Бонтеку выскочил на палубу и с первого взгляда понял все: и опасность, от которой бежали его люди, и опасность, которая грозит ему лично.
- Если они бросили нас в такую минуту, - сказал он, качая головой, - значит, они не вернутся.
- Но что же тогда делать, капитан?
И, словно Бонтеку был неким божеством, все эти люди с нетерпением ожидали его ответа.
Возможно, капитан был более мужественным человеком, чем они, но, в конце концов, он был всего лишь человеком.
Он посмотрел вокруг долгим взглядом, одним из тех взглядов, что раздвигают горизонты.
Но нигде ничего не увидел - ни берега, ни паруса, ничего, кроме этих двух лодок, неизвестно куда плывущих, и обезумевших гребцов, изо всех сил навалившихся на весла.
Затем Бонтеку, внезапно приняв решение, крикнул:
- Живо поднять и распустить паруса!
Матросы сначала исполнили приказ капитана, а потом поитересовались, для чего это делается.
- Как для чего? - сказал Бонтеку. - Мы попытаемся догнать их, и, если они, когда мы их догоним, откажутся принять нас к себе, мы обрушим судно на этих мерзавцев, чтобы научить их исполнять свой долг.
В самом деле, благодаря маневрам корабля и неведению беглецов о том, что такой приказ будет отдан и исполнен, судно приблизилось к ним на три корпуса; однако беглецам, маневрирующим с помощью весел и парусов, удалось подняться на ветер и, несмотря ни на что, уйти.
Так что последняя надежда капитана оказалась обманутой.
Он вздохнул, затем, тряхнув головой, словно желая отогнать собственные тревоги, сказал:
- Вы видите, друзья мои, что нам больше не на что надеяться, кроме как на собственные усилия и милосердие Господа. Так соберем же все наше мужество; пусть одни из нас продолжают попытки потушить огонь, другие же в это время выбросят за борт порох.
Матросам и на этот раз следовало подчиниться, к тому же сделать это проворно: их могли спасти только сплоченность и быстрота действий.
Каждый принялся за порученную работу, и, в то время как двадцать человек побежали в пороховой погреб, Бонтеку, раздав буравы и долота, подавал пример, пытаясь пробить отверстия в трюме судна.
Но здесь возникло неожиданное препятствие: долота и буравы натолкнулись на обшивку судна и не смогли пройти сквозь нее.
Оставшиеся на судне потеряли последнюю надежду на спасение и впали в уныние.
И все же Бонтеку еще смог подавить это первое проявление отчаяния и добился того, чтобы матросы продолжали выбрасывать порох в море.
Он сам взялся за эту опасную работу, поручив другим заливать водой трюм.
В какое-то мгновение им показалось, что огонь гаснет, и они перевели дух.
Но неожиданно Бонтеку сообщили, что огонь перекинулся на масло.
Теперь гибель судна была неминуемой: чем больше лили воды, тем скорее пламя от горящего масла, смешанного с водой, приближало пожар к палубе. И все же обреченные люди, с криком и воплями метавшиеся в дыму словно настоящие демоны, продолжали свое дело.
Их поддерживал пример капитана.
В море уже выбросили шестьдесят бочонков с порохом, но оставалось еще триста.
Огонь неумолимо приближался к констапельской; находившиеся там моряки покинули пороховой погреб, хотя было ясно, что и в другом месте спастись не удастся; ощутив потребность в воздухе и просторе, какую человек испытывает в самые опасные минуты, они устремились на палубу с криком: "Порох! Порох!"
К этому времени на судне еще оставалось сто девятнадцать человек.
Бонтеку находился рядом с большим люком; в поле его зрения оказались шестьдесят три человека, черпавшие воду.
Он обернулся на крики, увидел этих людей, бледных, растерянных, дрожащих и, поняв, что все пропало, воздел руки к Небу и воскликнул:
- Великий Боже! Сжалься надо мной!
Он не успел договорить последнего слова, как судно со страшным треском раскололось, извергая пламя, словно кратер вулкана; капитан и все, кто его окружал, в одно мгновение исчезли, разбросанные в пространстве вместе с пылающими обломками "Ньив-Хорна".
III
ВОДА
"Взлетев на воздух, - сообщает сам Бонтеку, повествуя об этом ужасном событии, - я сохранил не только полное самообладание, но и искорку надежды в глубине сердца.
Я почувствовал, что вынырнул и оказался посреди обломков судна, разлетевшегося на тысячу кусков, в окружении пламени и дыма.
