- Милая Эрнестина, - окликнула ее сестра, входя, - это господин Дюма; он сам хотел сообщить тебе добрую весть. Леон не уедет и, хотя станет солдатом, будет служить в Венсене или в Париже, то есть рядом с нами.
Легкий румянец покрыл лицо больной, грустная улыбка тронула ее губы.
- О, тем лучше для бедной матушки! - сказала она. - Потерять двух детей сразу - это слишком тяжело, не говоря уже о моем маленьком брате. Как там бедный Жюль?
Речь шла о малыше из родительского дома, метавшемся в жару.
Девушка грустно пожала плечами, весь ее вид, казалось, говорил: "Ты же знаешь, мы больше ни на что не рассчитываем!"
Больная взяла мои руки своими исхудавшими до костей пальцами и поднесла их к бледным губам.
Я осторожно высвободил руки и подошел к колыбели младенца.
Сцена была душераздирающей.
Девушка поддерживала сестру, обнимая ее, обе плакали. Есть страдания, когда утешения невозможны: нельзя найти нужных слов, да они и бесполезны.
Моя спутница почувствовала, сколь мучительно должно было быть для меня это зрелище.
- Пойдемте! - позвала она. - Ты хотела видеть господина Дюма, вернувшего нам всем радость; ты его увидела, будь счастлива.
Умирающая протянула мне руку.
Я взял ее и слабо пожал.
- Я буду молиться за вас, - сказала она мне, кивком и взглядом указывая на Небо.
Я вышел вместе с ее сестрой и остановился на площадке, не в силах идти дальше: я задыхался.
Девушка пристально глядела на меня.
- Ведь у нее нет надежды, да? - спросила она меня.
- Никакой! Лучшее, что можете сделать вы, по моему мнению самая сильная в семье, приготовить себя и вашу мать к этой потере.
- Бог мой! Вам кажется, что это будет так скоро? Ведь она еще на ногах!
- Эта разновидность болезни, дитя мое, предает вас смерти еще вполне живым, если так можно сказать. Так что не обманывайтесь напрасно и ждите ее с минуты на минуту.
- Вы думаете, что это вопрос дней?
- Это вопрос часов, мой бедный ангел! В любом случае, что бы ни произошло, вспомните обо мне, если я могу быть вам полезен.
Вечером, около одиннадцати часов, дверь моей комнаты открылась.
- Пришла молодая девушка в черном! - объявил Томазо.
Я пошел к ней навстречу.
- Ну как? - спросил я.
- Она умерла полчаса назад, - ответила девушка, кидаясь в мои объятия.
- Могу я что-либо сделать для вас?
- О да, дать мне возможность выплакаться!
И в самом деле, до часа ночи она рыдала, уткнувшись в мое плечо.
В час ночи мой слуга проводил ее до дома.
II
Я не знаю ничего другого, что более достойно изучения, ничего другого, что сильнее возвышает человека в собственных глазах, чем борьба труда с нищетой.
Самое страшное несчастье, способное обрушиться на семью, особенно на семью тружеников, - это смерть. В течение двух-трех дней смерть нарушает труд: когда плачешь, работается плохо. Глубокое страдание приводит временами к равнодушию и неподвижности; душа замыкается в себе, парализуя тело. Кроме того, смерть в Париже дорого стоит.
Итак, как мы уже говорили в предыдущей главе, смерть вошла в бедный дом на улице Мирры.
Вместо матери, чья жизнь еле тлела и ничего не стоила, остался младенец, и, хотя его питание не было слишком разорительным для семьи, он все равно должен был обойтись дорого, потому что бессонница и заботы помешают работать тому, кто стал бы заботиться о нем.
Предаваясь общему горю, нужно думать и о расходах, связанных со смертью. Речь не идет о покупке могилы. И этого утешения богатых, становящихся владельцами своих кладбищенских участков, бедные лишены.
Самые убогие похороны в Париже стоят семьдесят франков: сорок пять платят в похоронном бюро, пятнадцать - в церкви, десять - прочие расходы.
