Тысяча Дайчеу, построившись в боевые порядки, плавно тронулась с места, чтобы через минуту обратиться в ураган, сметающий все на своем пути. Джихангир наизусть знал каждый маневр, каждую уловку монгольской конницы. После десятков сражений в его сердце не осталось жалости. Но сейчас он не хотел смотреть туда, где должна вот-вот начаться бойня. Первые три сотни выпустят тучу стрел и уйдут на фланги, затем другие три сотни сделают то же самое. Закружится карусель. Противник будет корчиться под непрекращающимся смертоносным ливнем. А когда боевые порядки собьются в жалкую кучку израненных, обезумевших людей, в бой пойдет тяжелая сотня, состоящая из отпрысков богатых и знатных семей. Она разрежет войско неприятеля, как нож - масло. Потом Хайду выпустит свежую тысячу Алихи, которая на плечах противника ворвется в город. Или нет? Усталая тысяча Дайчеу не станет долго глумиться над поверженными. Таким образом, очень многие смогут спастись за стенами. А завтра новый руский бог, Христос, вместе с мудрым Тенгри надоумят глупых смолян вынести ключи и покориться судьбе. Тым-м-лях! Что это?
Неожиданно первая линия нападения споткнулась. Всадники полетели через головы коней как раз на том расстоянии от неприятеля, когда должны были засвистеть их стрелы. Монгольское войско само стало сбиваться в кучу. Хайду увидел, что произошло: ноги коней по колено провалились в огромные, заранее вырытые ямы. Вторая линия налетела на первую и начала давить ее своей массой. В полусотне шагов от столпотворения зашевелилась земная твердь, и мощные, в рост человека, хорошо замаскированные дерном щиты поднялись, встали на ребра. Из бойниц этих щитов ударили стрелы. Зашипели над головами пращников кожаные ремни. Воздух наполнился стонами и криками изувеченных монголов, пронзительным ржанием лошадей, хрустом и треском разбитых доспехов. Дайчеу был во главе тяжелой конницы, которая врезалась в спины лучников. Хайду слышал, как громким рыком тысячник пытался заставить людей подчиниться командам. Этот опытный воин не умел проигрывать сражения, не ведал, что такое бегство, только смерть могла остановить его порыв. Или приказ командира. Хайду любовался своим тысячником. Одетый в сверкающие доспехи, с конским хвостом на шеломе, он выглядел как всемогущий бог войны. Но сегодня разум и сердце младшего темника враждовали между собой. Полководец в нем жаждал победы, а человек искал пути сохранения города. Иначе ему придется убить не только всех взрослых мужчин, но и детей мужского пола, переросших колесо арбы. А значит - Голяту.
Наконец бронированная сотня вытянулась копьем, на острие которого сверкал шеломом Дайчеу, и пошла, разрезая плоть своего же войска. По телам коней и боевых товарищей тысячник вывел отряд на оперативный простор. Конница развернулась во фронт и, накренив копья, ринулась на неприятеля. Это было непростительной ошибкой. Хайду в бессильном отчаянии закрыл глаза. Кричать бесполезно: сквозь шум битвы Дайчеу все равно не услышит, что атаковать нужно клином, при этом самому оттянуться в глубину боевых построений, подальше от вражеских стрел и клинков. И ни в коем случае не разгоняться, а идти медленно.
Залп смоленских лучников грянул дружно, почти в упор, по не защищенным доспехами конским ногам. Били стрелами с серповидными наконечниками, предназначенными для подрезания конских сухожилий. Этому русов могли научить только монголы. Значит, это сделал тот самый татарин, которого выходила мать Голяты! Тым-м-лях! Огромные щиты опустились, накрывая окопы со стрелками, чтобы пропустить всадников. От сотни Дайчеу осталась едва ли половина. Но пока жив тысячник, пока его боевой конь хрипит и, закусив удила, несет хозяина на врага, сражение нельзя считать оконченным - это Хайду отлично знал.
- Чего мы ждем, джихангир? - Алиху трясло от ярости. - Он идет на верную смерть. Дай приказ ударить свежими силами!
- Смотри! - Хайду поморщился, словно от зубной боли.
