Мореплаватель же предупреждал, что островитяне жестоки, вероломны и мстительны.
Он даже добавлял, что считает их людоедами, однако это последнее сообщение французы теперь склонны были считать одной из тех нянюшкиных сказок, которыми укачивают и убаюкивают детей.
И все же, когда Марион, уверенный в полнейшей безопасности, вдруг отдал распоряжение разоружить лодки и шлюпку, поддерживавшие сношения с берегом, Крозе приложил все усилия к тому, чтобы этот приказ, который он считал опрометчивым, был отменен, но капитан ничего и слышать не хотел: он находился полностью под магическим воздействием этой обманчивой дружбы.
Убедив себя, что он находится в полнейшей безопасности, капитан считал для себя удовольствием жить среди туземцев; когда же они являлись на корабль, то все время проводили в его каюте, смеясь и болтая с ним: с помощью словаря Бугенвиля он прекрасно объяснялся с дикарями.
Дикари же отлично знали, что Марион был начальником белых.
Они ежедневно доставляли ему превосходных тюрбо, поскольку им было известно, что капитан любил эту рыбу.
Каждый раз, когда он прибывал на берег, слышались нескончаемые крики радости; в этих бесконечных изъявлениях восторга принимало участие все население, вплоть до женщин и детей.
Восьмого июня капитан, по обыкновению, отбыл на берег.
Его сопровождал отряд туземцев: одни находились в его лодке вместе с гребцами, другие - в своих пирогах, окружавших ее со всех сторон.
В этот день радостные крики туземцев были еще громче, чем обычно, а изъявление дружеских чувств - еще сильнее.
На берегу собрались все вожди во главе с Такури, и с общего согласия они провозгласили Мариона верховным вождем страны.
Затем они переодели его по-своему (разумеется, оставив без татуировки), завязали ему волосы на макушке головы и воткнули в них четыре пера - знак верховенства и свидетельство его высокого положения.
Вечером, возвратившись на корабль, Марион чувствовал себя еще более счастливым и довольным, чем когда-либо прежде.
Крозе, лейтенант "Маскарена", тоже подружился с одним из тех туземцев, что бывали на корабле или встречались ему на берегу, - юным дикарем лет семнадцати или восемнадцати, очень симпатичным и чрезвычайно толковым.
Он ежедневно посещал лейтенанта.
Одиннадцатого июня он пришел как обычно, но на этот раз казался печальным, а вернее крайне удрученным.
Крозе выразил желание иметь оружие и инструменты, изготавливаемые новозеландцами из превосходного нефрита.
Юноша принес ему эти предметы и вручил их со слезами на глазах.
Крозе, как это было принято, хотел дать ему в обмен железные инструменты и красные платки (он видел раньше, что юноша их страстно домогался), но тот, грустно улыбаясь и с печальным видом качая головой, отстранил их от себя.
Тогда лейтенант хотел возвратить новозеландцу принесенные им вещи, но тот их не взял; Крозе предложил ему есть, но юный дикарь отказался и на этот раз, сопровождая свой отказ все тем же медленным и грустным покачиванием головы, которое уже вызвало беспокойство француза. Затем, бросив на него последний взгляд, полный нескончаемой грусти и выражавший, казалось, последнее прости, туземец выбежал из каюты, поднялся на палубу, бросился в свою пирогу и скрылся.
Крозе, озабоченный унылостью своего юного друга, совершенно тому несвойственной, перебирал в уме всевозможные причины подобной печали дикаря, но, сколько ни ломал себе голову, об истинной, реальной причине ее так и не догадался.
На другой день, 12 июня, около часа дня, капитан Марион приказал приготовить себе шлюпку и сел в нее, взяв с собой молодых офицеров Летту и де Водрикура, а также волонтёра и корабельного каптенармуса.
Их сопровождало несколько вооруженных матросов.
В целом образовался небольшой отряд из семнадцати человек.
Такури, еще один вождь и пять или шесть туземцев, на этот раз еще более предупредительные, чем всегда, пригласили Мариона полакомиться устрицами у Такури и половить сетями рыбу в другой части бухты, расположенной неподалеку от деревни, где он жил.
И они отплыли.
Лодка капитана увозила одновременно и французов и дикарей.
Вечером Марион не возвратился.
Казалось бы, такое событие, случившееся впервые, должно было бы напугать всех, но это не произвело на экипажи почти никакого впечатления.
Отношения с туземцами были настолько хороши, гостеприимство дикарей было настолько известно, что никто не встревожился отсутствием товарищей.
