- Вам, Паскуаль, должно быть, известно, как всем в моем королевстве, что Мария Падилья вовсе не куртизанка; я познакомился с этой девушкой в доме моего воспитателя Альбукерке задолго до моей женитьбы. Мы оба были очень молоды. Она была прекрасна. Я влюбился, она уступила моей любви. Она была свободна и честна и пожертвовала ради меня своей честью. Я был ее первым и единственным возлюбленным. Те дни, что мы провели тогда вместе, были самыми счастливыми в моей жизни. К несчастью, они быстро пролетели: моя мать и мой воспитатель говорили мне, что государственные интересы требуют моего брака с Бланкой Бурбонской. Я долго отказывался, ведь я любил Марию больше моего королевства, больше жизни, больше всего на свете. Но однажды утром, как обычно зайдя к ней, я нашел лишь письмо; она писала, что, как ей стало известно, именно в ней видят препятствие к миру в Кастилии и благоденствию моих подданных, поэтому она покидает Севилью навсегда. Вот это письмо. Прочтите его и скажите, что вы о нем думаете.
Король протянул письмо Паскуалю и молча ждал, пока тот завершит чтение.
Паскуаль прочел письмо от начала до конца и возвратил его королю.
- Государь, - заметил он, - это письмо написано верной подданной вашего высочества, и я должен признать, что оно продиктовано благородным сердцем.
- Не хватит никаких человеческих слов, - продолжал дон Педро, - чтобы описать вам мои страдания: я думал, что сойду с ума. Но в это время я был очень юн, полон несбыточных надежд и, внушив себе, что общее благо заместит мне личное счастье, не стал искать Марию. Я дал согласие на брак и поручил дону Фадрике представлять меня в поездке за моей юной супругой, чтобы заставить его предать забвению смерть его матери Леоноры Гусман. Он подчинился, к несчастью для нас троих, потому что, когда он привез королеву в Севилью, они были влюблены друг в друга.
Я долгое время не замечал этой страсти: хотя королева была невинной, она все же изменяла мне в мыслях... Холодность юной королевы я приписывал ее равнодушию ко мне. Но вскоре я понял, что ошибся и мне следует упрекать в этом ее любовь к другому. Королева проговорилась во сне, и я все узнал. На следующий день после рокового разоблачения она отбыла в замок Толедо, где находилась под наблюдением Инестрозы - одного из самых верных мне людей, и, клянусь вам, Паскуаль, с ней обходились там как с королевой. Не прошло и месяца, как я получил письмо от Инестрозы, где он сообщал мне, что дон Фадрике пытается его подкупить. Я ответил ему, что он должен войти в доверие к моему брату, замышлявшему заговор, и отсылать мне копии его писем к Бланке до тех пор, пока он не столкнется со столь значимым посланием, что сочтет необходимым направить мне оригинал. С этого времени замок Толедо должен был превратиться для королевы в тюрьму.
Через два месяца я получил это письмо, - и дон Педро, как он уже это сделал прежде, протянул Паскуалю еще одно доказательство своей правоты.
Primer asistente взял письмо и стал читать его: оно было полностью написано рукой дона Фадрике, и его содержание раскрывало существовавший против короля заговор. Дон Фадрике примкнул к лиге сеньоров, возглавлявшейся его братом Энрике Трастамаре, и в письме к Бланке утешал ее, обещая, что ей недолго осталось находиться под владычеством того, кого она ненавидит. Паскуаль со вздохом вернул письмо.
- Что заслуживает автор этого послания? - спросил король.
- Он заслуживает смерти, - ответил судья.
