- Монсеньер, - обратился к нему посланец, - я пришел от имени моих товарищей смиренно просить вас обратить внимание на их жалкую участь.
- Чем они недовольны? - спросил дон Мартинш.
- Они жалуются, монсеньер, что вынуждены, как мужланы, добывать себе пропитание охотой и рыбной ловлей; они жалуются, что им приходится оставаться в забвении и безвестности, тогда как иные, менее знатные и храбрые, осыпаны при дворе почестями.
- Пойдите и скажите тем, кто вас послал, - отвечал дон Мартинш ди Фрейташ, - что охота и рыбная ловля - развлечение королей, а не черни; ведь наш король дон Санчо, да хранит его Бог, именно потому и потерял трон, что слишком много охотился. Прибавьте к этому, что имя последнего из наших пажей теперь более известно во всей Португалии, чем имя первого из сеньоров при дворе короля дона Альфонса, и что вместо почестей придворных они за свою верность обретут бессмертное имя.
Посланец возвратился к своим товарищам и слово в слово передал им ответ дона Мартинша ди Фрейташа. Они решили терпеть. Прошел еще год, и перед крепостью ди ла Хорта появился вестник короля дона Альфонса; он приехал от имени короля дона Альфонса объявить дону Мартиншу ди Фрейташу, что теперь тот может передать ему ключи от крепости, ибо король дон Санчо умер в Толедо.
- Пришлите мне охранную грамоту! - отвечал дон Мартинш.
Спустя две недели посланный возвратился и привез охранную грамоту. Дон Мартинш оставил замок на попечение своего старого оруженосца, на которого мог надеяться как на самого себя, надел самую крепкую кольчугу, опоясался тяжелым мечом, взял в руку лучшее копье, сел на своего боевого коня и отправился по путям и дорогам. По прибытии в Толедо он разыскал бальи.
- Правда ли, - спросил он его, - что король дон Санчо умер?
- Да, - ответил бальи.
- Где он погребен? - спросил дон Мартинш.
- В церкви Меньших братьев.
- Благодарю вас.
Дон Мартинш отправился в церковь Меньших братьев.
- Правда ли, - спросил он у ризничего, - что король дон Санчо погребен в этой церкви?
- Да, - ответил ризничий.
- Где его могила? - спросил дон Мартинш.
- Вот здесь.
- Поднимите камень!
Ризничий поднял камень, и дон Мартинш узнал короля.
Он опустился на колени и стал молиться за упокой его души, затем поднялся на ноги и, вынув из кармана ключ, вложил его в руку короля.
- Монсеньер и дорогой государь, - сказал он, - вот ключ от твоего замка ди ла Хорта, я преданно хранил его на протяжении твоей жизни и преданно вручаю его тебе после твоей смерти; я сдержал клятву; спи с миром!
Затем он велел вновь закрыть могилу и отправился в Лиссабон, где приказал доложить о себе королю Альфонсу III.
Король Альфонс III, которому было любопытно увидеть этого необычного человека, приказал тотчас же привести его на Совет, где он в это время председательствовал.
- Государь, - обратился к королю дон Мартинш ди Фрейташ, - теперь вы можете послать четырех прислужниц королевы с их прялками, и они возьмут замок ди ла Хорта, которым не смог овладеть дон Манрики ди Карважал с четырехтысячным войском.
- Поклянись мне в верности, как ты клялся моему брату дону Санчо, - ответил король, - и я не только оставлю тебя управителем крепости, но дам тебе ее во владение, как и все земли, ее окружающие.
- Благодарю вас, государь, - тяжело вздохнув, ответил дон Мартинш ди Фрейташ и покачал головой, - у меня только одна клятва, и она слишком дорого мне обошлась...
Шесть лет спустя дон Мартинш ди Фрейташ окончил свои дни монахом, в ореоле святости, во францисканском монастыре в Сетубале.
