Повозки, арбы, телеги образовывали двойное кольцо, внутри которого ставили палатки, шатры, юрты. Воины бросали в кипящую воду мелко порубленное сушеное мясо, которое разбухало, и получалось жирное сытное блюдо. Каждый воин брал с собою в дальний поход мясо целого быка. Порезанное тонкими ломтями и хорошо просушенное, оно умещалось в небольшом кожаном мешке. Такой запас хранился порой не один месяц, но при этом ничего не пропадало. Сырое мясо павших животных, тех же волов или лошадей, тоже нарезали и клали под конскую попону. За несколько часов быстрой скачки оно просаливалось конским потом, провяливалось и становилось пищей. В крайних случаях монголы вскрывали яремные вены боевым коням и пили кровь. Потом искусно накладывали швы и скакали дальше. Специальных загонов для лошадей и прочего скота, как правило, не ставили. Скот охраняли натасканные собаки и десяток пастухов из куманского племени. Хотя при необходимости с повозок снимались каркасные ребра и из них сооружался загон.
Но сейчас Хайду посчитал излишним такое горожение. Не похоже, чтобы руссов волновал монгольский скот. Вскоре лагерь погрузился в глубокий сон; только часовые, расставленные в двадцати шагах друг от друга по всему периметру, напряженно всматривались в холодную темноту ночи, изредка перебрасываясь короткими фразами. Хайду никогда не давал воинам хорошо выспаться перед битвой, поднимал задолго до зари. Воин не должен быть излишне бодр, ведь тогда ему захочется проявить удаль. А это очень часто приводит к бесполезной гибели не только одного человека, но и целого подразделения, а иногда и к поражению в бою. Именно поэтому проиграли войну чересчур гордые воины Джелаля. Первые полчаса они как-то выполняли приказы командиров, а потом сваливались в кучу-малу, где каждый мечтал показать свое мастерство фехтовальщика и проявить себя как герой. Хорошие воины были у Самарканда. Жаль, погибли из-за отсутствия дисциплины и помощи конечно же Вечного Синего Неба.
Хайду тронул коленями Ордоса. Тут же за спиной на почтительном расстоянии в пять шагов выросли четыре нукера. Джихангиру даже не нужно было править конем, тот сам плавно и бережно понес хозяина к богатырской стороже. Брошенная застава смотрела с небольшого холма на приближающихся всадников черной пустотой бойниц и прорезями двух башен. Луна бесцеремонно сидела на коньке гридницы, упираясь в бревенчатые скаты крыши. Обветренные до звона, закаменелые от мороза и зноя бревна частокола возвышались в три человеческих роста. Но Хайду сразу отметил, что во многих местах бревен недостает. Бреши на скорую руку забиты мхом. На колья нанизаны черепа и головы разных животных. Складывалось впечатление, что воины от безделья занимались чем угодно, лишь бы развлечься. Хайду внимательно осмотрел землю возле бреши.
Ворота были распахнуты - уходили либо в спешке, либо специально оставили настежь, дескать, ломать - только добро портить. Первым в крепость метнулся нукер с копьем наперевес. За ним во двор въехал Хайду. Под ноги Ордоса, вереща, бросилась тощая курица. Тым-л-лях. Из-под нижнего венца гридницы зашипела кошка. Тонко взвизгнула тетива лука. Всхлип, и темный мохнатый комок, пробитый насквозь стрелой, выкатился на траву. Волна легкого озноба пробежала по спине джихангира. Ордос шел все так же плавно, словно боль хозяина была и его болью. Ничего. Из живых душ только курица. Монголы не едят птичьего мяса. Пусть живет. Хайду вспоминал разговор с Голятой. Что-то не клеится. Мальчишка сказал, что в деревню привезли израненного татарина. Значит, он деревенский. Коробейничал с отцом. Ну, допустим. Пришел поторговать, заодно из любопытства сосчитал по шеломам дружину. Тоже ладно. Мать выходила монгола - знахарка, отец-коробейник, который из ярмарочных разговоров знает, что князя удар хватил. Все вроде сходится. Только до конца не верится. Почему он говорит, что никакой рати нет, так, мол, мужики с полей, вооруженные косами вместо рогатин. Но ведь с таким воинством литовцев не отобьешь. Что-то здесь не так. Вернусь в лагерь, допрошу еще раз, не откладывая. Или утром? Не сходи с ума, будущий темник! Даже если мальчишка соврал, тебе-то какая разница! Все равно Смоленск не устоит. И зачем мне явился этот Измор?
