что Жан де Монвиль, хоть и из дворянского рода, был чрезвычайно беден и, видимо, решил грабежом поправить свои дела. Поэтому они с легким сердцем приговорили его к смерти, искренне веря, что осудили знаменитого Фэнфэна. Впрочем, за неимением подсудимого, приговор не был приведен в исполнение, значит, обошлось и без кровопролития.
Спустя два дня госпожа де Ружмон с дочерью, к которым комитет департамента внезапно проявил повышенный интерес, бежали за границу. В августе в замок Жуи попала молния и руины его выгорели дотла. Стихия разбушевалась так, что от древнего родового гнезда Монвилей остались лишь куча почерневших камней и проклятое имя.
Часть первая
ПОДЖИГАТЕЛИ
ГЛАВА 1
Прошло два с половиной года.
Через неделю, то есть 4 брюмера IV года (26 октября 1795 года) истекали полномочия Национального Конвента, а спустя девять дней к власти пришла Директория.
Изменение формы государственного правления не было неожиданным. Следом ожидался период относительного спокойствия, как правило, наступавший после великих потрясений. Это относилось не только к государственной политике, безжалостной по необходимости и во имя той же необходимости державшей в страхе половину населения, но и к смутам, царившим в провинциях, в частности в провинции Бос.
Бандиты, в течение двух лет беспрепятственно опустошавшие прекрасный край, исчезли полгода назад. О поджигателях ничего не было слышно, дороги стали относительно безопасными, земледельцы наконец вздохнули спокойно, появилась уверенность в завтрашнем дне, и дьявольский Фэнфэн перестал наводить ужас на жителей.
Едва лишь страх перед разбойниками рассеялся, или, точнее, стал менее заметным, как тотчас нашлись люди, которые принялись потешаться над бандитами. Кое-кто даже поговаривал, что Фэнфэн, бывший дворянин, эмигрировал. Во Франции все начинается и кончается песней, и какой-то доморощенный поэт сочинил девяносто куплетов "Жалобы Фэнфэна", которую вскоре стали распевать повсюду. Жалоба эта, хоть и весьма посредственная, имела бешеный успех - так смех всегда приходит на смену страху. Распевая песенку Фэнфэна, люди начинали верить, что все на самом деле обстоит именно так, как сказано в модных куплетах. Только несколько скептиков, успевших, по правде говоря, жестоко пострадать от разбойников, молча пожимали плечами. На их взгляд, такое легкомыслие не сулило ничего хорошего.
Не следует от панического страха тут же переходить к полной неосмотрительности. Немного осторожности никому не могло повредить, и подержать ухо востро еще несколько месяцев было бы отнюдь не лишним. Но никто не желал ни рассуждать, ни слушать советов. Прежде Бос был охвачен страхом - необъяснимым и всепоглощающим. Теперь же все необыкновенно осмелели, и ничто не могло поколебать совершенно необоснованного чувства безопасности. Однако правительство не разделяло всеобщей уверенности в том, что бандиты исчезли, и считало наступившее затишье обманчивым.
Доказательства не заставили себя ждать. Министерство финансов, вынужденное отправить деньги в Итальянскую армию - каких-то 25 000 ливров - предприняло невиданные доселе меры предосторожности, так как указанную сумму было необходимо вывезти за пределы парижских окрестностей, по-прежнему считавшихся небезопасными. Прямой путь через Бургундию на Лион был так же труден, как и дорога через Шартр и Верхнюю Бос, даже с заездом в Орлеан. Чтобы избежать опасностей, подстерегавших на обоих направлениях, стратеги из министерства выработали следующий план: 28 вандемьера IV года (20 октября 1795 года) с улицы Нотр-Дам-де-Виктуар одновременно выезжают три дилижанса. Первый покинет Париж через заставу Шарантон и направится в Бургундию, увозя, как обычно, пассажиров и туго набитые тюки, которые вполне сойдут за мешки с деньгами.
Другой дилижанс двинется по версальской дороге, минует Рамбуйе, Шартр, Орлеан, но повезет медные монеты.
Каждую карету помимо трех конных жандармов будут сопровождать по пять солдат, которые спрячутся на крыше под брезентом, делая вид, что охраняют 25 000 ливров, предназначенных для Итальянской армии.
Наконец, последний дилижанс без всякой охраны выедет из столицы через Чертову заставу и отправится в Орлеан с остановкой в Этампе. Именно он и повезет бесценный груз.
Не вызывая подозрения у злоумышленников, дилижанс прибудет незамеченным в Орлеан, где деньги погрузят на судно и водным путем отправят в Невер.
Вот какой гениальный по своей простоте план разработали господа из Казначейства! Образцовым чиновникам даже в голову не пришло, что не худо бы, и даже весьма разумно, не эскортировать пустые дилижансы, а приказать всем шестнадцати охранникам сопровождать карету, действительно перевозящую деньги. Однако подобная мысль ни у кого не зашевелилась, и в шесть часов утра назначенного дня план начали приводить в действие.
