В нашей палатке дебилы устроили полный разгром, спеша захватить деньги и ценности. Им удалось найти почти всю нашу наличку, но кое-какая мелочь, рассованная по карманам походного снаряжения, уцелела. Сохранились и документы. Кроме того, в записной книжке Петровича оказалась пятидесятидолларовая банкнота - мой пропуск на родину. Появилась надежда кое-как просуществовать в ближайшем будущем. Я собрал в свою зеленую холщовую сумку самое необходимое из одежды, взял записи Афанасьева, немного еды и, дождавшись заката, двинулся пешком в направлении Газли. Чуть в стороне от маршрута я заметил костер, но приближаться не стал - это были наши рабочие. Я надеялся, что не повстречаю никого из них на вокзале и не получу в бок отверткой перед самым отправлением поезда.
К счастью, путь выбрал верно. Часа через два меня нагнал грузовик, который бесплатно подвез до города. Ночь я провел на скамеечке, а утром купил билет до Бухары. Алмазбек Юсупович встретил меня с приторной азиатской вежливостью. Во всяком случае, его хитрую угодливость я постарался принять за вежливость. Петрович наверняка заметил бы подводные камни, но для меня восточные манеры были полным мраком. Самым уязвимым местом, наверное, являлось отсутствие свиты. "Плохо человеку, когда он один". Это признак слабости. Если ты авторитет, значит, должен быть окружен челядью и ходить только с охраной. Тогда будут уважать, вернее, признавать силу и бояться. Гребаные дикари! С каждой лишней минутой пребывания в землях варваров я все больше исполнялся ненавистью к туземцам.
Ненависть. Что ж, тем лучше. Лишь бы не показывать страха. О бремени белого человека Киплинг не пустые слова говорил. Проникнуться творчеством "певца колониализма" можно, лишь оказавшись в самом сердце Азии без вещей и денег, но с оружием наготове. Жителям крупных российских городов этого не понять. А я приготовился умереть, сохраняя достоинство и честь белого господина. Зря волновался, наверное. Петрович говорил, что узбеки - народ мирный, но у меня совершенно не было опыта общения с ними.
Видя, как меня переклинило, Алмазбек Юсупович повел себя на удивление любезно. Он даже не стал уточнять, куда запропастился Афанасьев. Женщина в чадре подала нам чай и лепешки.
- Как здоровье Василия Петровича? - поинтересовался ювелир, усадив меня за стол. За нормаль ный стол, а не какой-нибудь развернутый на полу "достархан". Все-таки воспитание в советской системе торговли сказалось на нем положительно.
- Василий Петрович остался на раскопе, - я постарался ответить по возможности скупо. - Я ищу Валеру и Женю, наших охранников. Валеру вы должны помнить. Они давно к вам заходили?
- Валера, - расплылся в улыбке директор, - вчера заходил с Женей, да. Это вы их посылали?
Он хитрил. Значит, имел свой интерес. Ну так мы его подогреем.
- Нет, они сами пришли, по своей воле. Они украли кое-что из наших находок. То, что они вам продали, - ваше, я не претендую. Я просто хочу найти и наказать воров. Они вам продали перстень, - я достал из кармана браслет Хасана ас-Сабаха. - Желаете дополнить комплект?
Разумеется, Алмазбек Юсупович желал. Он хорошо разбирался в предметах старины. А когда я достал из сумки кинжал в серебряных ножнах, ювелира аж затрясло от жадности.
- Мы можем договориться о цене, - предложил он.
- Все имеет свою цену, - заметил я. - Эти реликвии продаются за Валеру и Женю. Я хочу получить их сейчас.
Алмазбек Юсупович колебался. Чувствовалось, что ему не хочется выдавать дебилов. Вероятно, на то были причины, но мое предложение перевесило прежние резоны.
- Я бы не стал связываться с ворами, - наконец решился он. Директор понимал, что с "черными археологами" лучше иметь теплые деловые отношения. Женя с Валерой были всего лишь рядовыми бойцами, ничего не значащими в бизнесе. Они могли один раз принести краденые драгоценности и потом исчезнуть. Кроме неприятностей, от этого ничего нельзя было ждать, зато сотрудничество с профессиональными кладоискателями несло явную и несомненную выгоду. - Я не знал, что они воры, разве можно такое предположить? Я принял их как ваших друзей и поселил у себя, тут недалеко. Они ждут покупателей... - Когда? - Сегодня вечером...