- Господин желает осмотреть юрту врага? - нукер прервал его мысли.
- Давай зайдем, Есугей, - Хайду выдернул ноги из стремян и тяжело, даже неуклюже, сполз со спины Ордоса. Боль усиливалась.
В гриднице было затхло и холодно. Из угла несло брагой. Похоже, за чистотой здесь не шибко следили. Всюду рассыпаны шелуха от семечек, хлебные крошки, черепки разбитой посуды. Жирные коричневые пятна шли от печи к торцу стола. Валялась сломанная деревянная ложка. Из оконных проемов топорщились пучки соломы, обрывки бычьего пузыря беспомощно свисали с загнутых проржавевших гвоздей.
- Крепок ли наш враг, Есугей? - Хайду брезгливо пнул грязный чугунок.
- По-моему, наш враг любит очень хорошо выпить. Такой враг - совсем не враг.
- Мне тоже так поначалу показалось. Посвети сюда, - Хайду указал на стену с крючьями.
- Что видит мой господин интересного в этой стене?
- На этих крючьях, Есугей, было развешано оружие и доспехи. Обрати внимание, как основательно все сделано. А теперь посвети на лавки и стол, - Хайду стукнул кулаком по столешнице, звук от удара получился глухим и коротким. - Видишь, какое крепкое все? Не верю!
- Чему не верит будущий темник?
- Что все обстоит так, как мы с тобой сейчас видим.
- Не понимаю своего джихангира. Он хочет сказать, что урусы все специально пораскидали здесь, уходя? Чтобы монгол подумал об урусах плохо, мол, пьяницы и трусы?
- Завтра, Есугей, чтобы никто сюда носа не сунул. Ты заметил, что бревен в стене недостает? Нет. А нужно на все обращать внимание. Бревна не сгнили и не были сломаны осадными орудиями. Их вырвали, а потом спалили хозяева. Да не гляди так. Из этих бревен сложили большой костер, в который покидали все ненужное. Нельзя заранее смотреть на врага свысока. Этот пост нужно сжечь до того, как сюда проникнут любопытные.
- Пламя займется, господин, и мы перебудим весь лагерь!
- Тем лучше. Перед боем много спать вредно.
Хайду повернулся на выход, сделал пять небольших мягких шагов и толкнул дверь. О Тенгри! Прямо в крыльцо перед дверью был всажен топор волхва Измора. Ратовище по косой перечеркивало звездное небо.
- Собаки! - Хайду не смог сдержать гнева. - Кто на карауле?
Два нукера с ужасом уставились на джихангира. Хайду наотмашь ударил кулаком в нос стоящего по левую руку. Хрустнула переносица. Нукер кувыркнулся через перила и врезался головой в рыхлую землю. Второй упал на колени:
- Не вели наказывать, господин! Мы никого не видели!
- А это?!
- Замороковал, наверно, кто-то, господин! - из-под крыльца нукер хлюпнул носом. - На миг в глазах все поплыло. Я даже себя за ухо дернул, чтоб не заснуть.
Вдруг совсем недалеко в темноте протяжно и жутко затрубил сохатый. Вороны с пронзительным карканьем взвились с ветвей деревьев и закружили над полем. Залаяли собаки, проснулись лошади, испуганно заревел вол. Хайду будто кто-то врезал ногой в пах. Он скрючился и стал оседать на порог гридницы. В глазах замельтешили огни звезд, лунные блики, лица нукеров.
- Я сам! - джихангир впился ногтями в брус дверной коробки. - Сейчас пройдет. Никому ни слова, иначе привяжу к хвостам коней и отправлю в урусскую степь.
Снова протрубил лось, но уже далеко. В ответ ему откуда-то из-под забора чертыхнулась курица. Стали окликать друг друга часовые. Зазвенела кольчуга дежурного сотника. И все опять стихло.
