1918, ИЮНЬ
Его Величество российский обыватель задыхался! Животрепещущие новости переполняли его бедную голову, не привыкшую сразу, одновременно вмещать столько фактов, слухов, надежд, огорчений, предположений, догадок, сомнений… А самое тяжкое - веками устоявшийся распорядок жизни был сломан, разрушен и не предвиделось, что скоро он вновь установится.
- Бывало, иду в воскресенье в церковь, в свою, приходскую, к поздней обедне, - к ранней жена бегала, помолится и домой пироги печь, а мы, значит, с детьми, конечно, к поздней… Отстоим, как положено, а там звон: "К достойне звонят, самовар ставить велят!" Придешь домой, рюмашечку домашней наливочки… А жена тебе на тарелку кусок кулебяки с мясом, с яйцами, а весной - пирогов с зеленым луком…
- А тут тебе комбеды. Слышали? Новые словечки одно за другим выпархивают: "мешочники", "коммуна", а вот теперь "комбед" - комитет бедноты. У большевиков все заранее спланировано. Они еще в марте новую газету учредили - "Беднота". Бывало, названия давались газетам солидные: "Гражданин", "Голос", "Русское слово", "Биржевые ведомости", а нынче - "Беднота"! В комбедах одна голытьба, а прав им надавали больше чем исправникам.
- Декрет о национализации читали? Был завод Михельсона, хозяин в него капитал вложил, да что там - капитал! - душу вложил. А чей же завод теперь? Была фабрика Жиро, а теперь, выходит, сплыла? Фабрика считалась испокон веку Абрикосова - стала народной. Господа, что же происходит? Грабеж средь бела дня! Фамилии какие были! На всю Россию известные: Гюбнер, Костанжогло, Циндель. Это в Москве. А в Питере, в Нижнем Новгороде, в Иваново-Вознесенске? А в Баку? Нобель, Манташевы. Это же фамилии!
- Про ГОМЗу слышали?
- А чего это такое?
- Я вам сейчас объясню. Это значит так. Были заводы Сормовский, Коломенский, Брянский, Мытищинский. Одному хозяину такие махины не под силу, поэтому завели акционерные общества. Живете вы, допустим, в Камышине к вдруг узнаете, что вам тетя или дядя капитал в наследство оставили, немного, но все ж деньги. А вы человек серьезный, и как жили без этих капиталов, так и живете. А на капитал покупаете… Поняли? Акцию. И она, эта акция, на вас работает… Теперь не купите. Все. Теперь эти заводы государственные и объединены в одну контору: Государственное объединение машиностроительных заводов - ГОМЗа.
- А если у меня акция на руках?
- Пропала!
- Как это так?
- А вот так. Пропала, и все… Я вас вполне понимаю, даже сочувствую, но могу только утешить - не у вас одного… Да что там акция - весь Черноморский флот утопили!
- Не может быть?!
- Теперь, батенька, чего угодно ожидать можно, хоть светопреставления. А флот потопили - факт!
- Что он им, мешал?
- Все это из-за Брестского мира. Флот стоял в Севастополе, там его постоянное место. А немцы видят, что у большевиков дела слабые, - полезли в Крым, ну и добрались до Севастополя. Тогда большевики, чтобы флот немцам не отдавать, увели его в Новороссийск. Немцы крик подняли - верните! Кто силен, тот и кричит. А Ульянов-Ленин взял да и распорядился: если флот спасти нельзя, а немцам отдавать еще хуже - потопить! Ну и потопили! И знаете какой корабль утопили? "Потемкина"! Даже его не пощадили…
- Ничего, недолго осталось. Чехословаки здорово большевиков колотят. Захватили Мариинск, Челябинск, Новониколаевск, Верхнеудинск, Томск, Омск, Самару…
- Может, помогут большевиков сковырнуть?
- Пожалуй, не помогут… Сильны большевики, чем сильны, не пойму, но сильны. Побывайте у них на митингах, как они своего Ульянова-Ленина слушают… Рабочие, это понятно, им, пролетариям, терять нечего. Вы бы посмотрели, как Ульянова-Ленина образованные слушают! Намедни он перед учителями выступал… Как они ему хлопали!