Пракседа
I
КОРОНАЦИЯ
В славном городе Барселоне накануне святого дня Пасхи 1099 года ожидалось великое празднество.
Граф Раймон Беренгар III, год назад унаследовавший власть государя и полагавший, что его подданные, словно ученики и апостолы Господа нашего Иисуса Христа, погружены в долгий и глубокий траур по поводу смерти графа-отца, решил, что он должен избрать святой день предстоящей Пасхи для воскрешения в своем лице монаршей власти. А посему к названному дню в добрый город Барселону созывались прелаты, бароны, рыцари и посланцы чужеземных дворов; в скрепленных печатью письмах, разосланных им, сообщалось, что в их присутствии граф Раймон будет посвящен в рыцари и, взяв с алтаря гирлянду из золотых роз - корону арагонских графов, - возложит ее на свою голову.
В назначенный день на праздник собрались не только прелаты, бароны и рыцари Испании, но и в большом числе иноземные государи и сеньоры. Судья и архиепископ Арборейский прибыл с Сардинии; король Арагона - из Сарагосы; король Кастилии - из Мадрида. Мавританские короли из Тлемсена и Гранады не смогли присутствовать сами, но прислали богатые дары, как в свое время их предки, цари-волхвы, одарили Господа нашего Иисуса Христа при его рождении. Собравшихся, как уже говорилось, было так много, что в городе Барселоне и его окрестностях накануне дня святой Пасхи насчитывалось не менее тридцати тысяч верховых из числа самых знатных всадников.
С утра в городе по повелению графа Раймона Беренгара III под звуки труб разглашалось, что в полдень, тотчас после пения Аллилуйи, с первым ударом колоколов всем следует снять траур, срезать бороды и готовиться к празднеству. Как только закончилось пение Аллилуйи и зазвучали веселые раскаты колоколов, каждый поспешил выполнить распоряжение государя; вот почему, если за час до этого улицы были унылы и безмолвны, то через час после полудня они заполнились шумными толпами, ибо одновременно открылись заставы и ворота, иноземные рыцари въехали в город, а горожане высыпали из своих домов.
И, тем не менее, в Барселоне оставались лишь те, кто не мог быть приглашен во дворец Альхаферия; но таких, как уже говорилось, было великое множество, ибо сеньору графу пришлось принять решение, что он не будет приглашать за свой стол и в свой дворец никого, кроме королей и посланцев королей, правителей провинций, архиепископов, принцев, герцогов, графов и их свит; четыре тысячи человек были гостями и сотрапезниками сеньора графа Барселонского.
Целый день толпы людей бродили по городу, заходили в церкви, останавливались посмотреть уличные представления, сменяя молитвы мирскими развлечениями и мирские развлечения - молитвами; но когда настал вечер, все двинулись к расположенному в двух добрых милях от города дворцу графа, поскольку в этот вечер граф должен был отправиться в церковь святого Спасителя, чтобы провести там ночь перед посвящением в рыцари. Вдоль всей дороги горели факелы и соломенные жгуты, освещающие путь кортежу, а для того, чтобы их не переставляли и не было бы темных участков пути, местоположение светильников определялось заранее и трогать и перемещать их ни под каким видом не разрешалось.
Факелы зажгли, хотя было еще совсем светло, как только прозвонили вечерню, и длинная линия огней в одно мгновение протянулась от дворца Альхаферия до церкви святого Спасителя; тотчас же герольды с графскими знаменами в руках помчались по всему пути, наблюдая, чтобы народ стоял по обе стороны дороги и никоим образом не мешал продвижению кортежа.
С последними ударами колокола ворота дворца открылись под восторженный крик толпы, ожидавшей этого с полудня.
Первыми появились отпрыски самых знатных рыцарей Каталонии: они ехали верхом с мечами своих отцов; это были доблестные мечи, зазубрившиеся во время турниров и боев; каждый меч носил имя своего владельца, как меч Карла Великого, Рено или Роланда.