В этом положении мужество мое возросло; мне показалось, что я стал другим человеком. Я осмотрелся кругом и увидел справа от себя грот-мачту, а слева - фок-мачту. Я добрался до ближайшей из них - ею оказалась грот-мачта, - уцепился за нее и, с отчаянием в сердце глядя на все эти жалкие предметы, что плавали вокруг, воскликнул с тяжелым вздохом:
"О Боже! Возможно ли, что этот прекрасный корабль погиб, подобно Содому и Гоморре!""
Немногие люди - читатели с этим согласятся - имели счастье написать строки, подобные тем, которые мы только что привели.
Однако Бонтеку был не единственным, кто уцелел в этом бедствии.
Едва он ухватился за мачту, едва произнес приведенные нами слова, как увидел, что волна расступилась и на поверхности воды появился молодой человек, казалось вышедший из морских глубин.
Он огляделся, заметил кусок волнореза в нескольких саженях от себя, энергично подплыл к нему, уцепился за него и, подняв над водой не только голову, но и грудь, воскликнул:
- О! Слава Богу! Я еще на этом свете!
Бонтеку не мог поверить своим глазам, но, когда до него донеслись эти слова, в свою очередь воскликнул:
- О! Значит, здесь есть еще один живой человек, кроме меня?
- Да! Да! Я здесь! - ответил молодой человек.
- Кто ты?
- Герман Ван Книфёзен.
Бонтеку, сделав усилие, приподнялся над волнами и в самом деле узнал моряка.
Рядом с молодым человеком плавала небольшая мачта, и, поскольку та, за которую держался капитан, беспрестанно перекатывалась и переворачивалась, что очень утомляло его, он сказал:
- Герман, подтолкни ко мне этот обломок; я лягу на него и стану толкать его к тебе, чтобы нам вместе попытать счастья.
- Ах, капитан, это вы! - сказал юноша. - Как я рад!
И матрос, невредимый и полный сил, хотя он только что взлетел на воздух, а потом ушел под воду, подтолкнул кусок дерева к Бонтеку, чтобы тот ухватился за него.
Он успел вовремя: капитан был так разбит - спина ушиблена, а голова пробита в двух местах, - что сам он не смог бы добраться до этого обломка.
Лишь тогда Бонтеку почувствовал, в каком он тяжелом состоянии: ему казалось, что тело его представляет собой одну сплошную рану; боль охватила его с такой силой, что он внезапно перестал видеть и слышать.
- Ко мне, Герман! - вскричал он. - Мне кажется, я умираю!
Герман удержал его, не дав соскользнуть в воду, уложил на волнорез и через несколько минут с радостью увидел, что капитан снова открыл глаза.
Прежде всего его взгляд устремился в небо, затем опустился к поверхности воды: оба они, капитан и юноша, искали глазами то, о чем ни тот ни другой не вспомнили в первую секунду, - шлюпку и лодку.
И они их увидели, но на расстоянии, показавшемся им огромным.
Наступил вечер.
- Увы! Бедный мой друг, - сказал Бонтеку Герману, - я думаю, нам почти не на что больше надеяться. Уже поздно, солнце опускается за горизонт. Невозможно - во всяком случае для меня - продержаться всю ночь на воде. Так вознесем наши сердца к Господу и попросим его о спасении, полностью смирившись с его волей.
Главный урок той книги, которую мы пишем, заключается вовсе не в том, что из нее можно узнать что-то новое о географии, познакомиться с неведомыми странами и чужими обычаями; нет, в ней можно найти великую истину, осеняющую нас в минуты величайшей опасности: когда наступает час испытаний, человек обращается к Богу столь же неминуемо, как поворачивается к полюсу магнитная стрелка - та, что направляла теперь уже не существующий корабль.
Они оба стали молиться. Два одиноких человека посреди океана, не имеющие другой опоры, кроме обломков, настолько погрузились в смирение перед Создателем, что забыли обо всем, вплоть до опасности, от которой просили у Господа избавления.
Так продолжалось четверть часа.
Герман, более молодой, первым перестал молиться и поднял глаза к Небу.
Он закричал от радости.
При этом крике Бонтеку тоже вышел из состояния возвышенного восторга и огляделся кругом.
Всего в сотне туазов от них он увидел лодку и шлюпку.
Собравшись с силами и наполовину высунувшись из воды, Бонтеку крикнул:
- Спасите! Спасите капитана! Нас здесь двое!
Услышав этот крик, несколько матросов в шлюпке приподнялись, с удивлением переглядываясь, и в свою очередь закричали, поднимая руки к Небу:
- Господи! Возможно ли это! Капитан еще жив!
- Да, да, друзья мои! - ответил Бонтеку. - Сюда, сюда!
Матросы приблизились к обломкам. У Германа, увидевшего, что шлюпка идет в его сторону, не хватило терпения дождаться ее: он отпустил волнорез и поплыл к ней.
Через пять минут он уже был в шлюпке.