- Слышали, в Царицыне заговор! В Тамбове, слава те господи, мятеж, в Саратове восстание, в Самаре, как его, - путч…
- Большевиков, не рядовых, а виднейших начали уничтожать. В Петрограде на виду честной публики - Володарского… Это, поди, начало. И до других доберутся… Будут знать, как "комбеды" разводить да солидных людей наследственных фирм лишать!
- Видели в "Известиях" заметочку о новом порядке движения поездов между Москвой и Петроградом? Посмотрите, получите бездну удовольствия! "В целях экономии топлива на Николаевской дороге вводится товарное движение пассажирских поездов. За исключением двух, у всех пассажирских поездов скорость будет товарная. Паровозы переходят на дрова". Вот так! На дрова-с! С чем вас и поздравляем. И это на Николаевской! На царской, можно сказать, дороге. По ее поездам люди часы проверяли!
- Господи! Когда этому конец?
- Читали, как Керенского в газете прохватили? "Сашка Отрепьев". Приехал, дескать, наш говорун в Париж. "Я настоящий представитель русского народа". Помните, у Пушкина: "Царевич я иль нет, им что за дело? Я им предлог для смут!"
- Спаси, господи, люди твоя…
- Николая Романова, говорят, перевезли из Тобольска в Екатеринбург. Поселили в дом купца Ипатьева. Тоже фамилия знакомая… Стойте, стойте. К Михаилу Федоровичу, первому царю из дома Романовых, бояре приехали в Кострому, в Ипатьевский монастырь, уговаривать на царство. Любопытно! Первый Романов - в Ипатьевском монастыре, последний - в доме Ипатьева. Символично!
НЕУДАЧНАЯ СДЕЛКА ОТЦА ИОАННА
Как только Андрей после выздоровления появился в ВЧК, Петерс поручил ему вести дело бывшего настоятеля собора Василия Блаженного протоиерея Иоанна Восторгова.
- По-моему, тут не только спекуляция, - сказал Петерс. - Посмотри, нет ли чего-нибудь посерьезнее…
До Февральской революции высоченный, с большой рыжей бородой и пышной шевелюрой, красавец Иоанн Восторгов был знаменит не только как настоятель известной на всю Россию церкви, но и как председатель правления Московского отделения монархической партии. После свержения самодержавия московское духовенство сочло неудобным оставлять Восторгова в особо почитаемом православными храме, и отец Иоанн превратился в бесприходного священника. Попытался было вступиться за Восторгова его друг, недавно избранный поместным собором патриарх Тихон, но святые отцы без всяких околичностей, напрямки охладили патриарха: "Нельзя, ваше святейшество. Сейчас республика, а отец Иоанн того и гляди "многая лета" государю императору возгласит".
Тогда Тихон нашел Восторгову другое место - секретаря православного миссионерского общества.
Знакомые, зная, что эта должность бесплатная, а отец Иоанн бесплатно даже лба не перекрестит, удивлялись его общественному рвению, но получали смиренный ответ:
- Скучно дома-то без дела сидеть. Привык всю жизнь с мирянами.
Миряне тут были ни при чем. Тихону в миссионерском обществе был нужен доверенный человек - и не столько для дел духовных, сколь для коммерческих.
Новоявленный секретарь сразу же занялся завещанием недавно представшей перед господом купчихи Александры Григорьевны Товаровой. Незадолго до войны она передала в дар миссионерскому обществу собственный доходный дом в Неглинном проезде - в нем находились Центральные бани, гостиница "Европа" и ресторан "Бар". В дарственной Товарова оговорила, что ей пожизненно в доме предоставляется квартира и четыреста рублей ежемесячно на содержание.
Была в дарственной еще одна просьба - похоронить после кончины в Андроньевском монастыре. Это последнее желание было исполнено в точности. Восторгов немедленно приступил к реализации еще одного параграфа дарственной, который гласил: "Дом при моей жизни не продавать и никому не передавать". Ну, а раз раба божия Александра отошла в иной мир, уже справлены все панихиды, сорокоусты и молебны, то, стало быть, дом можно пустить в оборот, благо нашелся покупатель, петроградский купец Погарев. Момент для приобретения недвижимого, да еще столь доходного имущества, он выбрал удачно. Деньги обесцениваются быстро, а дом есть дом, как только Советскую власть спихнут, махине на Неглинной не будет цены.