Пропустим два первых дилижанса и отправимся за третьим, который тянули четыре могучих коня. Пассажиров было всего четверо, да и те ехали в заднем отделении. Среди попутчиков выделялся щеголь гигантского роста и атлетического сложения, одетый причудливо даже по меркам тогдашней моды: невероятного покроя фрак бутылочного цвета с длинными, до самых икр, фалдами, короткий жилет, короткие облегающие штаны из белого казимира, шелковые чулки, тоже белые, и аккуратные сапожки с золочеными отворотами. Головным убором служила популярная в то время огромная треуголка. Длинные темные волосы "собачьими ушами" обрамляли лицо и спускались на плечи. Следует также упомянуть трость, прозванную за свою змеевидную форму "исполнительной властью", и широченный платок из белой кисеи, закрывавший лицо франта от подбородка до самого носа.
Напротив сидел молодой человек среднего роста, с выразительным, но очень бледным лицом. Одетый без всяких претензий, во все черное, в простой треугольной шляпе, с длинными волосами, перевязанными лентой, он кутался в плащ военного покроя. Тонкие темные усы свидетельствовали о принадлежности путешественника к элитным войскам.
Место справа занимал мужчина среднего роста, с ничем не примечательным лицом, болтливый и суетливый. Возможно, это был служащий Казначейства.
Наконец, четвертый путешественник, владелец лихо заломленной шляпы военного образца с пряжкой и кокардой, обладал весьма отталкивающей внешностью и, вероятно желая вызвать еще большую неприязнь к своей особе, беспрерывно пил водку. Он плотно завернулся в просторный каррик табачного цвета - пальто со множеством пелерин, так что видны оставались одни глаза, тусклые и холодные.
Попутчики, похоже, не были знакомы прежде. Отозвавшись кондуктору, выкликавшему имена по паспортам и украдкой окинув соседей испытующим взглядом, путешественники заняли места в тяжелой карете. Бледный молодой человек с темными усиками оказался Леоном Буваром, щеголь - Франсуа Жироду, человек в каррике - Жаком Бонвэном, а четвертый пассажир - Матиасом Лесерфом.
Промчавшись по улицам Парижа, дилижанс миновал заставу и замедлил ход. Теперь он еле-еле тащился, делая не больше полутора лье в час, раскачиваясь, шатаясь и подпрыгивая на ухабах. Иногда на дороге попадались ямы, и высокие колеса погружались в грязь по самую ось. Привычные к подобному средству передвижения - по тем временам наиболее комфортабельному - пассажиры устраивались на сиденьях, теснились, стараясь дать соседям возможность усесться поудобнее, поджимали локти и прятали под скамью ноги, стремясь избежать толчков и падений. Однако, когда карета тряслась по колдобинам, они все-таки толкали друг друга, и довольно сильно. Затем начинались взаимные извинения.
Расфранченный молодой человек с рассеянным видом, модным у тогдашних щеголей, озирался по сторонам и время от времени фальцетом издавал восклицания, сюсюкая, словно ребенок, и картавя, что считалось верхом изысканности:
- О, тысяча извинений, г'аждане! Эта до'ога так отв'атительна… Боже мой! похоже, нас 'азнесет п'осто на кусочки!
Леон Бувар, явно не расположенный к болтовне, лишь сухо кивал и суровым, хорошо поставленным голосом приносил краткие извинения за причиненные неудобства. Мужчина в каррике сипел нечто неопределенное, а Матиас Лесерф, видимо записной говорун, предпринимал поистине героические усилия, пытаясь завязать разговор хотя бы о плохой дороге и ухабах.
От Парижа до Этампа всего три подставы. Первая находилась в Лонжюмо, в четырех с половиной лье от города. Кареты туда обычно прибывали к одиннадцати часам.
На следующий постоялый двор, расположенный в Арпажоне, в трех с половиной лье от предыдущего, дилижанс попадал в два часа тридцать минут. Двадцать пять тысяч ливров, принадлежащих правительству, беспрепятственно миновали пользующиеся дурной славой леса, окружавшие Париж. Кучер, единственный в дилижансе человек, который мог быть посвящен в государственную тайну, от всей души радовался этому.
От Арпажона до Этампа не больше четырех с половиной лье. Дилижанс прибыл на место в шесть часов, проделав двенадцать лье за двенадцать часов, чему все были несказанно рады. Путешественники перекусили на скорую руку и через полчаса собрались продолжить путь. Стемнело, однако в неярком свете фонаря было видно, что места впереди заняли три новые пассажирки. Две помоложе поддерживали под руки третью, казавшуюся немощной по причине преклонного возраста или болезни. К сожалению, молодые путешественницы кутались в широкие плащи и закрыли лица вуалями, так что оставалось только гадать, сколько им лет и к какому сословию они принадлежат.