- Значит, время есть. Я должен встретиться с ними раньше. Произведу свой расчет. Возражений не последовало.
Несмотря на полуденный зной, когда тут, наверное, положено впадать в летаргический ступор, мы выбрались из-под крыши, сели в раскаленную "Волгу" и стали петлять по узким улочкам. Остановились в каком-то тупичке-аппендиксе. Тут у директора имелась запасная берлога, в которую можно было селить различных гостей и при случае отсидеться самому.
Директор толкнул калитку, и она отворилась. Калитка была узкой и старой, а забор высоким и глухим. Здесь все казалось вечным, помнившим оккупацию Чингисхана. Пережившим распад монгольской империи, советской империи и готовым пережить до черта империй в будущем. На фоне несокрушимого покоя глиняных улиц мое посещение казалось полетом мошки, мелькнувшей возле ресниц и даже не вызвавшей моргания. В этом диковинном месте не было ничего знакомого и привычного, словно я попал на другую планету. Я был измотан, но открылось второе дыхание, съедающее резервы организма. Я был подтянут и собран и готов покарать убийц смертью. Кажется, Алмазбек Юсупович не был против, реликвии стоили забот о уборке трупов. Никто ничего не узнает. Хлопнет за оградой пара выстрелов - и только. Милиция не заинтересуется. В старом городе не принято вмешиваться в дела соседей. Я обнажил ствол. Двери были приоткрытыми, и это настораживало. "Неужели ушли?" - разочарованно подумал я в некотором роде не ошибся. Валера с Женей сумели улизнуть от меня, не покидая дома. Покупатели явились не в условленный час, а значительно раньше, возможно, утром. Алмазбек Юсупович вошел первым, я держался сзади, используя его в качестве щита, но директор тут же выскочил из комнаты, тоненько повизгивая, и что-то неразборчиво запричитал. Я убрал пистолет, потому что надобность в оружии пропала.
Женя с Валерой лежали рядом в большой луже крови. Лица были изрезаны и страшно искажены предсмертной мукой, глаза выколоты. Живот каждого оказался распорот и набит бумажными рублями образца 1961 года - четвертаками, десятками, трешками. Не иначе как из запасов какого-нибудь бая. Остались невостребованными, а тут нашлось применение. Денег не пожалели, принесли целый мешок, который, опорожненный, валялся в углу. Правда, не совсем порожний - в него сложили внутренности дебилов, очевидно, за ненадобностью.
Трупы я обыскивать не стал. Не хотелось пачкаться, да и ясно было, что никакого золота при них нет. За ворованные драгоценности с ними рассчитались сполна, Петрович мог спать спокойно. Есть на Востоке такой обычай - набивать в брюшную полость врага предмет посягательства и выкалывать глаза, осквернившие своим взглядом святыню. Теперь я понял, что о реликвиях хашишинов знает кто-то еще. Кто-то деятельный и жестокий. Совершенно не уважающий Алмазбека Юсуповича, а значит, и местных авторитетов.
Я вышел в дрожащее марево раскаленного солнцем воздуха. Древняя улица бесстрастно взирала на меня. Она видела и не такое.
3
Санкт-Петербург встретил меня неизменной промозглой сыростью и моросящим дождем. Я был дома!
Бухару я покинул в тот же день. Сообразив, что железо надо ковать, пока горячо, приказал директору отвезти меня на вокзал и купить билет до Москвы. Что он и сделал, добыв место в купе-люкс. Не знаю уж, какое влияние следовало для этого употребить, но Алмазбек Юсупович был у себя на родине человеком не последним. И хорошо, что я не задержался - неизвестно, как бы он разделался со мной, окажись у него время успокоиться и подумать. Но тогда с перепугу он трясся и повиновался беспрекословно. Он даже не вспомнил о реликвиях, обещанных в награду за помощь. Да я бы и не отдал, видя его слабость. Восток навязывал свои правила игры, и я их принимал, когда это оказывалось выгодно.
Я без приключений добрался до Москвы, экономно тратя деньги в дороге. Они все равно разошлись, так что в столице я едва наскреб на "Красную стрелу". Наконец, в половине девятого питерский дождик оросил мою голову на платформе Московского вокзала. Влага была гадкой, но такой родной! С походной сумкой в руке я шагнул навстречу теплому ветру метро, и вскоре подземный поезд утащил своих пассажиров в урбанистический ад.