- Господин, - Есугей, придерживая за локоть, помогал Хайду встать, - что все это значит?
- Это? - младший темник хмыкнул и прищурился на луну. - Место, куда урусы кладут голову преступника, а потом рубят, называется плахой. А в плаху всегда воткнут топор, который дожидается своего часа. Сжечь все!
Хайду вскочил на Ордоса так, словно от боли не сыпались искры из глаз, словно тело, как двадцать лет назад, было упругим и гибким. Подчиненные не должны знать о болезни своего военачальника. Иначе не будет крепости в войске. Каждый тысячник станет втайне метить на его место, каждый сотник - на место тысячника, а простые воины начнут резать ненавистных десятников.
Войдя в юрту, он не стал снимать хутангу-дегель, лишь чуть ослабил боковые ремни. Скрестив ноги, он сел перед огнем, прикрыл глаза и тут же начал проваливаться в дрему. Он научился спать сидя в походах и во время обострения болезни. Вскоре гул огромного пожара коснулся слуха младшего темника, но ни один мускул на его лице не дрогнул. Сейчас проснется войско. Шаман ударит в козий бубен. Засуетятся простые воины, загремят дорогими доспехами знатные. Заржут кони, залают собаки. И в юрту ворвется тысячник Дайчеу…
- Он сбежал! Этот однорукий урус сбежал! - кричал тысячник, потрясая кулаком, в котором был зажат кусок веревки.
Выбритые места на голове покраснели; короткая толстая коса затвердела от инея, к уху прилипли травинки и грязь, а все потому, что голова Дайчеу всегда во сне скатывалась с войлока на голую землю.
- Тихо, Дайчеу. Ты переполошишь всех. Невелика беда, что мальчишка сбежал. Мы ведь не охотники за калечным зайцем.
- Он мне сразу не понравился, твой однорукий.
- Одноруким его сделали мы, точнее, наши законы.
- Для чего мы ставим войлочные куклы на коней? Быть может, нам всем нечем заняться? Твой однорукий видел, сколько нас. Ты, может, думаешь, что мальчишка до конца своих дней будет молчать о том, что знает? О да, он неподкупен, а сбежал, потому что мы ему просто опротивели!
- Не морочь голову себе и мне, Дайчеу. Во всем Смоленске едва ли наберется десять тысяч жителей, включая древних старцев и малолетних детей. Чего ты боишься? Ну, даже если они теперь знают, что нас не двадцать пять тысяч, а пять, что меняется?
- Ты сам знаешь, разница в потерях и в том, что с помощью значительного перевеса можно обойтись без кровопролития.
- От тебя ли я это слышу, брат мой? Чтобы тысячник Дайчеу вдруг отказался от лихой мясорубки?
- Я ведь, как и ты, уже не молод, Хайду, и хочу вернуться в Керулэн здоровым и сильным, а свое место уступить кому-то помоложе. Это ты видишь себя темником, а я нет. Хочу сидеть в юрте с кумысом в окружении детей и внуков. Хочу…
- Довольно, Дайчеу. Не желаю искать за твоими словами зависть и лукавство. Оставим этот разговор. Скажи сотникам, чтобы наказали часовых: по двадцать палок каждому, да и дело с концом.
- Хочешь добрым выглядеть? За такие оплошности еще совсем недавно ты бы приказал всыпать по сто палок часовым, а некоторым десятникам сломать хребты.
- Незачем увечить людей накануне сражения. Все, Дайчеу.