Полагали, и это казалось очень вероятным, что капитан Марион, желая ознакомиться на следующий день с ходом работ в мастерской, которые заметно продвинулись, заночевал на берегу, чтобы ему было ближе с утра идти в кедровый лес, где находился, как мы уже говорили, третий пост.
На следующий день, 13 июня, Дюклемёр, капитан "Кастри", совершенно не обеспокоенный, отправил свою шлюпку за водой и дровами для ежедневного потребления.
По установившемуся обычаю, суда поочередно выполняли эту обязанность, и на этот раз очередь была за "Кастри".
Шлюпка отправилась в пять часов утра.
В девять часов, когда некоторые начали беспокоиться, поскольку шлюпка уже должна была вернуться, причем часа полтора тому назад, одному из матросов показалось, что он заметил в море какую-то быстро движущуюся черную точку.
Он обратил на нее внимание товарищей; позвали Крозе; тот пришел с подзорной трубой и увидел в море белого человека - стало быть, француза: матроса, вольнонаемного или офицера.
Он немедленно приказал спустить на воду лодку и изо •всех сил грести к пловцу; того вытащили как раз в ту минуту, когда, выбившись из сил, он скрылся под водой.
Это был матрос со шлюпки, отправленной с "Кастри".
Он получил две раны, нанесенные копьем в бок, и потерял так много крови и сил, что в течение пятнадцати минут после того, как его подобрали, не мог произнести ни слова, хотя старался дать понять знаками, что необходимо как можно скорее отправиться на берег, так как остальные товарищи подвергаются там страшной опасности.
Его перевезли на корабль (он принадлежал, как уже было сказано, к экипажу "Кастри"), и там он рассказал, что произошло в это утро. Когда он и его товарищи достигли берега около половины седьмого, дикари, как всегда, были уже на берегу без оружия и приняли их с обычными и уже привычными для всех изъявлениями дружбы.
На этот раз их приветствия звучали горячее, чем когда-либо до этого.
Не давая матросам самим сойти на землю, дикари посадили их на плечи и перенесли на берег.
Но когда матросы, рассеявшись далеко друг от друга, занялись рубкой, колкой и очисткой деревьев от сучьев и были всецело поглощены этой работой, дикари возвратились с копьями и палицами и вероломно напали на них.
Туземцы так хорошо все рассчитали, что каждому матросу пришлось иметь дело с семью или восемью противниками именно тогда, когда он менее всего ожидал нападения.
Поэтому за несколько минут десять матросов были убиты на глазах у тех, кого захватили в плен.
Что касается его, то, по счастью, на него напали только трое.
Это позволило ему защищаться и на минуту отбить их нападение.
Воспользовавшись этой минутой, он бросился бежать, и бегство его было тем более поспешным, что он увидел, как четверо дикарей, прикончив его товарищей, спешат на помощь туземцам, сражающимся с ним, с тем чтобы добить и его.
Хотя у него были две раны, нанесенные ему копьем, он все же успел добраться до густого кустарника на берегу.
Он скользнул туда как змея, забрался в самую глубь и, не двигаясь, почти не дыша, стал ждать и смотреть.
То, что он увидел, было чудовищно: дикари потащили тела его несчастных товарищей на прогалину; там они раздели их, вскрыли им животы и, вытащив внутренности, разрезали их на мелкие части.
Женщины и дети присутствовали при этой ужасной операции, собирали кровь на листья и пили ее сами или давали мужчинам, и эти дикари, отказывавшиеся от вина и выплевывавшие его, с наслаждением пили кровь!
Не будучи в состоянии выносить дальше это страшное зрелище и видя, что дикари увлечены своим делом, он пополз дальше к берегу, бросился в море и попытался вплавь добраться до кораблей.
Он не проплыл и четверти всего расстояния, как его заметили с "Маскарена" и выслали лодку на помощь.
Рассказ этот был тем более ужасен, что неизбежно заставлял предположить: капитан Марион и сопровождавшие его шестнадцать человек не возвратятся на корабль, ибо они убиты так же, как и экипаж шлюпки.
III
МЩЕНИЕ
Офицеры обоих судов сейчас же собрались на совещание.
Речь шла о том, чтобы, если еще не было поздно, не только оказать помощь капитану Мариону, но и спасти три поста, располагавшиеся на берегу.
Крозе, лейтенант "Маскарена", провел ночь на посту в мастерской, что давало тем, кто оставался на борту, еще один повод беспокоиться.
С "Маскарена" по решению совещания офицеров была немедленно отправлена шлюпка под командованием офицера; в ней находился отряд солдат во главе с сержантом.
