БУХТА УБИЙЦ
По другую сторону земного шара, как раз напротив Парижа, затерявшись среди огромного Южного океана, простирается земля, вытянутая с севера на юг, по размерам сравнимая с Францией, а по форме похожая на Италию; пролив разделяет ее на два острова - один вдвое больше другого.
Это Новая Зеландия, открытая в 1642 году Абелем Янсзоном Тасманом, названная им Землей Штатов; впоследствии наименование это было забыто и заменено другим - Новая Зеландия.
Тасман никогда не ступал на эту землю.
Он пересек пролив, разделяющий оба острова, и бросил якорь в бухте; атакованный два часа спустя туземцами, он назвал это место бухтой Убийц, и такое название сохранилось.
В продолжение более ста лет земля эта оставалась призрачной. Называли ее "Terra australis incognita" .
Для моряков она была чем-то вроде Атлантиды, описанной Платоном... Она напоминала землю феи Морганы, исчезающую по мере приближения к ней.
Седьмого октября 1769 года Кук заново открыл ее и опознал по оставленным Тасманом зарисовкам ее обитателей.
Отношения его с туземцами были точно такими же, какие завязал с ними за сто двадцать шесть лет до него голландский мореплаватель.
Зеландцы пытались обокрасть матросов с "Endeavour" , а те в ответ перебили выстрелами из ружей дюжину туземцев; когда же Кук остановился у берегов Дика-На-Мари, того из двух островов, что наименее удален к югу, и не сумел ни мирным путем, ни силой добыть то, что было ему необходимо, он назвал место, где им был брошен якорь, бухтой Нищеты.
Названия этих двух бухт звучали для других путешественников не слишком заманчиво.
Приблизительно через месяц после капитана Кука другой мореплаватель, на этот раз француз, капитан Сюрвиль, тоже имел дело с новозеландцами.
Застигнутый страшной бурей у берегов Новой Зеландии, он потерял шлюпку, привязанную сзади к его судну.
Когда буря утихла, он в подзорную трубу разглядел, что потерянная шлюпка пришвартована в бухте Убежища, и немедленно спустил на море корабельную лодку, чтобы вернуть пропажу.
Но дикари, догадавшись, с какой целью была отправлена экспедиция, так тщательно спрятали шлюпку, что матросам Сюрвиля не удалось ее отыскать.
Придя в ярость от этой потери, Сюрвиль подал знак нескольким дикарям, державшимся поблизости на своей пироге, приблизиться к нему.
Один из них принял приглашение и поднялся на судно; к несчастью, это был их верховный вождь по имени Нанки-Нуи, и, хотя за несколько дней до того он оказал французам громадную услугу, приняв больных с корабля и ухаживая за ними с поразительным человеколюбием и бескорыстием, Сюрвиль объявил его пленником.
Но это было еще не все: Сюрвиль потопил все пироги, которые он смог захватить, и сжег все прибрежные деревни.
После этого Сюрвиль покинул Новую Зеландию, увозя, как он и угрожал, своего пленника Нанки-Нуи; в пути несчастный умер с горя: это произошло 12 марта 1700 года, спустя четыре месяца после того, как его захватили.
Новозеландцы поклялись жестоко отомстить первым же мореплавателям, которые пристанут к их берегу, за соплеменников: как расстрелянных Куком, так и потопленных и сожженных Сюрвилем.
Этими мореплавателями оказались моряки с судов "Маскарен" и "Кастри". Они шли от Ван-Дименовой земли под командой капитана Мариона, находившегося на службе французской Ост-Индской компании.
Капитан ничего не знал о том, что здесь происходило во время пребывания Сюрвиля; впрочем, весь этот берег, который за три года до того исследовал Кук, был еще почти неизведан.
Шестнадцатого апреля 1772 года Марион бросил якорь на неблагоприятном рейде у острова Дика-На-Мари, то есть в северной части Новой Зеландии.
Но ночью, когда море чуть было не выбросило суда на берег, моряки столь поспешно подняли паруса, что были вынуждены оставить свои якоря, дав себе слово вернуться за ними позднее.
И действительно, они вернулись 26 апреля и 3 мая стали в бухте Островов, близ мыса Бретт-де-Кук.
Едва бросив якорь, они увидели три пироги, идущие на веслах к кораблю. Дул легкий ветерок; море было великолепно.
Все матросы собрались на палубе и с любопытством следили за туземцами и за новым миром, лишь три года как явившимся из мрака неизвестности.
На одной из пирог было девять человек.
Они подплыли к кораблю.
С борта дикарям сейчас же бросили несколько безделушек, приглашая подняться на корабль.
Те сначала колебались, потом решились.
Через несколько секунд девять человек были уже на палубе.