Восторгов свел покупателя с патриархом, поскольку без ведома Тихона такую солидную сделку совершать оказалось неудобным. Но вдруг налетели, бог весть откуда, разные посредники: казначей миссионерского общества Мухин, присяжный поверенный Крутицкий, исполнявший обязанности юридического советника общества, прицепился дьякон храма Христа Спасителя Григорьев, архимандрит Григорий, епископ Ефрем. И всем надо было "смазать", "дать в лапу". Даже сам Тихон и тот не побрезговал - назвал такую сумму, что Погарева тут же в кабинете патриарха чуть не хватил апоплексический удар.
В последнюю минуту вспомнили о декрете Советского правительства от 20 января 1918 года об отделении церкви от государства. По декрету никакие церковные и религиозные общества не имели права собственности, а все имущество церковных обществ объявлялось народным достоянием.
Сделка получалась незаконной. На совместном совещании патриарх забыл о своем сане и бранился, словно грузчик, побывавший в питейном заведении.
Выход из труднейшего положения нашел приехавший в гости к Восторгову дружок покойного Григория Ефимовича Распутина архиерей Варнава, отозванный за нетрезвое поведение из Тобольска.
- А вы, ваше высокопреосвященство, ослы, - обращаясь на всякий случай не к патриарху, а к Григорию и Ефрему, язвительно произнес Варнава. - Вспомянешь Григория Ефимовича. Он бы вам этот орешек без щипцов раскусил. Возьмите вы у Погарева вроде в долг, а купчую втайне держите, пока бесовское правительство не изгонят.
- Так он тебе и согласится, - возразил Тихон. - Что он, с ума спятил, выложить два миллиона под тайную бумагу!
Погарев сначала было на попятный:
- Вроде бы отцы духовные, а за горло берете, яко барышники. Я вам выкладывай наличными, а вы мне, извиняюсь, бумажку для одного места…
И все же Погарева уломали.
Подписывать тайную купчую крепость решили на квартире у Восторгова, на Пятницкой, 18, где отец Иоанн занимал весь второй этаж.
Все заготовили честь по чести: две бутылки чистой, бутыль красного церковного.
Поговорили, похулили, как могли, новую власть. Подвыпивший дьякон храма Христа Спасителя пустился в богословский спор.
- Вот тебе и несть власти аще не от бога! А это наказание от какого господа на наши головы свалилось? Объясните, академики!
Академикам было не до объяснений - считали, проверяли деньги, не подложил ли Погарев в середину каждой пачки "туфту". Главный "коммерсант" Восторгов в своем кабинете разложил перед купцом на диване двенадцать больших церковных серебряных, вызолоченных крестов и показал два драгоценных камня. От крестов Погарев отказался: "Не надобны! Кабы золотые…", а к камням приценился, рассматривал и так и сяк, даже понюхал. И все сожалел: "Лупу не захватил! Кабы знать!"
В хозяйстве отца Иоанна нашлась и лупа - сильная, десятикратная. Погарев, рассмотрев камешки, нахмурился:
- Вы меня, батюшка, совсем за дурака принимаете!
- Да что вы! Да разве я позволю, такого почтенного.
- Камни-то фальшивые, как один! Чисто булыжники.
- Господь с вами…
Поругались, полаяли один другого, успокоились. Восторгов оправдывался:
- Я за настоящие приобрел. Вот что значит - неопытность. - И неожиданно предложил: - У меня еще товарец есть, по нонышним смутным временам весьма необходимый.
- Поглядим-с!
Отец Иоанн выложил новенькие, все в масле, наганы.
- Дорого не запрошу…
В дверь тихонько постучали. Тихо, смиренно вошла княгиня Щарбатова, справлявшая у отца Иоанна обязанности экономки. Батюшка глянул на княгиню с привычной нежностью, но расплывшаяся улыбка немедленно спряталась в пышную рыжую бороду - взгляд у княгини был тревожный.