Офицер получил приказание осмотреть берег и узнать, что сталось с лодкой Мариона и шлюпкой с занятыми на работах матросами.
Кроме того, ему приказали предупредить все посты и, в первую очередь направившись к месту высадки, находящемуся ближе всего к мастерской, где изготавливались мачты, доставить необходимую помощь на этот пост, самый удаленный от берега.
Все смотрели за отправлением офицера, снабженного этими инструкциями.
Приближаясь к берегу, он подал несколько сигналов.
Немного ниже деревни Такури он увидел рядом севшие на мель шлюпку Мариона и лодку, в которой переправлялись те матросы, что были заняты на работах.
И шлюпка, и лодка были окружены дикарями, вооруженными топорами, саблями и ружьями, взятыми ими, очевидно, из этих двух судов.
К счастью, они не умели обращаться с наиболее опасным оружием - с ружьем; в их руках это было просто "штыковище", как говаривал за какое-то время до этого маршал Саксонский.
Офицер, опасаясь сорвать выполнение данного ему поручения, не остановился ни на минуту, хотя ему было бы очень легко одним залпом из ружей обратить в бегство всю толпу дикарей; наоборот, он приказал налечь на весла, чтобы успеть вовремя добраться до поста, где находилась мастерская по ремонту рангоута.
На этом посту, как мы уже говорили, находился при исполнении служебных обязанностей Крозе.
Он скверно провел ночь: его мучили те смутные предчувствия, что словно носятся в воздухе перед наступлением страшного несчастья или после него.
Вследствие этого он расставил повсюду надежную охрану, и то ли дикари не собирались ничего предпринимать с этой стороны, то ли собирались, но, увидев бодрствующих людей, а также часовых на постах, не решились на открытое нападение, - как бы то ни было, Крозе и его люди пребывали в полнейшем неведении относительно того, что произошло.
Молодой офицер, охваченный непонятной ему тревогой, прохаживался чуть поодаль от мастерской, когда около двух часов пополудни он заметил приближающийся походным порядком отряд и по примкнутым к ружьям штыкам понял, что этот отряд идет в полной боевой готовности.
В тот же миг у него в голове мелькнула мысль о несчастье.
Только что это за несчастье?
Так или иначе, важно было, чтобы люди из экипажа ничего не узнали о том, что случилось, иначе это подорвет их дух.
Это Крозе понимал.
А потому он направился прямо к отряду и за пятьдесят шагов до него крикнул:
- Стой!
Отряд повиновался.
Затем он кивком подозвал к себе сержанта.
- Что нового? - спросил его Крозе на полдороге.
Тогда сержант вполголоса рассказал ему о чудовищной катастрофе - другими словами, то, что было известно о судьбе шлюпки, и то, что подозревали относительно судьбы капитана Мариона.
- Ни слова об этом моим людям, - сказал Крозе сержанту, когда тот закончил свое сообщение. - Будьте немы сами и прикажите молчать вашим солдатам!
Повернувшись затем к своим матросам, он приказал им:
- Прекращайте работу, ребята: нас зовут на корабль!
В один миг все работы были прекращены.
- Прекрасно, - сказал Крозе, - соберите все инструменты!
Инструменты были собраны.
- Теперь зарядите ружья!
Матросы с недоумением взглянули друг на друга, а старый боцман, повернувшись в сторону Крозе, заметил:
- Похоже, будет жарко?
- Заряжайте ружья! - повторил Крозе.
Все молча повиновались.
Когда ружья были заряжены, лейтенант отдал приказ захватить с собой как можно больше инструментов.
Все, что нельзя было взять, положили в яму, вырытую в середине сарая, и на этом месте зажгли большой костер, чтобы, насколько это было возможно, замаскировать ценности, которые приходилось оставлять.
Как мы уже сказали, матросы не знали о том, что случилось, но по дороге на корабль они легко могли убедиться, что все окрестные возвышенности были заняты дикарями.
Но такова была дисциплина, что никто из матросов не позволил себе ни одного вопроса.
Один лишь старый боцман отважился что-то глухо проворчать про себя, и это, по мнению знавших его, служило серьезным знаком.
Усилив отряд солдат матросами, Крозе разделил его на два взвода.
Матросы, как и солдаты, были вооружены ружьями.
Один взвод, под командой сержанта, шел во главе, другой, под начальством самого Крозе, - в арьергарде.
В середине находились матросы, нагруженные инструментами и вещевым имуществом.
Таким образом они вышли из кедрового леса; их было примерно шестьдесят человек.