Капитан принял их, повел к себе в каюту, предложил хлеба и спиртные напитки.
Они с немалым удовольствием стали есть хлеб, но только после того, как капитан Марион на их глазах сам попробовал его.
Что же касается спиртных напитков, то - в противоположность другим дикарям Южного океана - одни пробовали их с отвращением, а некоторые даже выплевывали их не глотая.
Затем стали искать, какие предметы могли бы заинтересовать туземцев.
Им предлагали рубахи и нижние штаны, но гости брали их, вероятно, только для того, чтобы не обидеть капитана.
Потом им показали топоры, ножи и тёсла.
Из всех этих предметов больше всего, по-видимому, их прельстили тёсла.
Тотчас взяв два или три инструмента и начав изображать, будто они работают ими, дикари показывали, что им известен способ их употребления.
Туземцев одарили всем.
После этого, одетые в рубахи и нижние штаны, они сели в пироги, направились к двум другим лодкам и, вероятно, принялись рассказывать о том, как их хорошо приняли, показывая полученные от чужестранцев подарки и советуя своим соплеменникам в свою очередь подняться на корабль.
Те после короткого обсуждения согласились и, в то время как первые посетители стали грести к берегу, направились к судам; подобно своим соплеменникам, они поднялись на "Маскарен".
Пока эти туземцы взбирались на палубу, капитан Марион бросил последний взгляд на тех, кто уже удалялся: они остановились на несколько минут, чтобы снять с себя рубахи и штаны, спрятали их на носу пироги и после этого продолжали путь к берегу.
Более капитана Мариона они не занимали, и он обратил все свое внимание на новых гостей.
Их было человек десять или двенадцать; с ними был их вождь, ростом примерно пяти футов и пяти дюймов, лет тридцати-тридцати двух, достаточно хорошо сложенный.
Все лицо у него было татуировано рисунками, которые довольно точно напоминали переплетающиеся между собой линии, одним взмахом пера начертанные учителем каллиграфии; в ушах в него болтались костяные серьги, а черные волосы, уложенные на макушке головы, как у китайцев, были украшены двумя белыми перьями.
На нем было что-то вроде юбки, не доходившей до пояса в верхней своей части и не закрывающей колен - в нижней.
Эта юбка, а также плащ, наброшенный на плечи, были из какой-то неизвестной во Франции материи, одновременно гибкой и крепкой; оба предмета одежды были обшиты полосами другого цвета, образующими кайму, и украшены рисунками, похожими нате, которыми расписаны этрусские туники.
Оружие его составляли великолепная палица из нефрита, привязанная к поясу, и длинное копье в руках.
В качестве украшений на нем были серьги, о чем мы уже упоминали, и ожерелье из зубов морских рыб.
Редкая бородка из жестких волос удлиняла его подбородок, заканчивающийся благодаря ей острием почти столь же тонким, как острие в кисти художника.
Вступив на палубу, он, не ожидая вопросов, сразу назвал свое имя, словно оно должно было преодолеть моря и стать известно капитану Мариону.
Его звали Такури, что значит "Собака".
Капитану очень хотелось обменяться несколькими словами с туземцами, но никто не знал языка этой страны, ведь хотя и прошло более ста лет с тех пор, как она была открыта, изучать ее начали примерно три года назад.
К счастью, лейтенанту Крозе пришла в голову мысль взять в библиотеке капитана словарь языка жителей Таити, составленный г-ном де Бугенвилем.
При первых произнесенных им словах дикари с удивлением подняли головы: наречия совпадали!
Теперь стало возможным понимать друг друга, и капитан Марион решил завязать с туземцами дружеские отношения.
И словно для того чтобы оправдать эту надежду, пироги, едва только ветер посвежел, удалились, увозя с собой гостей и полученные ими подарки.
Однако пятеро или шестеро дикарей по собственному почину, не получив приглашения, остались на борту.
Среди них был и вождь Такури.
Когда представляешь себе, какие планы уже вынашивал в это время Такури, начинаешь понимать, какой чудовищной силой воли ему следовало обладать, чтобы довериться таким образом людям, на которых он, особенно после того, что произошло три года назад с Сюрвилем, смотрел как на своих врагов и которым он выказывал доверие только для того, чтобы внушить подобные же чувства к себе, а при удобном случае отомстить.
Дикари ужинали вечером за столом капитана; они с охотой ели все предлагаемые им кушанья, отказываясь лишь от вина и крепких напитков, а потом спали (или делали вид, что спят) на постелях, приготовленных для них в кают-компании.
На следующее утро корабль стал лавировать.
Этот маневр, непонятный туземцам, по-видимому, очень обеспокоил их.