Монгольским конникам до неприятельских шеренг оставалось несколько шагов, как вдруг смоляне по сигналу трубы развернулись и побежали. На месте сверкающих построений торчали врытые в землю под наклоном к врагу полутораметровые колья. Конница напоролась со всего маху и всем фронтом одновременно. Страшное ржание израненных животных заглушило шум битвы. Хайду видел, как его храбрый тысячник, перелетев через голову коня, упал на примятую траву, чудовищно подвернув ногу. От смоленского войска отделились люди с длинными топорами и пошли рубить неповоротливых из-за тяжелой брони монголов, оказавшихся на земле. Подоспела легкая монгольская кавалерия, сумевшая оправиться от первого потрясения, и едва не угодила в ту же ловушку. На лицах степняков читалась растерянность. Несколько десятков, спрыгнув с коней и обнажив клинки, кинулись отбивать своего тысячника. Но кривичи, к удивлению, не стали вступать в рукопашный бой, а отошли под прикрытие своих щитоносцев. Четыре монгола подняли Дайчеу с земли и усадили на первую попавшуюся здоровую лошадь. Тысячник, уронив окровавленное лицо в конскую гриву, впервые в жизни отступал, показывая неприятелю спину. А со стороны смолян летели стрелы и камни. Потом длинные четырехметровые копья наклонились, и русская рать пошла на врага. Кони степняков испуганно шарахнулись при виде ощетинившейся, сверкающей на осеннем солнце живой стены, которая наступала, тесня не успевших вскочить в седла людей, давя трупы убитых и тела раненых. Из-за спин русских пехотинцев продолжали лететь камни и стрелы, нанося все больший урон сбившейся в бесформенную толпу некогда грозной тысяче Дайчеу.
Перед глазами Хайду стояла ужасающая картина: обезглавленная тысяча, расколовшаяся на отдельные кучки, обезумев, носилась по полю, тщетно пытаясь соединиться в боевые порядки. То тут, то там поднимались на ребра щиты, покрытые дерном, лучники били и били в цель хладнокровно, с ожесточенным азартом. Два десятка личных телохранителей Дайчеу, построившись клином, защищавшим раненого тысячника, пробивались сквозь толпы своих же всадников назад.
Напрасно Алиха умолял своего джихангира рвануть в атаку на выручку товарищам. Хайду был глух. Смоляне почувствовали свою силу и теперь вряд ли отдадут преимущество. Младший темник понимал: брось он в бой свежую тысячу Алихи - потери в монгольском войске вырастут вдвое. Нет. Противник тщательно подготовил засаду, хорошо спланировал свои действия. Это поле сегодня за ним. Видя, что воины Дайчеу не знают, что делать, оставшись без предводителя, младший темник встал в стременах и скрестил руки над головой, что означало: отступать. Изрядно поредевшая тысяча обратилась в бегство. Всадники взлетали на холм и проносились мимо главнокомандующего, будто искали спасения за его спиной. Их не преследовали, хотя отряд смоленской конницы показался на опушке ближнего леса. Хайду махнул рукой в ту сторону и кивнул Алихе. Тот понял, чего боялся джихангир. Вступи он в бой, и русы ударили бы с фланга.
Тысячу Дайчеу провожали насмешками и бранью, стрелами и камнями. Хайду знал, почему русы не бросились в погоню, очертя голову: им известен численный состав монголов, и они хорошо изучили тактику врага. Просто так заманить их под мечи и стрелы свежих четырех тысяч не получится.
Когда последний монгольский воин перевалил холм, на котором стоял Хайду, смоляне откатились на прежние позиции и снова сомкнули щиты. Степной генерал дал знак своим офицерам, чтобы те оставили его, а сам в оцепенении продолжал вглядываться в боевые порядки неприятеля - он искал того, кто посмел бросить вызов касте завоевателей, избранникам самого Тенгри. Наконец взгляд наткнулся на человека, одетого в доспехи ромейского образца: шлем с красным султаном, сплошной металлический панцирь, кольчужная юбка до колен, ноги прикрыты поножами, на руках от кисти до локтя горели на солнце чеканные наручи, правая кисть прикрыта чешуйчатой маникой. Человек стоял, опираясь на копье с толстым древком, короткий алый плащ за спиной развевался на ветру, волнистая темно-русая с проседью борода прикрывала широкую грудь. Иссиня-черный конь за правым плечом стриг ушами.