Смерть неожиданно вошла в дом несчастной семьи и обнаружила, что кошелек у нее совершенно пуст.
Взяли взаймы эти семьдесят франков у друга, обещая вернуть, и возвращали по десять франков в месяц.
О работе не приходилось думать ни в этот день, ни в день похорон, ни даже на следующий. Прожили эти три дня как смогли.
Обычным источником дохода в семье служил труд отца - он мог заработать пять франков в день, но удавалось это ему не каждый день; заработок двух дочерей тоже мог составить пять франков; на работу матери рассчитывать больше не приходилось, ведь она получила особое наследство - младенца-сиротку.
Богатые люди (мы ни на кого не намекаем) не представляют себе, на какие жертвы надо идти, чтобы одиннадцать человек смогли прожить на десять франков в день, причем не каждый день зарабатываемых, а особенно если учесть шесть детских ртов и два желудка юных девушек, ни в чем так не нуждающихся, как в хорошем питании, чтобы поддерживать их молодость и красоту, - и все это при стоимости хлеба в двадцать су за четыре фунта.
Имея десять франков в день - а из них еще надо вычесть двадцать су квартирной платы, - можно пить только скверный сидр за четыре су, менее полезный, чем просто вода, но все же не вода; еще время от времени отец и мать, принимая во внимание их возраст, позволяют себе выпить стакан вина - но какого вина!..
Семью подстерегало новое несчастье, однако счастливое и своевременное вмешательство Провидения предотвратило возможную беду.
Младшая из двух дочерей, посланная отцом с поручением в десять часов вечера, не вернулась домой.
Прежде чем идти дальше, я расскажу, каким странным способом Провидение, только что выведенное мной на сцену, помешало, как я уже сказал, новым несчастьям обрушиться на семью.
Жанна, старшая из двух дочерей, та, что приходила ко мне ходатайствовать о своем брате, продолжала меня навещать раз в неделю, и должен признаться, что я с нетерпением ждал ее в назначенный час.
Она была одной из сугубо парижских натур - хилых, нервных, легко переходящих от смеха к слезам.
В какой-то вечер во время одного такого нервного срыва я сказал ей со смехом:
- Я уверен, дорогая Жанна, что вы сможете стать прекрасной ясновидящей.
Жанна знала о ясновидящих только по моему роману "Бальзамо". Минуту она оставалась в недоумении, не понимая, что я хотел сказать.
Я ей объяснил, а Лоренца помогла ей понять, кем она сможет стать.
- Попытайтесь! - промолвило это кроткое дитя. - Я не буду вам оказывать противодействия; честно говоря, мне самой любопытно узнать по собственным ощущениям, что такое сомнамбулизм.
- А вы ничего не узнаете, - заметил я, - поскольку, проснувшись, вы не вспомните даже, что спали. Дайте ваши руки!
Она протянула их мне.
У меня достаточно большая магнетическая сила, и я могу заранее, держа в течение минуты руки женщины в своих руках сказать, удастся ли мне ее усыпить или она будет мне сопротивляться.
Через минуту руки девушки повлажнели, глаза зажмурились, голова начала наклоняться то к одному, то к другому плечу, и у меня уже не оставалось никаких сомнений, что опыт удается; вскоре это дитя откинулось на спинку кресла: трех минут оказалось достаточно для полного усыпления ее.
Я прекрасно знаю, что употребил слово, которого нет во французском языке, но сеанс магнетизма - тоже нечто новое. Новая наука требует нового лексикона. И хотя слово "усыпление" еще не существует, оно появится.
Отнюдь не всех женщин можно погрузить в сон, причем большинство из тех, что поддаются этому, не разговаривают во сне, и только очень немногие говорящие во сне достигают состояния ясновидения, так как для этого требуются совершенно особые физические данные.
Если бы Жанна д’Арк была женщина нервная - а я как-то в этом сомневаюсь, зная о ее столь решительной манере обращения с копьем и шпагой, - она была бы прекрасной ясновидящей.