Мало-помалу к ним стали приближаться толпы дикарей; они двигались молча, с угрожающим видом, однако не осмеливались напасть.
Вскоре они оказались на расстоянии человеческого голоса.
И тогда вожди стали вызывающе кричать Крозе:
- Такури усмирил Мариона!
Это означало: "Такури убил Мариона".
Так как вследствие общения с дикарями матросам почти что удалось усвоить их язык, они отлично поняли эти слова.
- Друзья мои, - обратился к морякам Крозе, - зная, какую любовь вы питаете к капитану, я как можно дольше ,не хотел говорить вам о его смерти. Теперь не обращайте внимания на то, о чем кричат дикари. Цель их ясна: запугать нас, разъединить с помощью страха и умертвить поодиночке. Так не бывать же этому! Вперед! Не останавливаясь, сомкнув ряды! Как только доберемся до шлюпки, мы спасены!
- А капитан? - угрюмо проворчал старый боцман.
- Не беспокойтесь, - отвечал Крозе, - капитан будет отомщен, обещаю вам!
И отряд продолжал свой путь, не подавая дикарям вида, будто ему стало известно что-то новое.
Так, в молчании, прошли два льё, зорко наблюдая за противником, готовые отразить нападение в любую минуту.
Но, к великому удивлению лейтенанта, дикари довольствовались лишь преследованием его отряда, время от времени торжествующе повторяя ужасные слова, погребальным колоколом звучавшие в ушах матросов:
- Такури усмирил Мариона!
Крозе знал, что его люди боготворили капитана Мариона.
Среди них были превосходные стрелки, на расстоянии ста шагов уверенно попадавшие в шляпу.
Нетерпеливо кусая дрожащие губы, они просили Крозе позволения открыть огонь.
Но, не обращая внимания на их просьбы, он повторил свой приказ - продолжать путь, не отвечать на крики, не проявлять беспокойства, не выказывать ни малейших враждебных намерений.
В самом деле, вокруг этих шестидесяти человек собралось по крайней мере около тысячи туземцев.
Несмотря на все превосходство своего оружия, эти шестьдесят человек могли быть раздавлены численным превосходством дикарей, и тогда, по всей вероятности, ни один из двух французских кораблей не вышел бы из бухты Островов.
Кроме того, был еще третий пост, где содержались больные: его надо было спасать прежде всего.
Вот почему, не останавливаясь, Крозе вполголоса снова обратился к матросам:
- Друзья, потерпите и не стреляйте! Идите в походном порядке, как подобает цивилизованным солдатам перед этой сворой негодяев. Скоро, будьте покойны, мы отомстим дикарям!
Но Крозе напрасно их уговаривал: гневные взгляды, бросаемые ими по сторонам, и глухой ропот, несущий дикарям угрозу за угрозой, предупреждали их, что в час мщения французы будут так же беспощадны к ним, как те были беспощадны к их товарищам.
По мере того как матросы и солдаты приближались к шлюпкам, туземцы явно все больше теснили их.
Выйдя на берег, французы нашли его усеянным дикарями.
Было очевидно, что если с их стороны и будут предприняты враждебные действия, то это произойдет во время посадки на суда.
Тем не менее туземцы расступились перед небольшим отрядом.
Крозе отдал приказание матросам, у которых были инструменты и вещевое имущество, садиться в шлюпки первыми.
Затем, когда дикари стали проявлять явное намерение воспрепятствовать этой посадке, Крозе схватил кол, направился с ним прямо к самому могущественному по виду вождю, воткнул кол в землю на расстоянии десяти шагов от него и шагах в тридцати от своего отряда и дал ему понять, что, если хоть один из туземцев осмелится перейти эту границу, он убьет его из своего карабина.
Подобная смелость, которая могла оказаться роковой для Крозе, напротив, произвела на дикарей очень сильное впечатление.
Вождь повторил своим людям требование лейтенанта, и новозеландцы, в знак повиновения, уселись на землю.
Крозе начал верить, что посадка пройдет успешнее, чем можно было полагать.
Как мы уже говорили, он приказал садиться в шлюпку сначала матросам, нагруженным инструментами, потом матросам с ружьями, потом солдатам; последним шел он сам.
Наибольшая опасность состояла в том, что шлюпка, чрезмерно нагруженная, имела очень большую осадку и не могла поэтому пристать к берегу, так что солдаты и матросы, чтобы добраться до нее, вынуждены были заходить в воду. Поэтому, лишь только островитяне увидели, что Крозе тоже вошел в воду, они всем скопом вскочили на ноги, испуская воинственные крики.