- Там какие-то молодые люди вас, батюшка, спрашивают… Говорят, по нужному делу - из ВЧК…
Андрею Мартынову, никогда до этого не интересовавшемуся историей русской православной церкви, пришлось, и не один раз, побывать в библиотеке Румянцевского музея.
Он узнал, что последним патриархом Московским и всея Руси был Андриан, один из самых злейших врагов Петра Великого, и что Петр упразднил патриаршество и создал Святейший Синод.
Андрей узнал, что патриархов на Руси не было почти двести лет, так как главой церкви считался царь, и только после свержения самодержавия опять появился патриарх - Тихон.
Кто такой Тихон, как он ненавидит Советскую власть, большевиков, Андрей тоже узнал, но, разумеется, уже не из книг библиотеки Румянцевского музея.
На все вопросы отец Иоанн отвечал кротко и кратко: "Не помню".
- Кто принес вам наганы?
- Не помню…
- Зачем они вам понадобились?
- Сейчас, право, не припомню… Наверное, так просто…
- Тогда разрешите записать, что вы их где-то украли?
- Как можно!
- Кто-то же вам их принес. Не с неба же они свалились.
- Не помню… Да, да, простите, конечно, не с неба…
- Может быть, назовете вашего поставщика?
- Обрисовать могу… Небольшого росточка, брюнет, глаза… Вот глаз я, извините, не рассмотрел…
Андрей перелистывал записную книжку Восторгова. На двух страничках был список фамилий с цифрами: Шестаков - двадцать пять, Бутурлин - пятьдесят, Бантыш-Каменский - сто… Некоторые фамилии обведены красными кружочками, над некоторыми вопросительные знаки. А вот и знакомая фамилия: Артемьев - пятьдесят и знак вопроса.
Андрей вспомнил Ивана Севастьяновича, пачку "петров", перевязанных синей лентой, и надпись "Святые деньги", голос Артемьева: "Кто ж из православных но знает отца Иоанна Восторгова… Самый благозвучный оратор… Ровно пятьдесят тысяч, копеечка в копеечку, согласно маменькиному духовному завещанию".
У Андрея мелькнула дерзкая мысль: "А что, если попробовать?" И он спросил Восторгова:
- Что же вы с Ивана Артемьева так мало взяли? Бантыш-Каменский сто тысяч отвалил!..
В глазах Восторгова на мгновение промелькнул испуг, но и этого было достаточно - Мартынов понял, что попал в точку.
- Не понимаю, о чем вы говорите, - ответил священник. - Какие сто тысяч?
Андрей сообразил, что сейчас не время выяснять подробности - протоиерей напуган, пусть понервничает. "А Артемьева надо допросить еще раз, может быть, он поможет узнать, что же это за список?"
- Добрый день, Иван Севастьянович. Сызнова встретились…
- Видно, судьба уготовила нам такую необходимость, - согласился Артемьев. - Разрешите полюбопытствовать, это по вашему настоянию меня из вятского узилища вытребовали? Я уже не надеялся больше Москву увидеть. Вдруг утром выкликают: "Артемьев, в канцелярию! С вещами!" Ну, думаю, отходил ты, Иван Севастьянович, по матушке-земле. А меня в поезд. Интересно жить, доложу я вам.
Артемьев старался не подавать вида, что испуган. На вопросы отвечал легко, а в глазах тревога: "Зачем я опять понадобился?"
Не выдержал, спросил:
- Я свое получил-с. А теперь, извините за нескромность, по какому вопросу я вас беспокою?
- Меня, Иван Севастьянович, совесть мучает. Помните пачку денег, перевязанную синей лентой…
- Как же не помнить! Определены на помин души родительницы моей.
- Вот, вот. А до отца Иоанна Восторгова они не дошли, и вина в том моя. А что, если это непростительное недоразумение мы исправим?
Артемьев еще больше насторожился:
- Что это вас, извините, к православию потянуло?
Андрей улыбнулся и нанес расчетливый удар:
- После беседы с архипастырем Варнавой.
У Артемьева от волнения побелел кончик носа, беспокойно зашевелились пальцы.
- С каким Варнавой?