Как правило, склонные к сомнамбулизму мужчины и женщины не только сохраняют во сне все чувства по отношению к своей семье: у некоторых из них именно тогда они пробуждаются и усиливаются.
Таких людей, вводя их в состояние ясновидения и заставляя видеть на расстоянии, прежде всего надо расспрашивать о том, что происходит с их близкими.
Именно это я и сделал.
Девушке сначала стоило большого труда разжать зубы, но по моему приказу она начала говорить и через две-три фразы уже произносила все так же отчетливо, как наяву, что служило доказательством ее восприимчивости к магнетическому сну и способности к ясновидению во время этого сна.
Было около десяти часов вечера: я велел ей посмотреть, что происходит у нее дома, и рассказать мне.
Сначала у нее несколько раз дрогнули веки, словно ее взгляду требовалось преодолеть препятствие, потом она не без некоторого удивления сказала:
- Я вижу!
- И что ты видишь, дитя мое?
- Я вижу, как сестра и мать работают, дети уже уложены спать, но вот что странно: отца нет дома, а ведь я оставила его в постели, когда уходила к вам.
- Что же с ним случилось?
- Не знаю.
- Попытайся выяснить!
Она нахмурила лоб: ей потребовалось усилие, чтобы подчиниться мне.
- За ним пришла жена одного из его друзей, - наконец ответила она.
- А зачем?
- Заболел ее муж.
- Что с ним?
- Расстройство пищеварения.
- Что он съел?
- Омлет.
Я заметил, смеясь:
- Ты уверена в том, что говоришь?
- Я вижу, как отец сидит у его кровати и подает ему чай.
- А освещение какое - свечи или лампа?
- Лампа.
- Хорошо, - заметил я, - возьми бумагу и напиши:
"Мой отец вышел из нашего дома в девять часов и пошел на улицу Рошшуар, в дом № 30, к г-же Коро, которая пришла за ним потому, что у ее мужа случилось расстройство пищеварения; я его вижу в спальне г-на Коро на пятом этаже: больной взял у моего отца чашку с чаем .
Одиннадцать часов вечера".
Потом я ее разбудил.
Несмотря на огромное расстояние между бульваром Мальзерб и старинной часовней Сен-Дени, Жанна всегда ходила пешком.
Она была очень удивлена, когда, разбудив ее, я ей сказал:
- Возьми карету!
- Зачем? - поинтересовалась она.
- Чтобы поехать за отцом на улицу Рошшуар, в дом номер тридцать.
- Но отца там нет: когда я уходила, он уже лег спать.
- Да, но после твоего ухода он встал и сейчас находится по этому адресу.
- Вам прислали письмо из нашего дома?
- Нет, вот тебе записка, ты ее написала, когда спала; в ней объяснение этой загадке; ты прочтешь ее дома.
Я послал слугу за каретой. Жанна положила записку в карман, поехала за отцом на улицу Рошшуар и, к его невероятному изумлению, привезла его домой, а для объяснения происходящего, в качестве развязки всей этой загадочной истории, недоступной для понимания, дома прочла вслух письмо, написанное ею во сне.
На следующий день она пришла ко мне вся в слезах. Ее мать, усмотрев во всем, что произошла накануне, проявление волшебства, заверила ее, что если она будет испытывать судьбу, то Бог ее накажет и она умрет во время одного из таких опытов.
Жанне надо было отнести работу в один из домов моего квартала, и она зашла ко мне, хотя это не был день ее посещений. Чтобы успокоить ее мать, а отчасти и девушку тоже, я обещал больше не проводить с ней таких сеансов. Я сдержал слово.
Но не прошло и недели, как она явилась ко мне сама со словами:
- Я пришла просить вас от имени моей матери, чтобы вы меня усыпили.
- Как? - воскликнул я. - Вы просите от имени вашей матери вас усыпить? Зачем?