- Я довольствовался тем, что лишил его звания великого магистра, но, поскольку он не подозревал, что мне все известно, знаете, что он сделал? Он вскочил на коня и, вместо того чтобы бежать прочь из моего королевства, явился в Севилью, безумец! Я не пожелал его видеть. Он прорвался через мою охрану, крича, что он мой брат и этот замок принадлежит ему так же, как и мне. Я позволил ему войти. Знаете, Паскуаль, что он сказал? Он пришел, по его словам, потребовать от меня ответа, за что я лишаю его своей милости. У меня были копии всех его писем к королеве, я показал их ему. При мне было и это письмо, которое вы только что видели: я ему показал его тоже; знаете, Паскуаль, что после этого произошло между нами? Вместо того чтобы броситься на колени и целовать прах у моих ног, как должен был бы поступить раскаявшийся предатель, он - вы слышите, сеньор судья? - выхватил свою шпагу.
- Великий Боже! - воскликнул Паскуаль.
- О, к счастью, я хорошо знаю моих братьев и был наготове, - засмеялся дон Педро. - Признаюсь вам, я почувствовал ужасающую радость при виде его обнаженного клинка и не собирался звать стражу, я хотел убить его сам. Но на шум нашей схватки вбежали ballesteros de Maza , и не успел я сказать и слова, как один из них проломил ему голову ударом булавы. Повторяю, мне вовсе не этого хотелось: я уже говорил вам, что стремился его убить своей собственной рукой.
- Он заслужил свою участь, - сказал Паскуаль, - да простит ему Бог его предательство!
- После того как умер тот, которого я любил как брата и который меня предал; после того как была удалена та, которую я хотел любить как супругу и которая тоже меня предала, я почувствовал себя одиноким на свете и подумал о Марии Падилье, вспомнил о днях нашего счастья. Я разослал людей во все концы королевства, чтобы разыскать ее, и, когда узнал, где она находится, помчался туда сам, не позволив ее предупредить; в то время как другие замышляли заговор, чтобы лишить меня жизни, она - я нашел ее в часовне - молилась за меня. Теперь я сказал вам все. Вот дон Фадрике и вот дон Педро - рассудите нас. Вот жена и вот куртизанка - рассудите их.
- Государь, - произнес судья, - пока еще вы дон Педро Справедливый, постарайтесь не стать доном Педро Жестоким.
Поклонившись королю, он присоединился к veinticuatros, ожидающим его, как мы уже говорили, в соседней комнате.
III
В течение месяца Хуан Паскуаль пребывал на посту primer asistente Севильи, и за все это время произошло только одно убийство; подозрение пало на дона Хуана де Нальверде, и он был арестован на следующий же день. Получив неопровержимые улики, primer asistente приговорил его к смерти, и, несмотря на громкое имя убийцы и влияние всей его семьи, король дон Педро не счел возможным вмешаться в правосудие и виновный, лишенный помилования, был казнен. Этот пример оказался очень действенным, - с того времени всем стали очевидны неподкупность и умение нового судьи. В первую очередь primer asistente сменил три четверти альгвасилов, служивших под началом его предшественника, поскольку почти все они получали мзду, которая существенно превышала жалованье, предоставляемое им государством, от знатных сеньоров в благодарность за то, что эти блюстители порядка не замечали, как те сводят счеты между собой или предаются распутству. Вместо уволенных он поставил надежных людей и организовал отряд горцев из трехсот-четырехсот человек; каждый вечер из них составлялись ночные патрули, и, как только на колокольне Хиральды било девять часов, эти патрули с приставленными к ним начальниками расходились по улицам Севильи. Они располагались на определенном расстоянии друг от друга как в самых пустынных улицах, так и на самых людных площадях, и им был дан категорический приказ следить, чтобы никто не останавливался ни в нишах дверей, ни перед решетками окон. Это была нелегкая служба, но людям хорошо платили, и, кроме того, поскольку primer asistente из своего значительного жалованья брал себе только то, что обеспечивало ему самое необходимое для жизни, он мог оставшуюся сумму тратить на обязательную, по его мнению, добавку оплаты своего отряда.