- Так вот ты какой! - выдохнул Хайду без гнева и ярости, но с неприкрытым восхищением. - Слава Тенгри! Он нашел для меня хорошего соперника. Теперь никто не скажет, что джихангир Хайду привел к покорности толпу плохо вооруженных мужиков с полей. Мой клинок напьется твоей крови!
Он еще немного понаблюдал, как человек в алом плаще и ромейских доспехах отдавал приказания младшим командирам, не удостаивая взглядом одинокого всадника на холме. Наконец Хайду несильно сжал коленями ребра Ордоса, дернул узду и, развернувшись, неторопливо спустился к своему войску, уступая место похоронной команде, состоящей из куманов.
Могильщики поднялись на холм, и толмач выкрикнул, что они хотят похоронить убитых. В лагере кривичей несколько минут совещались, потом первые две шеренги положили щиты на землю и рассеялись по полю. Остальные остались стоять в полной боевой готовности. Во всем этом прочитывались недоверие и осторожность. О коварстве степняков здесь знали хорошо. Русы деловито вытряхивали убитых монголов из кольчуг, сдирали с голов шлемы и малахаи, выдергивали стрелы, торчащие из земли, грузили на телегу сабли, мечи, копья, ловили коней, добивали раненых. Никакого шума и суеты. Быстрая и четкая работа, словно они занимались ею всю жизнь. Когда победители забрали все, что посчитали нужным, и воины вернулись на места в строю, от смоленского войска отделился невысокого роста человек на кривых ногах и на чистом монгольском языке выкрикнул куманам, что те могут уносить убитых.
Хайду уводил полтумена подальше от места проигранной битвы. Движение продолжали до самых сумерек. Тяжелогруженые арбы с телами раненых и убитых жалобно скрипели на ухабах и рытвинах раскисших от непогоды дорог. Когда ночная изморозь стала оседать на доспехи и гривы коней, генерал поднял правую руку над головой, давая знак остановиться и спешиться. Хайду приказал разбить лагерь треугольником, острие которого должно быть направлено на запад. Когда вспыхнут костры, воины ощутят себя частью огромного наконечника стрелы, выпущенной луком Тенгри, и к ним вернутся силы и уверенность. Они снова станут единым целым. Каждый со своего места будет видеть сужающийся наконечник, глубоко вошедший в тело чужой холодной ночи. Страх покинет их сердца, на его место придет спокойствие. Точильный камень, сжатый твердой рукой, будет скользить по металлу, возвращая ему бритвенную остроту. Это одна из самых чудесных песен в мире - песня клинка и камня.
Убитых предали земле, а раненых положили рядами под открытым небом на войлоке, чтобы китайский лекарь Чжой-линь мог со своими помощниками приступить к работе. Вдоль рядов, через каждые пару шагов, горели факелы, которые не только служили освещением, но и отгоняли злых духов. Если в теле есть брешь, значит, в него может проникнуть разрушительная сила. Нижнее белье из мокрого шелка спасло многих. Лекарю достаточно было потянуть за ткань, чтобы извлечь застрявший наконечник. При ударе такая ткань не рвалась, а вминалась в плоть, спасая от проникающих ран и заражения крови. Но были и очень серьезные, смертельные увечья, тогда Чжой-линь глубоко вздыхал и разводил руками, а шаман, потрясая бубном, посылал Вечному Синему Небу протяжный, надрывный вой. Ибо знаний о человеческом теле не всегда достаточно, чтобы поставить больного на ноги. Вот тогда те, кто умеют искать проходы в другие миры, договариваются с потусторонними силами.