Дайчеу вышел из юрты, со злости откинув полог так, что швы жалобно затрещали. В открытый проем Хайду видел, как его любимый тысячник, закусив конец косы, прыгнул в седло без помощи рук и сорвался с места. Через несколько минут раздались крики тех, кого били палками. Белый боевой конь Ордос просунул голову в юрту и вопросительно посмотрел на хозяина. Джихангир зачерпнул в пригоршню из котла вчерашнего мяса и быстро отправил в рот. Вытерев жирные пальцы о голенище ичиг, он тяжело сел в седло. Боль немного притупилась. Хайду вдруг нестерпимо захотелось побыстрее завершить этот поход. Опять всплыло в памяти лицо Моналунь… Я тоже хочу юрту, кумыс и копошащихся детей. Я тоже хочу сидеть у очага и тихим голосом рассказывать о дальних походах, тяжелых схватках и добыче. О том, как ко мне на выручку приходил сам Тенгри, то в разных обликах, то посылая знаки. Юрта должна быть из белого войлока, как у Чингиса, а одежда из отборного китайского шелка. Золотое и серебряное оружие будет украшать стены моего жилища, а жены будут подавать яства на тонком фарфоре. И никогда не переведется жирный плов на моем столе. Я тоже всего этого хочу. Но не меньше я хочу умереть в седле, глядя в глаза сильному сопернику. Прочь!.. Младший темник махнул рукой перед лицом, отгоняя мысли, как стаю назойливых мух.
Полный круг луны, любимой дочери солнца, потускнел, бунчуки взвились, и гул копыт разорвал предрассветную тишину. Деревни стояли пустыми. Жители ушли, забрав все самое ценное и необходимое, но дома жечь не стали, значит, рассчитывали вернуться. Хайду смотрел на невысокие крепкие избы, глубоко ушедшие в землю, на маленькие, затянутые бычьим пузырем окна, и думал о Голяте. Он ощутил на себе силу волхва Измора и не удивлялся, как мальчишке удалось проскользнуть мимо часовых. В конце концов, обычным смертным нелегко справиться с чарами того, кто общается с духами и может переходить из этого мира в другие. Джихангир недоумевал: зачем? Ведь он мог приблизить к себе смышленого Голяту, осыпать щедротами, удачно женить, наконец. Лицом он не похож на кривича. Или русы все одной псиной вскормлены? А что, если и мальчишка закамланен этим Измором? Тогда он над собой не властен и является всего лишь проводником чужой воли. Вдруг все русы такие? Тогда плохо. Очень плохо. Если так, тогда вначале должны биться между собой кудесники в тонких мирах, а потом уже простые люди браться за мечи. Что, интересно, обо всем этом думает шаман Толуй? Хайду оглянулся на вереницу всадников, но не заметил среди них человека в лисьей шапке. А ведь странно: Толуя не видно с тех пор, как повстречался Измор. Может, уже бьются? Но есть Вечное Синее Небо, которое благоволит монголам. Тым-л-лях! Неожиданно огромный черный петух закричал так, что много видавший на своем веку Ордос шарахнулся, едва не выбросив хозяина из седла. Хайду непроизвольно рванул из колчана стрелу. Ехавшие рядом монголы нехорошо покосились на военачальника. Птиц убивать нельзя - это грех. Даже на войне. Даже в чужих землях. Они - посланники Вечного Синего Неба, слуги самого Тенгри. Петух продолжал выполнять свою обычную утреннюю работу, нисколько не стесняясь людей в больших мохнатых шапках. Наоборот, он хорохорился, ощетинивался перьями, разевал клюв, словно намеревался заглотить добычу, острый язык плескался в пасти зловещим алым сполохом.
На краю деревни наткнулись на овраг. Воины, без указаний командиров, спрыгивали с коней, разбирали избы, сбивали бревна, ладили на глубоком дне опоры. Хайду внимательно оглядывал местность. Овраг останется за спиной, а впереди - склон холма. Что за ним? Может, уже Смоленск? Если русы решили дать бой, то лучшего места не придумаешь. Овраг - природный союзник кривичей, он не даст развернуться коннице. Мало того, при отступлении войско вообще может сломать шею раз и навсегда. Значит, использовать карусель нельзя.
- Трех мостов хватит, - бросил джихангир нукеру, торчащему за плечом.
- Да, господин, - нукер коричневым вихрем сорвался с места.
- Дайчеу, берешь свою тысячу и идешь за мной на ту сторону, - Хайду показал рукой на холм. - Всем вместе нельзя. Вдруг там русы. Тосхо, Алиха, Хуцзир, будьте рядом. Алиха, переведи свою тысячу через овраг и поставь пока с этой стороны холма. Тосхо и Хуцзир, оставьте свои тысячи в деревне вместе с тысячей Тэньге под его началом. Лучников на крыши домов. Все.