- Храбрые гражданки не боятся дурных встреч? - спросил Матиас Лесерф, буквально умиравший от желания поболтать.
- Какие еще дурные встречи? - проворчал человек в каррике. - Дурные здесь только дороги… или дураки… так что нечего пугать женщин.
Остальные путешественники только улыбнулись шутке, однако в разговор не вступили, а гражданин Лесерф, счастливый, что нашел хоть какого-то собеседника, продолжил:
- Нет, правда… ходят слухи, что в Босе, куда мы сейчас въезжаем, неспокойно. Можно повстречать поджигателей из банды Фэнфэна!
- Не слышал о таком! Не понимаю, что ты хочешь сказать, гражданин. И вообще, оставь меня в покое, дай поспать.
- Мне показалось… Я подумал… - стал оправдываться совершенно сбитый с толку Лесерф.
Дилижанс тронулся с места, колеса застучали по брусчатой мостовой Этампа и заглушили его слова. Удивительно, как резво катит теперь тяжелый экипаж! В девять часов он уже прибыл в Отрюи, где предстояло в четвертый раз сменить лошадей. За час карета проехала более двух с половиной лье. Должно быть, путешественники очень торопились и хорошо заплатили кондуктору с кучером, чтобы те живее погоняли. Теперь лошади были в мыле и тяжело дышали.
В четверть десятого дилижанс покинул Отрюи. Беспрепятственно миновав долину Жюин, карета въехала в лес Ла-Мюэт и почти пол-лье катила по дороге между деревьями. Как известно, еще полгода назад название этого леса никто не мог произнести без содрогания, теперь же окружающие заросли, равнина, дорога, все дышало удивительным спокойствием.
В одиннадцать дилижанс оставил позади крохотную деревушку Акбуй, принадлежавшую коммуне Фарронвиль, а еще через четверть часа он бодро катил по дороге, идущей между двумя заповедными угодьями, одно из которых существует и поныне. Пассажиры задремали. Внезапно подседельная лошадь в упряжке резко остановилась и сидящий на ней кучер чуть не полетел на землю. В ту же минуту из темноты раздался властный окрик:
- Стой! Стой, или ты погиб!
Отважный кондуктор пригляделся и, различив на дороге человека с ружьем, схватил пистолеты, прицелился и, выстрелив, крикнул кучеру:
- Погоняй Лютика! Гони во весь опор, парень! Дорога хорошая!
Кучер всадил шпоры в бока подседельной лошади, хлестнул остальных коней, и те понеслись вскачь. Тут же прогремел залп, и рванувшаяся было упряжка тотчас остановилась. Лошадь под кучером была убита наповал и, падая, увлекла всадника за собой, придавив ему ногу. Еще одна подстреленная лошадь забилась и заметалась, запутывая упряжь и сея вокруг смятение. С переднего сиденья раздались крики насмерть перепуганных женщин. Разбуженные пассажиры попытались поднять шторки и открыть окна, однако отовсюду на них уже смотрели дула ружей и мушкетов, а грубый голос приказал:
- Не шевелиться, тогда вам ничего не будет! Нам нужны только деньги!
В подобном положении сопротивление казалось невозможным, а серьезное предупреждение заставляло задуматься.
- Если кто-нибудь шевельнется, расстреляем всех.
Кондуктор не собирался сдаваться. Видя перед собой не меньше десятка разбойников, он разрядил в них второй пистолет, надеясь таким образом припугнуть негодяев.
Бесстрашный кучер наконец выбрался из-под лошадиной туши и перерезал постромки у погибших коней. Вскочив на единственную уцелевшую лошадь, он выхватил из-за пояса пистолеты и, отстреливаясь, помчался вперед, увлекая за собой карету. Увы, экипаж проехал шагов двадцать, не более. Вцепившись в дышло, повиснув на ступеньках и дверцах, бандиты остановили дилижанс. Один из них добрался до тормозного башмака и повернул его - теперь лошадь напрасно силилась сдвинуть карету. Тут же другой негодяй вскочил на круп позади кучера и глубоко, по самую рукоятку, всадил ему нож между лопаток.
Несколько разбойников вскарабкались наверх и вцепились в парусинный верх кареты, под которым скрылся отчаянно сопротивлявшийся кондуктор. Поначалу ему удалось стряхнуть разбойников, гроздьями виснувших на нем, но через минуту, получив удар ножом в горло, он с предсмертным хрипом полетел вниз. Грузно упав на дорогу, тело разбилось о камни.
Подавив сопротивление, нападавшие принялись рыться в багаже. Разбойники явно знали, что следовало искать. Действительно, вскоре четыре большие дорожные сумки были вытащены и сброшены на землю. Звон, сопровождавший падение, подтвердил, что именно в них находятся деньги, которые искали бандиты.