- Дело в том, что моя сестра исчезла вчера вечером, и моя мать надеется, что я, будучи ясновидящей, смогу вам сказать, где она.
III
Я хотел понять, в какой степени Жанна чувствительна к магнетическим флюидам. Я взял цветок гвоздики из подаренного мне букета, намагнетизировал его и дал ей понюхать.
Она тотчас же заснула.
Убедившись, что сон ее глубок и она расположена к ясновидению, я предложил ей следовать за сестрой начиная с вечера вчерашнего дня, когда та покинула дом.
Она действительно смогла проследить за сестрой до угла бульвара, а потом сказала:
- Подождите, она остановилась поболтать с подругой.
- Как зовут ее подругу? - спросил я.
- Онорина.
- Ты можешь услышать, о чем они говорят?
- Надеюсь, что да.
- Тогда слушай!
- Она приглашает сестру пойти с ней в Шато-Руж. Сестра говорит, что никогда туда не ходила, и сопротивляется, но Онорина настаивает и увлекает ее с собой.
Бедняжка-сестра говорит правду - она никогда не бывала в бальных залах. Музыка, шум, крики, всеобщее оживление и вдобавок ко всему бокал пунша оказалось достаточным, чтобы ее опьянить. Я вижу, как она отплясывает галоп с незнакомым ей человеком, пришедшим сюда поговорить с Онориной. Когда в полночь сестра захотела уйти, боясь, что отец будет ее бранить, Онорина пригласила ее поужинать у своей матери, пообещав проводить потом домой. Сестра, уже не сознавая, что она делает, доверилась этому обещанию. Я вижу, как она выходит из Шато-Руж и появляется в маленькой плохонькой меблированной гостинице, расположенной в конце улицы Рошшуар; их сопровождают двое мужчин. Один - любовник Онорины, а другому она обещала предоставить мою сестру. Ох, негодница, она обманула - это вовсе не дом ее матери!..
И тогда, взволнованная всем увиденным и опасностью, грозившей ее сестре, Жанна испытала что-то вроде истерики, во время которой только усилие моей воли помешало ей упасть.
Я никогда не видел ни у одной актрисы выражения такого отчаяния и отвращения, какое теперь было у Жанны; потом она немного успокоилась.
Стефани (так звали ее сестру) удалось вбежать в комнату, закрыться там и запереться на ключ; преследующий ее мужчина, разговаривая с девушкой через дверь, обещал оставить ее в покое, если она согласится завтра с ним пообедать.
Чтобы выиграть время, Стефани обещала сделать все, что он хотел.
- Теперь, когда я знаю, где она, - сказала мне Жанна, - разбудите меня, чтобы я могла пойти за ней.
- Сначала, - посоветовал я ей, - чтобы не ошибиться, внимательно осмотри дом и запомни номер.
- Я не могу разглядеть номер, - ответила девушка, - он намеренно стерт. Но если, когда я проснусь, вы мне точно повторите все, что я вам сейчас скажу, то я его узнаю.
Она стала описывать дом. Он четырехэтажный, с тремя выходящими на улицу окнами; в окнах первого этажа выставлены фотографии; дом находится на левой стороне, в конце улицы.
Я разбудил ее и все ей рассказал, потому что, проснувшись, она совершенно ничего не помнила из того, о чем говорила во сне.
Потом я дал ей точное описание дома и предложил проводить ее туда.
Но она мне решительно отказала.
- В этом деле замешаны два человека, - сказала она. - Насколько я могу судить по их ломаной речи, это англичане. Я не хочу, чтобы вы подставлялись. Одна я не подвергаюсь никакому риску, со мной будут считаться, а если нет, я знаю, как заставить себя уважать. Только скажите мне, где я смогу вас найти, если вы мне понадобитесь.
Я должен был ужинать на улице Пигаль, в доме № 10, у одного из своих друзей по имени Лаграв; я назвал ей его имя, дал адрес, и она ушла.
Около восьми часов вечера за ужином мне сообщили, что меня просит выйти в гостиную молодая девушка.