Итак, как мы сказали, вот уже двенадцать-пятнадцать дней столица Андалусии, вопреки обыкновению, жила без ночных происшествий; произошло только несколько незначительных краж, причем виновные были обнаружены и понесли предусмотренное законом наказание. Но вот однажды темной ночью Антонио Мендес, один из ночных дозорных, которому Хуан Паскаль полностью доверял, увидел, притаившись в подозрительной удаленной улочке, приближающегося к нему человека, закутанного в плащ; дойдя до середины улицы, незнакомец подошел к дому, помедлил минуту и трижды постучал в окно; не услышав ответа, он, несомненно, решил, что того или той, к кому он пришел, еще не было на месте, и стал прогуливаться перед домом. Пока ничего предосудительного не происходило, кавалер не стоял под окном, а ходил от одного конца фасада до другого; поэтому Антонио Мендес, очень точно соблюдавший данные ему указания и не усмотревший ничего недозволенного в поведении прохожего, не обнаруживал своего присутствия.
Прошло некоторое время; незнакомцу надоело ждать и, приблизившись к окну, он снова постучал. Хотя на этот раз стук был гораздо громче предыдущего, результат оказался тот же; кавалер решил запастись терпением, что, судя по сдавленным проклятиям, вырывающимся у него, не было свойственно его необузданной натуре. Поскольку среди распоряжений, данных Хуаном Паскуалем, не было указаний пресекать поток ругательств, если их бросали на ходу, а кавалер, бранясь, продолжал прогуливаться, Антонио Мендес тихо затаился в своем углу, откуда он мог следить за всеми движениями незнакомца и, учитывая, что тот говорил довольно громко, даже слышать его высказывания. Наконец кавалер в третий раз подошел к окну и стал стучать обеими руками так, что любой спящий уже давно бы проснулся. Видя, что это бесполезно, упрямец надумал прибегнуть к иному способу общения с тем, к кому он пришел: направившись к двери, он ударил по ней кулаком с такой силой, что в ту же секунду в окне появилась старуха, по-видимому опасавшаяся, что второй такой же удар просто выбьет дверь, и, высунув голову, спросила, кто в такой поздний час тревожит покой честного дома.
Кавалер застыл в изумлении: ясно было, что он ожидал услышать совсем не этот голос. Он огляделся, подумав, что перепутал дом, но, убедившись, что именно здесь его часто принимали, вступил в переговоры.
- Что здесь происходит? - спросил он. - Где Пакита? Почему она не отвечает?
- Она уехала утром вместе со своей хозяйкой донной Леонорой.
- Донна Леонора уехала? - воскликнул кавалер. - Клянусь святым Иаковом! Кто посмел ее увезти?
- Тот, кто имел на это полное право!
- Кто же это?
- Ее брат, дон Салюстий де Аро.
- Ты врешь, старая!
- Клянусь вам Богоматерью дель Пилар!
- Открой мне, я сам проверю, так ли это!
- Мне приказано никого не впускать в отсутствие дона Салюстия, а уж в такой час тем более.
- Старуха! - вскричал взбешенный до предела незнакомец. - Открой немедленно или я вышибу дверь!
- Дверь крепкая, сеньор кавалер, и, прежде чем вам удастся ее вышибить, сбежится стража!
- Какое мне дело до стражи! - воскликнул кавалер. - Пусть хватают воров и цыган, а не таких благородных сеньоров, как я!
- Так было во времена прежнего primer asistente, но после того как король дон Педро - да хранит его Господь! - назначил Хуана Паскуаля вместо сеньора Телесфоро, стража защищает нас от всех. Стучите сколько хотите, но поостерегитесь, не то вместо этой двери перед вами распахнется тюремная.
С этими словами старуха закрыла окно. Незнакомец устремился к жалюзи и с силой стал трясти прутья, но, поняв, что они слишком прочно скреплены со стеной, чтобы поддаться, вернулся к двери и стал изо всех сил бить по ней рукояткой меча. Вот тут Антонио Мендес, наблюдавший, как мы уже говорили, эту сцену, подумал, что настало время вмешаться.
- Сеньор кавалер, - окликнул он его, - при всем почтении к вам я должен обратить ваше внимание на то, что после девяти часов вечера на улицах Севильи шуметь запрещено.