Ну вот я и дома! Квартира, в которой еще не успел обжиться, казалась чужой. Я будто приехал в гости. А еще говорят, что дом там, где сердце. Ну да ладно. Привыкший к разъездам, я воспринимал дом как временное пристанище, где вскоре возникает пресловутая охота к перемене мест, но куда постоянно стремишься вернуться. А без этого, наверное, было бы не выжить.
Первым делом я наполнил ванну и провалялся в ней до полудня, засыпая, просыпаясь и добавляя горячей воды. Мне было не отмыться...
Когда я вылез, дождь кончился. Переодевшись во все чистое, я навестил заначку, одну из трех, устроенных в доме, и стал счастливым обладателем пятисот долларов. Пару сотен взял на мелкие расходы, сотку сунул под телефон (подальше положишь - поближе найдешь), а остаток разложил между страницами "Дара орла" Кастанеды. Читайте и удивляйтесь!
К площади Мужества, где был пункт обмена валюты и магазины, я пошел дворами. После дождя под деревьями пахло прелыми листьями и землей. Я вдыхал их запах, вдвойне приятный после дикой и страшной Азии, с ее пустыней, раскаленным Гаврюченков песком и первобытными, безжалостными убийствами. Запах Родины ассоциировался теперь с мирной жизнью в достатке и благополучии. Еще бы немного удачи, чтобы пополнить свою казну...
А это что?! Оба-на! Я сдал назад, присмотрелся - в траве действительно что-то блестело. Я наклонился и поднял золотую цепочку с кулончиком в виде цветка. Два зеленых камешка по бокам - листочки, красный посередине - соцветие. Дешевые мутные изумрудики и не менее дрянной рубин, но все же лучше, чем ничего. Я опустил цепочку в карман. С детства мне фартит находить потерянные кем-то вещи и деньги. Это везение, отмеченное моими одноклассниками, сыграло важную роль в выборе карьеры кладоискателя.
Хотя кладоискатель - это никакая не карьера, кладоискатель - это судьба...
Погрузившись в лирическую задумчивость, я добрался до цели. Совершил продажу валюты, получил вожделенные рубли и отправился тратить их по ларькам и палаткам. Спустя некоторое время, нагруженный сумками с одеждой и едой, я оставил площадь Мужества и через двадцать минут неспешной ходьбы оказался дома, где смог развести огонь в газовом очаге и наконец-то нормально поесть.
Благодаря походной и холостяцкой жизни, я умею и люблю готовить. В принципе, еще древние ассирийцы считали, что настоящим поваром может быть только мужчина, а ассирийцы, судя по рецептам на глиняных табличках, знали толк в еде. Того же мнения придерживаются и в современной Европе, где развита утонченная кухня. Лучший повар - мужчина. И это не половая дискриминация, а суровая правда жизни, мой пример тому наглядное подтверждение. Даже на незнакомой сковородке я картошку могу поджарить так, что пальчики оближешь, а это не каждому дано!
С аппетитом позавтракав, я убрал в шкаф новую одежду (пару дежурных джинсов, тройку рубашек и белье), поставил в сервант бутылку "Мартель Медальон" и лег спать. На вечер намечалось важное мероприятие - торжественный визит.
Я проспал до семи вечера. К восьми, переодевшись, захватив специально укомплектованный пакет с едой и походную холщовую сумку, покинул квартиру, не забыв вытянуть из-под телефона бумажку с портретом Бени Франклина.
Купюру я поменял в ларьке. Характерно, что курс там оказался выше, чем в обменнике, и никто паспортных данных из меня не тянул. Что ж, впредь будем действовать как можно более нелегально! Я убрал деньги во внутренний карман пиджака и, довольный, быстрым шагом направился к дому. Своему старому, родному дому...
Я позвонил четыре раза, и дверь открыли в лучших наших традициях - не спрашивая "кто там?". Я шагнул через порог. - Здравствуй, мама! - Здравствуй, сынок. Загорел ты, как негр. Мы обнялись, потом мама чуть отошла назад и спросила: - Ну как, нашел что-нибудь?
- Нашел, конечно, - улыбнулся я. - И, похоже, достиг своего акмэ.