Хайду думал о Дайчеу. По законам войны, тысячу, потерявшую свой главный кулак - бронированную сотню, нужно расформировать по другим подразделениям, а самого тысячника в лучшем случае понизить в звании до сотника или десятника, в худшем - до рядового воина или казнить. Тонкий голубой дымок от слабо горящих веток поднимался к отверстию юрты. Темные узловатые руки держали пиалу с кумысом, но уста оставались сухими. Джихангир напоминал каменное изваяние, и, если бы не глаза, отражающие языки пламени, его можно было бы принять за мумию, застывшую в позе лотоса. С большим трудом стряхнув оцепенение, Хайду встал и, развязав боковые ремни, отбросил в сторону хутангу-дегель. Накинув на плечи длинный синий чапан, откинул полог юрты и направился туда, откуда неслись стоны раненых, чтобы отыскать Дайчеу.
Он увидел тысячника, когда тот, закусив косу, терпел боль от рук Чжой-линя, вправлявшего ему суставы. Половину лица Дайчеу покрывала корка запекшейся крови, другая половина была бледна, как урусский саван. Подождав, когда лекарь закончит, Хайду уронил:
- Это я, Дайчеу. Ты слышишь меня?
- Ты пришел взглянуть еще раз на мое унижение и боль? Я сам слагаю с себя звание тысячника и отдаю железные доспехи. Я покорен, Хайду, - Дайчеу говорил изменившимся до неузнаваемости, хриплым голосом, словно телом его уже овладел костлявый дух вечной ночи.
- Ты знаешь закон, тысячник, - голос Хайду был бесстрастен. - Но прежде я хочу справиться о твоих ранах. Чжой-линь…
- Не надо. Пусть он уйдет, я хочу, чтобы мы остались вдвоем.
Хайду движением пальцев отпустил Чжой-линя, и тот, согнувшись пополам, спиной попятился в темноту.
- Ты помнишь Хорезм, Дайчеу? Мы с тобой были тогда молодыми и удачливыми сотниками, и ты спас меня от клинков всадников Джелаля. Потом мы вернулись в степь, и оба полюбили одну девушку, которая ответила тебе взаимностью и родила потом двух сыновей. Зато немного погодя судьба возвысила меня: я раньше тебя стал тысячником, а потом джихангиром. Каждому свое. Но спроси меня сейчас: что бы я выбрал? Я бы захотел оказаться на твоем месте. Ты счастлив, потому что твои сыновья носят черты своего отца, у них те же повадки и та же удаль. Тебя в белой юрте ждет любимая женщина, для которой важно, чтобы ты вернулся, а вернешься ты целым или израненным - это ее не волнует. Ты создал свой мир, Дайчеу, имя которому - семейный очаг. Такого у меня никогда не было и вряд ли будет. Все силы я тратил на военные походы, а не на любовь, не на сохранение рода. И теперь я одинок, как высохшее дерево посреди Гоби. Я хочу выразить тебе благодарность за сегодняшний бой, как и за все другие.
Хайду низко, почти до земли, поклонился.
- Сегодня был самый черный день в моей жизни. Спасибо тебе, Хайду, за то, что ты пришел поддержать меня. Со мной все кончено. Вопреки разуму, ты бросил мою тысячу на верную погибель. Не буду искать дурных мотивов в твоих действиях. Пусть это останется на твоей совести. Был ли твой поступок неосознанной местью, или это просто промах военачальника - решать не мне, а Вечному Синему Небу. Я свой долг выполнил. А теперь о другом. Чжой-линь сказал, что правая рука моя раздроблена в нескольких местах и скоро высохнет. Я вряд ли когда-нибудь сожму меч. Не хочу хромым, опозоренным, одноруким калекой вернуться домой. Помнишь Саади: "Всяк вольный уедет, и, сердце скрепив, останется раб средь запущенных нив". Как мне хотелось, чтобы мои сыновья прокладывали себе жизненный путь не мечом, а знаниями, учились в Багдадском "Низамийэ". А теперь? Соседи начнут смеяться и показывать пальцем, а мои сыновья застесняются меня. Позволь мне благородно расстаться с жизнью и устремиться в чертоги Вечного Синего Неба.