- Ты кто такой, нахал? - повернувшись, спросил кавалер.
- Я Антонио Мендес, начальник ночной охраны квартала Хиральда.
- Знаешь что, Антонио Мендес, начальник ночной охраны квартала Хиральда, иди-ка ты своей дорогой и оставь меня в покое!
- Не в обиду вам будет сказано, монсеньер, своей дорогой придется пойти вам, и запомните, что в это время запрещено останавливаться перед всеми домами, за исключением своего.
- Мне жаль, друг, - отвечал кавалер, продолжая стучать, - но я не тронусь с этого места!
- Вы говорите так в минуту гнева, но вы еще поразмыслите, сеньор.
- Я уже обо всем поразмыслил, - возразил кавалер, продолжая стучать.
- Не заставляйте меня прибегать к силе! - предупредил ночной стражник.
- Силе? Против меня?
- Против вас, как против любого, кто не считается с верховной властью primer asistente.
- Есть власть и повыше, поостерегись сам!
- Какая же, к примеру?
- Короля!
- Не думаю.
- Ах ты негодяй!
- Король - первый, кто должен почитать закон, и, если бы на вашем месте был король, я бы встал перед ним на колено, как мне положено стать перед сувереном, и сказал бы: "Государь, уходите!"
- А если бы он отказался?
- Если бы он отказался, я бы вызвал ночной дозор и со всем почтением, какое полагается королю, проводил бы до его дворца Алькасар. Но вы ведь не король, и потому говорю вам в последний раз: "Уходите, или..."
- ... или? - со смехом повторил кавалер.
- ... или я вынужден буду вас принудить к этому, монсеньер, - продолжал ночной дозорный, протягивая руку, чтобы схватить незнакомца за воротник.
- Негодяй! - закричал тот, отскакивая и направляя клинок шпаги на ночного стражника. - Прочь, или ты мертвец!
- Вы заставляете меня обнажить шпагу, монсеньер, - заявил Мендес. - Пусть же пролитая кровь падет на вашу голову!
И между ними началась схватка: один из участников был вне себя от ярости, а другой сражался, выполняя свой долг. Кавалер отличался ловкостью и, казалось, владел оружием, как никто, но Антонио Мендес, как настоящий горец, был силен и проворен, и некоторое время борьба проходила без явных преимуществ той или другой стороны. В конце концов меч дозорного запутался в складках плаща противника и бедняга не смог его быстро вытащить, чтобы парировать удар: незнакомец пронзил ему грудь. Антонио Мендес вскрикнул и упал. В ту же минуту слабый отблеск огня осветил улицу, кавалер поднял голову и увидел в окне дома напротив старую женщину с лампой в руках. Он закутался в плащ и быстро удалился, но, к его изумлению, старуха не произнесла ни звука; наоборот, свет погас, окно захлопнулось, и улица погрузилась в темноту и безмолвие.
IV
На следующий день рано утром Хуан Паскуаль получил приказ явиться во дворец Алькасар.
Он тотчас же отправился туда. Дон Педро его уже ждал. - Сеньор Паскуаль, слышали ли вы, что произошло сегодня ночью в Севилье? - спросил он, увидев своего primer asistente.
- Нет, государь! - отвечал Паскуаль.
- В таком случае ваша полиция работает плохо; ночью, между одиннадцатью часами и полуночью, на улице Кандиль, за Хиральдой, был убит человек.
- Возможно, государь; если так, труп будет обнаружен.
- Ваша задача, сеньор asistente, не ограничивается тем, чтобы обнаруживать трупы; вы должны найти и убийцу.
- Я его найду, монсеньер.
- Даю вам три дня сроку, и помните, что, согласно нашему договору, вы отвечаете за грабежи и убийства - деньгами за деньги, головой за голову! Идите!
Хуан Паскуаль хотел было возразить против столь жесткого срока, но король вышел из покоев, не слушая его.