Но Бонтеку был так разбит, что не мог сделать того же.
- Друзья мои! - крикнул он. - Если вы хотите меня спасти, надо подойти ко мне, потому что я не могу плыть.
Но матросы колебались: море было покрыто обломками и какая-нибудь мачта, задев шлюпку или лодку, могла перевернуть их или пробить в них дыру.
Тогда трубач корабля, рискуя собой, взял лотлинь, бросился в море и передал конец снасти капитану; тот обвязался и, благодаря этой поддержке, смог добраться до шлюпки.
Там он нашел судового приказчика Рола, второго лоцмана Мейндера Кринса и человек тридцать матросов.
Все они с удивлением смотрели на капитана и Германа, не в силах поверить, что те остались живы.
Однако Бонтеку был в тяжелом состоянии: он жестоко страдал от ран на спине и голове.
Еще во время стоянки на острове Сент-Мари по его распоряжению на корме шлюпки было построено что-то вроде маленькой каюты, и теперь, прощаясь с жизнью и желая перейти из этого мира в другой с благочестием и сосредоточенностью, подобающими в смертный час, он попросил матросов перенести его туда.
Но, укладываясь там, он дал им еще один совет, считая его последним.
- Друзья мои, - сказал он, - если вы мне верите, останьтесь на эту ночь рядом с обломками. Завтра, при свете дня, вы сможете выловить какие-нибудь припасы и отыщете буссоль.
И в самом деле, они спасались с такой поспешностью, что едва прихватили с собой несколько бочек воды и несколько фунтов галет. Что касается буссоли, то лоцман, догадываясь о планах бегства команды, .вытащил ее из нактоуза.
Наступила ночь.
И тогда, вместо того чтобы последовать совету умирающего капитана, Рол велел взяться за весла и приказал грести.
- В какую сторону? - спросили матросы.
- Наугад! - ответил Рол. - Господь поведет нас.
И тотчас же обе лодки поплыли, держась достаточно близко между собой, чтобы в темноте не потерять друг друга из вида.
Наутро они были одинаково далеко и от земли и от обломков: насколько хватало глаз, ничего не было видно, кроме неба и воды. Тогда было решено проверить, жив ли еще Бонтеку: за всю эту ночь он ни разу не подавал признаков жизни, даже не стонал.
Он был жив и чувствовал себя немного лучше.
- О капитан! - сказал Рол. - Что с нами станет? Поблизости нет никакой земли и не видно никакого судна, а мы остались без еды, без карты и без буссоли.
- Это ваша вина, - ответил Бонтеку. - Почему вы не послушали меня вчера вечером? Почему не остались на всю эту ночь рядом с обломками? Пока я держался за грот-мачту, я заметил, что вокруг меня плавали куски свиного сала, сыры и всевозможная провизия. Сегодня утром вы подобрали бы все это и, по крайней мере, несколько дней не подвергались бы опасности голодной смерти.
- Мы были не правы, капитан, - произнес Рол. - Но простите нас: мы потеряли голову. Теперь мы умоляем вас сделать над собой усилие, выйти из каюты и попытаться править лодкой.
Бонтеку попробовал подняться, но сразу же упал опять.
- Вы сами видите, друзья мои, - сказал он, - что это невозможно: у меня так разбито все тело, что я не могу стоять, а тем более сидеть.
Однако матросы настаивали, и с их помощью Бонтеку смог выбраться на палубу и сесть.
Прежде всего он выяснил, сколько у них припасов и какие они.
Ему показали семь или восемь фунтов галет.
- Прекратите грести, - тотчас же приказал капитан.
- Почему?
- Потому что вы только напрасно станете расходовать силы, не имея возможности восстановить их.
- Значит, мы умрем, ничего не сделав, чтобы спасти себя от смерти? - в отчаянии спросили эти люди.
- Соберите все ваши рубашки и, сшив их между собой канатной пряжей, сделайте большой парус; из тех, что останутся лишними, смастерите шкоты и галсы. То, что я говорю о лодке, относится и к шлюпке. Когда появится возможность идти под парусом, мы будем меньше утомляться. К тому же нас тогда наверняка поведет Господь, и вполне вероятно, что, щадивший нас до сих пор, он до конца не оставит нас своей милостью.
Приказ был немедленно исполнен.
Пока люди работали над парусом, Бонтеку пересчитал их.
В шлюпке было сорок шесть человек, в лодке - двадцать шесть.
Однако пришло время позаботиться немного и о несчастном капитане, забывшем о собственных страданиях, пока он занимался спасением других.
В шлюпке оказалась подушка и синий защитный кожух; принимая во внимание исключительное положение капитала, их уступили ему; затем лекарь, к счастью оказавшийся среди тех, кто спасся, догадался наложить на его раны примочки из разжеванных галет, что принесло Бонтеку большое облегчение.