За ними шли оруженосцы тех, кому предстояло быть посвященными в рыцари на следующий день; они несли обнаженные мечи своих господ, и, в отличие от прославленных мечей, эти были девственно-чистыми и блестящими, но все понимали, что в руках тех, кто их должен получить, они вскоре покроются кровью, утратив свою чистоту, а их блеск поблекнет в сражениях.
Затем пронесли меч сеньора графа, сделанный в форме креста: это должно было всегда напоминать его обладателю, что прежде всего он солдат Божий и только потом властитель земной; возможно, ни один граф, ни один король, ни один император не имел столь богатого меча, украшенного такими драгоценностями; прежде чем попасть к своему владельцу, он побывал в руках старого дона Хуана Хименеса де ла Рока, одного из самых бесстрашных рыцарей на свете, шедшего между двумя другими доблестными мужами - бароном Гильермо де Сервальо и сиром Ото де Монкада.
После того как был пронесен меч сеньора графа, появились две повозки из его конюшен, уставленные факелами и нагруженные воском, по десять квинталов в каждой; это был дар графа церкви святого Спасителя, ибо он дал обет сделать церковную восковую свечу такой длины, чтобы ею можно было обвить город Барселону; а дан этот обет был потому, что болезнь отца удержала графа в его стране и помешала ему принять участие в крестовом походе; как рыцарь он испытывал по этому поводу глубокую досаду, а как христианин - угрызения совести. Факелы были зажжены, хотя в этом не было необходимости, поскольку вдоль дороги горели светильники.
Вслед за повозками верхом на коне, покрытом великолепными доспехами, появился сам граф; это был красивый юноша лет восемнадцати-девятнадцати; его длинные волосы, схваченные на лбу золотым шнурком, ниспадали на плечи; во время ночного бдения он должен был быть облачен в латы, поэтому на нем был военный полукафтан; однако этот полукафтан был прикрыт сверху длинным, спускающимся до самых стремян плащом из сукна, расшитого золотом. Двое знатных дворян несли за графом доспехи: шлем с запирающимся забралом, стальную с золотом кольчугу, щит с выгравированной на нем гирляндой роз - символом суверенной власти графов Барселонских. Этих двух дворян сопровождали еще два рыцаря: Рожер, граф де Пальяр, и Альфонс Фердинанд, сеньор д’Иксер; оба держали свои мечи обнаженными, словно защищая королевские доспехи, как им и следовало делать во время битвы, когда эти доспехи покрывают голову и грудь их благородного господина и сеньора.
Следом за оруженосцами сеньора графа показались двенадцать дворян, ехавших по двое; им предстояло посвящение в рыцари, после чего они в свою очередь должны были посвятить в рыцари каждый по десять дворян, и эти сто двадцать кавалеров следовали за ними тоже по двое, на прекрасных скакунах, покрытых попонами из расшитого золотом сукна и великолепными доспехами.
Они возглавляли шествие, поскольку были героями дня, а за ними, следуя рангу, двигались четверка за четверкой сначала прелаты, потом короли и посланцы королей, затем герцоги, графы, далее простые кавалеры, и между ними, отделяя их друг от друга, шли музыканты, оглашавшие воздух звуками труб, литавр и флейт. За этой последней группой повалила толпа полуголых уличных жонглеров; они бежали или ехали на маленьких лошадках без седел и уздечек, управляя ими только голосом и используя их в своих трюках; все это сопровождалось таким шумом и такими выкриками, что человеку, не знавшему причины происходящего, могло показаться, будто настал последний час последнего дня земли и неба.