- Ты напрасно рисуешь свою будущую жизнь черными красками. Да, на тебе не будет сверкающих доспехов, ты будешь носить чапан мирного человека, но от этого дети не станут меньше любить тебя, ведь ты давно сделал свою семью богатой скотом и юртами. Ты дашь им образование в твоем любимом Багдаде. Один станет звездочетом, другой лекарем, как ты всегда мечтал. И сам переселишься поближе к чайханам, мечетям с крикливыми муэдзинами, будешь наслаждаться роскошью, читать мудрые книги и участвовать в ученых диспутах. У твоих сыновей достаточно средств для выкупа любой невесты. Через несколько дней я все равно приведу Смоленск к покорности, и свет этой победы затмит легкую тень неудачи.
- Да, но это будет твоя победа. После нее ты станешь темником: Бату-хан любит тебя. Нет, брат мой Хайду, не отговаривай. Пусть мои дети знают, что их отец умер настоящим нойоном. Только об одном прошу: не говори никому, что я выжил в бою и попросил смерти. Ведь если джихангир захочет, то ни один свидетель не разболтает некрасивую правду о том, как погиб тысячник Дайчеу. И еще: пощади сотников. Они дрались, как могли. В том, что русы оказались сильнее, нет их вины.
- Хорошо, я сохраню им жизнь, но разжалую до простых воинов и брошу в бой первыми. Это все, что я могу сделать.
- Благодарю тебя. Ты позволишь мне уйти по-монгольски?
Глаза Дайчеу сверкнули в лунном свете так, что у Хайду комок подкатил к горлу. Умереть по-монгольски значило не пролить собственной крови. Кровь - это душа, принадлежащая Вечному Синему Небу и великому императору Вселенной - богу Тенгри.
- Ты мой айньда, значит, твоя последняя воля - закон для меня. Прощай.
Хайду наклонился над тысячником, коснулся лбом лба раненого и, отвернувшись, быстро зашагал к своей юрте.
Четыре воина взялись за углы войлока, на котором лежал тысячник, и понесли во мрак сгустившейся ночи. За широкими подолами елей Дайчеу положили спиной поперек бревна, и, прежде чем услышать сухой треск своего сломанного хребта, тысячник увидел качнувшуюся в русском ночном небе луну, полнота которой, вопреки предсказаниям шамана, не принесла удачу первой монгольской тысяче под стенами Смоленска.
Весь остаток ночи Хайду не сомкнул глаз. Безбородый джихангир напоминал угрюмую старую женщину, согнувшуюся под непосильной ношей. Он смотрел на танцующий огонь и видел в желтых языках пламени человека в алом плаще, который глядел на него, и в больших серо-голубых глазах читалось печальное, трагическое спокойствие, без тени ненависти. Так смотрят только опытные военачальники, свободные от плена разрушительных страстей.
Командир прославленного полутумена мысленно спрашивал видение: "Зачем, зачем ты сопротивляешься мне? Твой город обречен, и сам ты погибнешь, ибо нет силы, которая может остановить монгола. Если ты сможешь победить меня, то на смену мне придет сам Батый, и тогда пощады не жди. Если каким-то чудом остановишь Батыя, то верховный каган Мунке вышлет такое войско, что на протяжении многих тысяч локтей не останется ни одной пяди земли, не вспаханной копытом степного коня. Ты ведь прекрасно это понимаешь. Тогда зачем? Я благодарен Тенгри, что обрел наконец настоящего соперника, только так дух воина может приблизиться к заветным чертогам Вечного Синего Неба. Мальчишка сказал, что карать можно и в любви, так знай: я люблю тебя и хочу встретиться с тобой, но нам никто не должен помешать. Ты слышишь меня? Никто. Я принял решение, прими и ты. Я буду ждать тебя на своем белом Ордосе в сверкающих на солнце доспехах, выбор оружия предоставлю тебе, а хочешь, будем драться разным оружием: кто какому лучше обучен, только не проси меня спешиваться - это, пожалуй, мое единственное условие. Итак, я жду поединка!"
Хайду стало вдруг необычайно легко, словно тяжелый камень свалился с души. Он встал и заходил по юрте вокруг очага. Окрыленный дух бился, хлопал крыльями в распрямившемся теле - долгожданный час, ради которого мужчина рождается, живет и умирает, приближался.