Хайду ударил пятками Ордоса, и конь осторожно ступил на переправу. Через несколько минут джихангир и четыре тысячника в окружении сотни нукеров влетели на холм. По глазам полоснуло солнце. Яркое, низкое и огромное. Настолько яркое, что невозможно было спокойно смотреть вперед. Настолько огромное, что заполняло собой все вокруг. Настолько низкое, словно половина его растеклась по земле. Монголы резко остановились, как будто наткнулись на стену. Перед ними стояло смоленское войско. Красные каплевидные щиты с железными торчами и бронзовыми умбонами, круглые шеломы, начищенные кольчуги, широкие листовидные наконечники копий, палицы, шестоперы, сулицы, прямые обоюдоострые мечи, тройные цепы, топоры на длинных ратовищах. И все это играло, переливалось, выбрасывало сполохи, текло серебряной чешуей, выстреливало острыми лучами разных цветов и оттенков.
- Они сошли с ума! - Хайду, сильно щурясь, завороженно смотрел из-под руки на неприятеля.
До слуха монголов долетали обрывки команд, после которых небольшие волны в разных местах проносились по шеренгам. Все было готово к страшному пиру.
- Дайчеу! Что ты на это скажешь?
- Скажу, что русы хорошо готовились к войне. И еще, - Дайчеу, прищурив левый глаз, кинжальным блеском резанул из-под выгоревших ресниц, - они знали заранее, откуда нас ждать, поэтому выбрали удобное для себя место: с флангов рати прикрыты оврагом и лесом, сзади холм, откуда можно вести прицельную стрельбу, вдобавок можно не очень бояться конницы при отступлении. Наши кони хоть и сильны, но все же, взбираясь по сырому осеннему склону, в лучшем случае пойдут рысью, если не шагом, и быстро устанут. Такая конница пехоте не страшна. Зато свою атаку русы, даже пешим строем, могут хорошо усилить за счет местности. Это однорукий, Хайду. Все он. Я почти уверен, что русы все знают о нашем расположении.
- Уж не мерещится ли мне трепет в душе славного тысячника? - Хайду усмехнулся. - Нет силы против монголов, ибо мы поставлены над людьми.
- Тебе виднее, брат мой Хайду.
- Вот мой ответ. Я вижу перед собой обычный сброд. Первые несколько рядов и впрямь наспех одеты в какое-то жалкое подобие лат. Дальше, посмотри повнимательнее, стоят мужики с полей, ремесленники и дети с деревянными мечами.
- Ты лучше меня видишь, джихангир.
- Дайчеу, возьми свою тысячу и разгони эту толпу бездельников. Тысяча Алихи будет наготове. Если решишь заманить врага на склон, Алиха ударит по косому лучу. Но ты можешь разобраться с русами своими силами.
- Я могу одержать победу, но заразу с корнем не вырву. Скорее всего, русы после натиска начнут хорониться по оврагам, вон сколько их змием нарыто, или побегут в лес. Я бы не торопился. Лучше всего взять их войско четырьмя тысячами в большое кольцо и осыпать стрелами, а к городу отправить пятую тысячу. Ее вполне хватит для быстрого штурма прямо с марша. После того как город падет, войско запаникует и его можно будет брать голыми руками. А потом предать смерти всех без исключения.
- Здесь думаю и решаю я, Дайчеу.
Хайду и сам бы сделал именно так, как говорит тысячник, но не сейчас.
- Времена меняются. Незачем убивать своих будущих слуг. Рынки Востока и так переполнены рабами. Покупателей на всех не хватает. Пусть работают здесь и исправно платят ясак. Нам нужны приведенные к клятве князья с дружинниками и пахарями. Если сопротивление будет непредсказуемо ожесточенным, заманивай дичь в капкан, ты это умеешь. В открытом бою побеждать всегда сложнее.
Хайду расчетливо и хладнокровно ударил по самолюбию тысячника.
- И еще, - Хайду опустил глаза, - если встретишь мальчишку, не убивай. Приведи его ко мне. Очень тебя прошу. Я закончил.