В течение всего первого дня, пока не были готовы паруса, они плыли, отдавшись на волю морской стихии.
К вечеру паруса были готовы.
Их прикрепили к реям и распустили.
Это было 20 ноября.
К счастью, в те времена дорогу в бескрайних просторах почти неизведанных морей еще находили, наблюдая за движением небесных тел.
Бонтеку превосходно знал время восхода и захода солнца.
И все же 21-го числа и в последующие дни, поскольку эти небесные ориентиры показались ему недостаточными, пришлось заняться изготовлением квадранта для измерения высоты небесных светил.
Корабельный плотник Теннис Сибрантс, имевший при себе циркуль и обладавший кое-какими познаниями относительно того, как должен быть размечен лимб, взялся за это трудное дело; наконец общими усилиями (одни помогали своими советами, другие - своим трудом) удалось смастерить квадрант, годный для использования.
Бонтеку вырезал на дощечке морскую карту и нанес на нее очертания островов Суматры и Явы, а также Зондского пролива, разделяющего их, и, так как непосредственно в день бедствия, проводя полуденные измерения, он определил, что судно находилось под пятидесятым градусом и тридцатой минутой южной широты, ему удалось с большей или меньшей точностью направиться теперь ко входу в пролив.
Земля, которую они увидят, если им выпадет это счастье, поможет им исправить ошибки, даже если они не смогут к ней пристать.
И в самом деле, в тех краях пока еще все было негостеприимным - и острова и материк.
Положение терпящих бедствие было ужасным: ночью ледяной воздух, днем - губительное солнце.
И при этом еды у них почти не было, кроме семи или восьми фунтов галет.
Бонтеку взялся распоряжаться этими жалкими припасами: их приходилось предельно экономить.
Каждый день он выдавал каждому его порцию; но, хотя она представляла собой кусочек размером не больше мизинца, вскоре галеты подошли к концу.
Что же касается воды, она давно закончилась, и они пили воду лишь тогда, когда небо посылало им благословенный дождь.
Тогда спускали паруса, растягивали их, чтобы собрать как можно больше влаги, и сливали затем эту воду в два маленьких бочонка, единственное, что они взяли с собой, и там хранили запас на дни без дождя.
Люди страдали от голода и жажды, но, так как все возлагали свои надежды на капитана, ему предлагали двойную и тройную порцию воды и галет; однако Бонтеку постоянно отказывался, говоря, что перед лицом смерти и в глазах Господа он не выше и не ниже других и вместе со всеми будет разделять не только опасности, но и лишения.
Но вот кончилась вода, затем не стало и галет; правда, каждое облако в небе, казалось, обещало дождь, но галеты исчезли навсегда.
Суровые лица омрачились, затем раздались глухие голоса, произносившие сначала жалобы, потом угрозы.
Прошел первый день без пищи, за ним второй.
Несколько капель воды - вот все, что поддерживало этих людей, смотревших друг на друга дикими глазами, в которых сверкала угроза.
Капитан попытался использовать свое влияние, но мало-помалу он терял его.
Самые изголодавшиеся ворчали, что он ошибся в своем счислении пути, что он - страдавший, как и они, и обреченный умереть вместе с ними, если их ожидает смерть, - в отместку взял курс в открытое море, вместо того чтобы направиться к берегу.
Когда человек доходит до этой стадии безумия, разговаривать с ним уже бесполезно: им овладевают инстинкты хищника и надо быть готовым защищаться от него, как от дикого зверя.
Неожиданно, словно Небо захотело явно показать, что оно покровительствует этим несчастным, над шлюпкой закружилась стая чаек и - о чудо! - птицы давались в руки.
Каждый поймал двух или трех чаек, ощипал их, загрыз зубами, выпил горячую кровь и съел сырое мясо.
Бонтеку с содроганием наблюдал за происходящим: его люди приобретали страшный опыт - тягу к чужой крови и чужой плоти.
Эта кровь и это мясо показались им восхитительными.
И все же чайки подошли к концу еще быстрее, чем прежде - галеты, и тогда, не видя и следов суши, люди впали в прежнее подавленное состояние.
Те, кто плыл в лодке, приблизились к шлюпке и, побуждаемые потребностью в общении, которая охватывает людей в минуты крайней опасности, обменялись несколькими словами, а затем объявили Бонтеку, что хотят разделить со всеми общую судьбу: вместе жить или умереть; а раз из двух суденышек более крупным была шлюпка, ей надлежит принять на борт двадцать шесть человек из лодки.
Это предложение однажды уже было высказано, и капитан добился того, что оно не было принято, так как это означало бы удвоить опасность плавания.