Каждый раз, когда корабль удалялся от берега, лицо Такури при всем самообладании дикаря омрачалось; однако, видя, что судно доходило только до определенного места, а затем поворачивало на другой галс и приближалось к берегу, он, казалось, успокаивался.
Четвертого мая в проливе между островами был брошен якорь.
Такури сел в пирогу, чтобы возвратиться на берег, дав обещание вернуться снова.
Ему дали кое-какие подарки, и он отбыл.
На этом рейде корабль оставался до 11 мая; однако то л и эта якорная стоянка была недостаточно удобна, то ли рифы здесь не давали капитану Мариону возможность расположиться так, как ему требовалось, - паруса были подняты снова.
Вскоре корабль вошел в гавань Островов, открытую капитаном Куком, и бросил в ней якорь.
На следующий день, в ясную погоду, капитан Марион исследовал остров, расположенный в акватории гавани, и, поскольку там нашлись вода, лес и очень удобная бухта, распорядился поставить палатки, перенести в них больных и устроить там караульное помещение. На противоположном конце того места, где было устроено караульное помещение, находилась деревня.
Это был тот самый остров, который в донесениях Крозе, где описывалось все, что произошло там с французскими моряками, назывался Моту-Аро, а у Дюмон-д’Юрвиля, исправившего, без сомнения, ошибку в произношении этого слова, впоследствии значился под названием Моту-Руа.
Молва о гостеприимстве, оказанном туземцам на французских кораблях, распространилась по всему побережью.
Поэтому, лишь только корабли бросили якорь, как со всех сторон к ним направились пироги, груженные рыбой.
Дикари давали понять, что столько рыбы наловлено исключительно для того, чтобы угодить белым.
Поскольку они проявили столь доброе намерение, их приняли на борту еще более радушно, чем первых посетителей.
С наступлением ночи новозеландцы возвратились на берег, но, как и в первый раз, человек шесть или восемь остались на борту.
Ночь прошла в дружеском общении между дикарями и матросами.
На следующий день наплыв туземцев лишь увеличился.
Десять или двенадцать пирог, груженных рыбой, окружили оба судна; дикари на этот раз были без оружия и захватили с собой жен и дочерей.
Между моряками и туземцами завязались своеобразные торговые отношения.
Новозеландцы привозили рыбу, матросы давали им за это стеклянные украшения и гвозди.
Довольствовавшиеся первое время старыми гвоздями длиной в два-три дюйма, туземцы вскоре стали более привередливыми, и их приходилось одаривать новыми гвоздями длиной в четыре-пять дюймов.
После того как у них побывал Кук, дикари научились находить применение железу, до этого им совершенно незнакомому. Получив гвоздь определенной длины, они несли его корабельному слесарю или к оружейному мастеру, чтобы те сплющили его ударом молотка или наточили на камне.
Обработанный таким образом гвоздь служил им резцом. Чтобы оплатить эту работу, туземцы всегда имели с собой мелкую рыбу и дарили ее слесарю или оружейнику, а то и простым матросам, которые, покушаясь на чужие права, оказывали дикарям те же самые услуги.
Вскоре туземцы заполнили оба корабля. На борту каждого из судов иной раз их бывало свыше ста человек.
Они хватались за все, однако, поскольку капитан распорядился усилить бдительность, украсть им что-либо было невозможно.
С особым вниманием они смотрели на ружья и пушки, хотя делали все возможное, чтобы скрыть свой интерес к ним.
Капитан отдал строгий приказ не применять при них это оружие, чтобы в случае необходимости его действие произвело более сильное впечатление.
Но так как за три года до этого много островитян было убито сначала Куком, а затем Сюрвилем, причем убито ружейными и пушечными выстрелами, то именно эти ставшие немыми громы, страшное действие которых туземцы видели, не понимая его причины, особенно привлекали их внимание.
Хорошо усвоив и успешно применяя по отношению к экипажам обоих кораблей приемы притворства и хитрости своего вождя Такури, еще два или три раза побывавшего на борту кораблей, туземцы всячески старались казаться доверчивыми, кроткими и ласковыми.
Замужние дикарки носили на голове камышовый обруч, в то время как у молодых девушек волосы свободно рассыпались по плечам.
Кроме того, жен и дочерей предводителей можно было узнать по птичьим перьям, воткнутым в волосы, так же как у их мужей и отцов.
II
ТАКУРИ
Отношения между новозеландцами и матросами обоих кораблей с каждым днем становились все более тесными, и капитан Марион мало-помалу стал вполне доверять дикарям, вопреки предостережениям, на которые время от времени отваживались Крозе, его лейтенант, и Дюклемёр, капитан корабля "Кастри".
И в самом деле, как тут было сохранить подозрительность?