И вот, наконец, благодарение Богу, при сиянии факелов, превращавших ночь в сплошное веселье, а мрак - в свет, под громкие звуки барабанов, литавр, труб и других инструментов, под крики герольдов "Барселона! Барселона!" и вопли жонглеров шествие достигло церкви святого Спасителя. Хотя, как мы говорили, пройденный путь не превышал двух миль, кортеж двигался так медленно, давая возможность всем насладиться зрелищем, что пробило полночь, когда граф вступил на порог церкви, где его ждал во главе всего своего клира архиепископ Барселонский, которому предстояло на следующий день короновать его.
Знатные сеньоры, ожидавшие посвящения в рыцари, вслед за графом вошли в церковь и приступили к бдению, читая молитвы, преисполняясь радостью и распевая духовные гимны, посвященные Господу нашему Иисусу Христу. Так провели они эту благословенную ночь, благочестиво внимая заутрене, в которой участвовали архиепископы, епископы, приоры, аббаты, читавшие свои часы с благоговейной набожностью в назидание всем присутствующим.
Настало утро; двери широко, распахнулись для всех верующих, и церковь заполнилась; это было просто чудо, что такое количество людей смогло, не задохнувшись, разместиться на подобном пространстве. Архиепископ облачился в торжественную одежду для мессы, а сеньор граф в свою очередь надел стихарь, словно он сам должен был служить мессу, а сверху - далматику, столь роскошную, что никогда ни один император, ни один король не носил ничего похожего; на шею он повесил великолепную епитрахиль с таким жемчугом и такими драгоценными камнями, что невозможно было даже оценить их стоимость; потом он накинул орарь, не менее великолепный, и при этом каждый раз, когда граф надевал новое облачение, архиепископ повторял молитву. Наконец подготовка была завершена и архиепископ начал службу; проговорив эпистолу, он прервался на минуту, и при торжественных гулких звуках органа два поручителя графа - дон Хуан Хименес де ла Рока и Альфонс Фердинанд, сеньор д’Иксер, - приблизились к нему: один пристегнул ему правую шпору, другой - левую. Граф подошел к алтарю, распростерся перед дарохранительницей и стал тихо молиться, тогда как архиепископ, стоя рядом, повторял молитву громко. Закончив молиться, граф поднялся, взял меч с алтаря, смиренно поцеловал рукоятку в форме креста, опоясался мечом, выхватил его из ножен и трижды разрубил им воздух. Первым взмахом он бросал вызов всем врагам святой католической веры, при втором взмахе обещал защищать всех сирот, калек и вдов, а при третьем взмахе поклялся всю свою жизнь быть справедливым как к великим, так и к малым, как к иноземцам, так и к своим подданным.
Когда прозвучали слова последней клятвы, громкий звонкий голос отозвался: "Аминь!"; все обернулись в поисках кричавшего; оказалось, что это провансальский менестрель, проникший в церковь; его сочли недостойным остального общества и хотели изгнать, но граф, расспросив, чем вызван ропот, и узнав, в чем дело, запретил трогать беднягу, говоря, что в такую минуту нельзя отвергать ничьей молитвы, будь то молитва вельможи или простолюдина, богатого или бедного, сильного или слабого, лишь бы только сердце этого человека было чистым, а помыслы - благими. Менестреля оставили в покое, а сеньор граф, вложив меч в ножны, вверил себя и свое оружие милости Божьей, моля о вечном его святом покровительстве и о даровании победы над всеми врагами. Архиепископ помазал святым елеем плечо и правую руку государя. Граф тотчас подошел к алтарю, взял лежащую перед ним корону и возложил себе на голову, а его поручители ее укрепили. В ту же минуту архиепископ, епископы, аббаты, князья и оба поручителя графа громогласно воскликнули: "Те Deum laudamus" , - и под звуки этого гимна сеньор граф взял в левую руку золотой скипетр, а в правую руку - державу и стоял так, пока продолжалось пение "Те Deum" и чтение Евангелия. Затем он положил скипетр и державу и, сев на графское кресло, поочередно посвятил в рыцари прошедших перед ним двенадцать дворян, и все они тотчас разошлись по двенадцати приделам, где уже сами возвели в рыцарский сан по десять кавалеров каждый.