- Будто не знаете? Да не пугайтесь вы, Иван Севастьянович, вы же сейчас не обвиняемый, а свидетель. На что деньги давали?
- Я же показывал. На поминовение…
- Я вас, Иван Севастьянович, умным считаю… И не могу поверить, чтобы вы на поминовение по маменьке такую сумму отгрохали, тем более что завещание вашей матушки у меня, вот оно, можете посмотреть, и в нем такая цифра не упомянута. Придется эту басню оставить, тем более, что Варнава совсем другое показал.
Артемьев облизнул пересохшие губы, спросил:
- Я действительно по этому делу лишь свидетель?
- К вам никаких претензий.
- Тогда все, скрывать не буду. Пятьдесят тысяч рублей я приготовил для передачи Восторгову на предмет вызволения бывшего государя императора из Сибири. Прошу отметить - приготовил, но не дал. Да и приготовил в силу шантажа со стороны Восторгова. Он знал, что я хлебушком приторговываю, и пригрозил, что изобличит меня. Я заткнул его ненасытную утробу десятью тысячами, а он еще потребовал. Вины моей тут нет, окромя того, что во благовременение не поставил об этом в известность власти. А Варнава, сволочь, сам вроде курьера между Москвой и Романовыми, а туда же, клевещет на честных тружеников. Распоследняя гадина! Пьяница несчастный. Блудник, бабий угодник!
Когда Андрей вызвал конвой, Иван Севастьянович торопливо забормотал:
- А я вас узнал. Правда, мне Филатов помог. За прошлое, за то, что много лет назад я вас в доме у моих знакомых обидел, прошу прощенья… Погорячился. Я долго каялся - ни за что ни про что накинулся на сироту. Кто мог предвидеть, что жизнь вот так, своеобразно, повернется…
- Что было, то быльем поросло, - ответил Андрей. - К делу это отношения не имеет…
Во время очной ставки с Артемьевым к отцу Иоанну Восторгову память, хотя и не сразу, все же возвратилась.
- Артемьев, узнаете этого человека?
- А кто же его не знает…
- А вы, Восторгов, знаете этого человека?
- Встречался как будто… Где - не помню.
- Не придуряйтесь, отец Иоанн… Мы с вами не единожды в преферанс игрывали…
- Возможно. Я со многими игрывал. Грешен, люблю картишки.
- Денег у Артемьева вы не требовали?
- Что значит "требовать"? Требовать можно долги…
И вот так часа три. Но потом, видно, отцу Иоанну надоело бесполезное отпирательство, и он заговорил совсем по-иному, без елейности, деловито, даже озорно.
- Ладно, следователь, пиши. Деньги с бывших моих прихожан получал. С некоторых по доброй воле, с других - угрозами. Сколько всего собрал, не помню, побольше миллиона - это точно. Но не на помощь бывшему императору, а себе на жизнь. А всю эту историю с вызволением Романовых я придумал, чтобы прихожане пощедрее раскошеливались. Мое дело чисто уголовное, политического в нем ничего нет… Давай, следователь, подпишу, и все!
Артемьев смотрел на протоиерея с восхищением: "Ловко повернул!" Но когда следователь пригласил Варнаву, Артемьев поскучнел, а Восторгов замолчал, поджал губы.
- Что вы скажете, - спросил Мартынов Варнаву, - с какой целью, по-вашему, гражданин Восторгов собирал деньги?
Варнава усмехнулся в бороду:
- Цели было две, гражданин следователь: первая, это серьезная - помочь свергнутому помазаннику божьему, благоверному императору, а вторая, конечно, помельче - у отца Иоанна много расходов на прелестный пол, поскольку он этого полу любитель…
Восторгов вскочил, не заговорил - зарычал:
- Мало тебя, Варнава, Распутин бил! Надо было тебе давно поганый язык выдрать… - И грохнул кулаком по столу. - Прошу отправить меня в камеру! Лучше с жульем сидеть, нежели с этим змием разговаривать!..
О ходе следствия Дзержинскому докладывал Андрей. Петерс одобрительно посматривал на своего ученика. Феликс Эдмундович, слушая, иногда записывал что-то.