Такури, вождь всех деревень, расположенных в той части острова, где на якоре стояли корабли, сам привез к Мариону сына, красивого юношу лет пятнадцати-шестнадца-ти, и даже позволил ему провести ночь на борту "Маскаре-на".
Когда три невольника Мариона бежали в пироге, опрокинувшейся по пути, и один утонул, а двое других невредимыми добрались до берега, Такури поймал обоих и лично привел их к Мариону.
Однажды один дикарь пробрался через бортовой люк в констапельскую и украл там саблю; похищение было замечено, вора задержали и сообщили об этом случае Такури; вождь приказал заковать вора в кандалы: он видел, что так поступали с провинившимися матросами экипажа. Такое удовлетворение показалось Мариону вполне достаточным, и он отпустил дикаря, посчитав, что тот натерпелся довольно страха, когда ему выносили приговор, и никакого другого наказания уже не нужно.
Вот почему капитан Марион, суда которого нуждались в замене мачт и которого Такури горячо убеждал сойти на берег, решил, что с его стороны было бы трусостью не воспользоваться таким расположением туземцев к нему.
И вот однажды утром по приглашению Такури они отправились на берег.
Однако были приняты все меры предосторожности; в хорошо оснащенной оружием шлюпке находился отряд солдат. Командовали им капитан Марион и лейтенант Крозе.
Во время этой первой поездки французы обследовали всю бухту и насчитали поблизости примерно двадцать деревень с двумя-четырьмя сотнями жителей в каждой.
Едва только отряд ступил на землю, все окрестное население - женщины и дети, воины и старики - высыпало из хижин и сбежалось посмотреть на белых.
И на берегу, точно так же как на борту судов, начали с раздачи подарков.
Затем французы дали понять островитянам, что им нужен лес, и сейчас же Такури и другие вожди, предложив Мариону и Крозе следовать за собой, пошли впереди отряда и повели его приблизительно на два льё в глубь острова, к опушке великолепного кедрового леса, где офицеры немедленно выбрали нужные им деревья.
В тот же день две трети экипажей начали работы не только по рубке деревьев, но и по прокладке дорог через три холма и болото, которые необходимо было пересечь, чтобы доставить мачты к берегу.
Кроме того, на берегу моря, вблизи того места, где производились плотницкие работы, были сооружены бараки.
Они представляли собой нечто вроде запасных складов, куда с кораблей ежедневно посылались шлюпки с провизией для работающих.
На суше были установлены три поста, один - на острове у гавани.
На этом посту находились больные, и там же размещалась кузница, где делали железные кольца, предназначавшиеся для рангоута, и стояли бочки, подготовленные для починки.
Десять человек, прекрасно вооруженных, под командой офицера защищали этот пост. Они были усилены судовыми хирургами, лечившими больных.
Второй пост находился, как мы уже говорили, на большой земле, где стояли двадцать деревень, о которых речь шла выше.
Он был расположен в полутора льё от кораблей и служил связующим звеном между ними и работающими.
Наконец, третий помещался еще двумя льё дальше, на опушке кедрового леса - здесь была плотницкая мастерская.
Каждый из этих двух постов, как и первый, защищала дюжина хорошо вооруженных матросов во главе с офицером.
Туземцы все время посещали французов и так же спокойно заходили на посты, как и на корабли.
Впрочем, их присутствие не досаждало французам, наоборот, дикари развлекали их и помогали им; благодаря гостям у матросов всегда были в изобилии рыба, перепелки, голуби и дикие утки.
Дикари всегда были готовы помочь в работе, а так как они были очень сильные и ловкие, то матросы, не ожидая, когда те сами предложат свои услуги, порой обращались к ним за помощью, прибегая к их ловкости и силе.
Успокоенные добрыми отношениями, установившимися между французами и туземцами, молодые люди из экипажа каждый день совершали экскурсии вдали от берега.
Охота, а подчас и простое любопытство влекли моряков в эти походы. Охотники стреляли голубей, перепелок и уток, к великому изумлению туземцев, которые слышали выстрелы, заставлявшие их вздрагивать, и видели убитых птиц, но не могли понять, какой невидимый летящий предмет их поражает.
Когда на дороге туда или обратно попадались ручей или болото, преграждавшие путь, островитяне, как детей, сажали французов к себе на спину и переносили через преграду самым удобным образом.
Вечером, иногда очень поздно, моряки в сопровождении туземцев возвращались через лес.
И тем не менее, несмотря на все эти изъявления дружбы, некоторые из офицеров, и главным образом Крозе, питали к дикарям изначальное недоверие.
У этих офицеров не было никаких сведений о том, что произошло с Куком и Сюрвилем, и они должны были ссылаться лишь на свидетельства Тасмана.