Primer asistente пошел к себе, очень озабоченный этим делом; его ждал ночной стражник, обнаруживший тело Антонио Мандеса и пришедший доложить об этом, но его рапорт ничего не прояснил. Дозорные, проходя по улице Кандиль, наткнулись на труп, оттащили его на ближайшую площадь, чтобы рассмотреть при свете лампады, горевшей перед изображением Богоматери, и узнали своего начальника Антонио Мендеса; однако про убийцу ничего известно не было: когда обнаружили тело, улица была пустынна.
Хуан Паскуаль тотчас же направился на место происшествия. На этот раз улица была полна людей: любопытные образовали полукруг перед столбом, у подножия которого стояла лужа крови. Именно здесь лежал убитый Антонио Мендес.
Primer asistente расспросил всех кого мог, однако люди были осведомлены не больше самого судьи. Он стал обходить соседние дома, но то ли их обитатели не хотели быть ни во что замешаны, то ли действительно не видели, как все произошло, - так или иначе, никаких сведений он не получил. Паскуаль вернулся к себе, надеясь, что в его отсутствие какие-то факты обнаружились.
Новостей не было, однако повторно расспрошенный дозорный заявил, что, когда он нашел Антонио Мендеса, у того в руках была обнаженная шпага - это доказывало, что он защищался от убийцы. Хуан Паскуаль опустился рядом с телом и внимательно рассмотрел рану. Шпага вошла в грудь с правой стороны и, пронзив тело насквозь, вышла под левой лопаткой - бедняга Антонио храбро сражался лицом к лицу с противником. Однако все это ничего не говорило о том, кто был его противник.
Весь день Хуан Паскуаль провел в размышлениях, но все было тщетно - он ни на шаг не приблизился к разгадке. Ночь не принесла ничего нового. Под утро его вызвали во дворец.
- Так как же? - спросил дон Педро. - Ты уже знаешь, кто убийца?
- Нет еще, монсеньер, - отвечал Паскуаль, - но я отдал приказ предпринять самые усиленные поиски.
- У тебя остается два дня, - заметил король, уходя к себе.
Второй день, так же как и предыдущий, прошел в безуспешных попытках обнаружить что-нибудь. Опустилась ночь и наступил рассвет, не изменив ничего. На заре Хуан Паскуаль снова был призван в Алькасар.
- Что у тебя нового? - поинтересовался дон Педро.
- Ничего, монсеньер, - ответил Паскуаль, не столько беспокоясь за собственную судьбу, сколько стыдясь бесплодности своих усилий.
- Остался один день, - холодно заметил король, - но для такого умелого судьи, как ты, этого более чем достаточно, чтобы обнаружить виновного.
И он удалился в свои покои.
Снова Хуан Паскуаль принялся опрашивать всех, кого мог найти, но никакие показания ничего не дали. Все было известно по поводу жертвы, но ничто не могло навести primer asistente на след убийцы.
Наступил вечер; осталась последняя ночь. Хуан Паскуаль решил еще раз пойти на место преступления, рассчитывая, что именно там, в окрестностях этого дома, вдруг что-нибудь да прояснится. Убийство Антонио Мендеса уже забылось, и только камень, все еще красный, оставался единственным свидетельством происшедшего.
Хуан Паскуаль остановился перед этим следом преступления, последним и уже исчезающим, как будто всем уликам в этом деле суждено было пропасть. Полчаса он неподвижно простоял в задумчивости, и вдруг ему послышалось, что его окликнули. Он повернул голову и увидел в окне напротив дома Леоноры де Аро старую женщину, знаком показывающую, будто у нее есть кое-что ему сказать. В положении, в каком находился судья, нельзя было пренебрегать ничьим сообщением, и он подошел под окно. В ту же секунду к его ногам упал ключ, и окно захлопнулось. Он понял, что старуха не хочет быть замеченной, поднял ключ, подошел к двери и попробовал ее открыть. Дверь поддалась. Хуан Паскуаль вошел и с такой же осторожностью, какую проявляла женщина, запер дверь за собой.