Это была Жанна; ее задержали у дверей меблированной гостиницы на улице Рошшуар и отказались впустить ее туда. Она пошла за братом, ставшим военным, и вместе с ним снова явилась в гостиницу.
На этот раз ей сказали, что обе дамы уже ушли.
Она попыталась выяснить куда. Отец до сих пор не знал, что Стефани не ночевала дома, от него пока все можно было скрыть, но если она и вторую ночь проведет вне дома - тогда все пропало.
Жанна пришла ко мне, чтобы я снова погрузил ее в сон для выяснения того, где сестра находится сейчас.
Я извинился перед Лагравом и его гостями и спустился к г-ну Бенедикту Ревуалю (он жил в том же доме, что и Лаграв). Там я погрузил девушку в сон.
Господин Ревуаль, очень недоверчиво относящийся к магнетизму, хотел присутствовать при эксперименте.
Дальнейшее происходило при нем.
Погрузившись в сон, Жанна начала рассказывать, что ее сестра пошла к девушке по имени Августа, живущей на пятом этаже дома № 96 по бульвару Клиши.
Я послал за каретой и, встретив полицейского, попросил его сопровождать нас. Так как меня знают все полицейские, то никакой трудности с этим не возникло.
Со мной были спящая Жанна и совершенно бодрствующие Ревуаль и полицейский.
Мы подъехали к дому № 96, и Ревуаль пошел осведомиться, действительно ли мадемуазель Августа живет там.
Оказалось, что она там живет, но около семи часов вышла с двумя подругами.
Очевидно, это были Онорина и Стефани. Куда они отправились, никто не знал.
Я спросил об этом у все еще спящей Жанны.
- Они пили пиво в кафе Коке, - ответила она, - и встретились там с двумя англичанами, с которыми виделись накануне.
Мы были в двух шагах от кафе Коке. Господин Ревуаль вышел и отправился туда, чтобы получить какие-нибудь сведения.
В кафе мадемуазель Августу знали и подтвердили, что она была здесь с двумя подругами в указанное время, и там они встретились с англичанами; потом они все вместе ушли обедать, а куда - неизвестно.
На этот раз Жанна, по-прежнему усыпленная, отказалась отвечать. Она сказала только, что девушки ужинали в саду ресторана, где было много людей. Если начать протестовать, это вызовет скандал. Такого следовало избежать.
- Что будем делать? - спросил я.
Мы все еще находились напротив кафе Коке.
- Подождем здесь, только спрячемся, - предложила девушка, - между часом и двумя часами ночи они вернутся сюда.
Была половина девятого вечера. Надо было ждать около пяти часов. Я разбудил Жанну, сказал ей, чтобы она занималась это время своими делами, мы же займемся своими, а в полночь встретимся.
От полуночи до половины первого мы должны были собраться у Ревуаля. Что касается полицейского, то он нес свою службу, прогуливаясь по бульвару, и обещал нас ждать там.
В полночь мы все были у Ревуаля.
Полицейский находился на посту. Мы сели на скамейке, стоявшей в темном месте, достаточно далеко от кафе Коке, чтобы не быть замеченными, но при этом могли видеть все, что там происходит.
В час ночи кафе закрылось. Однако Ревуаль обратил мое внимание на то, что одна маленькая дверь осталась открытой и через нее можно было проникнуть в кафе.
Точно в половине второго подъехали три женщины и двое мужчин. В одной из женщин Жанна узнала свою сестру.
Она решительно запретила нам вмешиваться в то, что должно было последовать. Это касается только ее, объявила она.
После этого она пронаблюдала за сестрой, вошла вслед за ней, а через десять минут вышла вместе с ней.
Англичане, а это действительно были англичане, попытались им воспрепятствовать, но Стефани, узнав, что отец не знает о ее выходке, бросилась к сестре в объятия с криком:
- Уведи меня отсюда!
В два часа ночи она, целая и невредимая, попала к себе домой, и семья успокоилась.