Когда церемония окончилась, государь, с короной на голове, снова взял державу в правую руку, а скипетр в левую, и вот так, с короной на голове и со знаками власти в руках, вышел из церкви и сел на своего коня, облаченный в далматику, орарь и епитрахиль. Однако, поскольку сам он не мог управлять своим скакуном, то к изгибам узды были привязаны две пары поводьев; ту пару, что была привязана слева, держали два поручителя; другие же поводья, из белого шелка и длиной в сорок футов каждый, держали бароны, рыцари и самые знатные граждане Каталонии, а за ними, тоже держась за поводья, располагались шесть представителей Валенсии, шесть представителей Сарагосы и четыре представителя Тортосы. Все, кто держал поводья, будь то справа или слева, шли пешком в знак почтения и своего более низкого положения. Таким вот образом, следуя тем же порядком и той же дорогой, сеньор граф, в сопровождении того же кортежа, среди криков и фанфар, вернулся к девятичасовой мессе в свой дворец Альхаферия, откуда он вышел накануне после вечерни. Там он спешился, вошел в обеденную залу и сел на приготовленный ему очень высокий трон, возложив скипетр и державу на два золотые стула, поставленные по обе стороны трона. Двое поручителей сели неподалеку от государя, а рядом с ними - короли Арагона и Кастилии, архиепископы Барселоны, Сарагосы и Арбуаза; за более отдаленным столом в свою очередь расположились епископы, герцоги и дворяне, возведенные в этот день в рыцарский сан; потом в должном порядке, следуя рангу, свои места заняли бароны, посланцы разных областей и самые знатные горожане Барселоны, а подавали им слуги благородного происхождения и сыновья рыцарей.
Что же касается сеньора графа, то ему прислуживали двенадцать знатных сеньоров, а мажордомом его был барон Гильермо де Сервальо. Барон появился с блюдом в руках, распевая хороводную песню, а сопровождающие его двенадцать сеньоров несли различные кушанья и пели в ответ. Когда песня закончилась, мажордом поставил блюдо перед графом и, отрезав кусочек кушанья, предложил его отведать, после чего скинул плащ и расшитый золотом кафтан, украшенный драгоценными камнями и отороченный горностаем, и отдал их менестрелю. Ему тотчас принесли другие богатые одежды; облачившись в них, он пошел вместе с двенадцатью сеньорами за вторым блюдом. Через минуту все вернулись, распевая новую хороводную песню, и опять мажордом, нарезав вновь принесенные кушанья и обслужив графа, снял одежды и отдал их второму менестрелю; и было десять смен блюд, и каждый раз повторялась все та же щедрость под бурное одобрение всей собравшейся знати.
Пробыв за столом более трех часов, граф поднялся, взяв державу и скипетр, и прошел в соседнюю комнату к трону, который возвышался над расположенными амфитеатром ступенями. По обе его стороны сели два короля, а вокруг на ступенях - бароны, рыцари и знатные горожане. Подошел менестрель и запел только что сложенную им сирвенту: "Корона, Скипетр и Держава":
"Корона кругла, а у круга нет ни начала, ни конца, сие означает, что у Господа нашего, истинного всемогущего Бога, нет начала и не будет конца, и поскольку корона эта - знак всемогущего Бога, возложена она на вашу голову, не на тело, не на ноги, а как раз на голову - средоточие ума; и поскольку ее возложили на голову, вы должны всегда помнить о всемогущем Боге. Да поможет вам эта корона, земная и преходящая, заслужить корону небесной славы, царство которой вечно!
Скипетр - знак правосудия, которое вы должны вершить над всеми; и, подобно тому, как скипетр, этот длинный жезл, протягивают для того, чтобы бить и карать, так и правосудие карает, чтобы злодеи не творили больше зла, а добрые люди стали еще лучше.