- "Акмэ" древние греки называли наивысшую точку достижения в жизни мужчины. Как же твоя Троя?
- По-моему, это и есть Троя, - сказал я. - А, может быть, акмэ еще впереди. Посмотрим.
И я достал сверток с кинжалом и браслетом Хасана ас-Сабаха.
* * *
Утро я встретил в своей комнате среди знакомых с детства вещей и книг. На улице капал дождик, и так приятно было сознавать, что ты никому ничем не обязан, ничего не должен и не надо вставать, куда-то идти и что-то делать против своей воли. Не надо ни на кого вкалывать, кроме себя самого. В этом прелесть работы "черного археолога".
Я повалялся в теплой постели, слушая, как тикают часы на книжной полке. Я был дома! Потом я подумал, что купил квартиру, дабы чувствовать себя свободным и не так расстраивать внезапными отъездами маму. Затем мысли переключились на кинжал ас-Сабаха, я вспомнил степь, мертвого Петровича, Валеру с Женей, и настроение сразу испортилось.
Моя беда в том, что я много думаю. Когда надо и когда не надо. На это часто намекала моя бывшая жена - Марина, все друзья и даже Петрович. А Слава-афганец напрямую говорил, что слишком умный и слишком глупый - братья, добавляя, что свои мозги перед армией он оставил дома. Я ему охотно верил, так как забрать обратно он их явно забыл. Мы скентовались в зоне. Слава тянул восемь лет за убийство, впрочем, он и сейчас досиживает. Дурная голова ногам покоя не дает. Склонность к простым и радикальным решениям довела отставного майора ВДВ до цугундера.
Интересно, что меня, умного и осторожного, что-то тоже привело в те края. И Афанасьева, не менее осторожного и куда более расчетливого и опытного, чем я, тоже. Как все-таки жаль Петровича! Без него продать браслет и кинжал ас-Сабаха будет проблематично. Своими силами реализовывать такую серьезную находку - дело очень опасное и тягомотное.
Я лениво потянулся и сладко, во весь рот, зевнул. А ну их всех! Надо радоваться жизни. Не буду я сегодня думать о браслетах, буду расслабляться. Спокойно" в одиночку, без баб. Интеллектуальный отдых интеллигентного человека. Я люблю посидеть за книгами, а теперь мне, похоже, есть что почитать.
Я вернулся на новую квартиру во второй половине дня. За маму я был спокоен; небольшая прибавка к пенсии в размере ста долларов ей не повредит, этот месяц она проживет в относительном достатке. А там уж... Что будет там, я пока не знал, но был уверен в благополучном исходе южной кампании. После обеда я сел изучать рукописные материалы, привезенные из экспедиции. Полевой дневник и тетрадь Афанасьева, в которой он, как я и предполагал, начинал новую монографию о саманидах, послужили объектом моего пристального внимания на протяжении пары часов. Я без труда читал мелкий, но разборчивый почерк Афанасьева и почерпнул немало для себя интересного. Монографию он составлял на основе результатов последних раскопов, частенько сверяясь с полевым дневником. Любопытно, что в записях он упоминал меня весьма корректно, без имени, как ассистента или, попросту, "А". Наверное, не хотел случайно предать, если дневник вдруг попадет в правоохранительные органы. Интересный человек был Петрович. Что сообщить его жене, я пока не знал. Но говорить все же что-то придется. Обеспокоенная чрезмерно затянувшимся отсутствием мужа, она начнет звонить мне и рано или поздно дозвонится. Что я могу ей сказать? Что Афанасьев Василий Петрович погиб от рук психопатов в пустыне Чуркистана, а его могилу вряд ли отыщу даже я сам, хотя собственноручно закапывал? Возникнет неизбежный вопрос: а почему закапывал именно я и откуда у меня так много денег, когда бедная вдова не имеет ничего? Дурацкая история, но и глупо констатировать этот факт, нарываясь на разборки (а в том, что у вдовы Афанасьева остались хорошие связи, сомнений не было). Что бы такое изобразить?
Размышляя над этим, я стал перелистывать дневник и на последней записи наткнулся на серию зарисовок, изображавших наши находки, и длинный поясняющий текст. И когда он все это успел? Петрович великолепно рисовал, иллюстрации к своим книгам он делал сам, и у меня на секунду сжалось сердце при мысли, что такой человек умер из-за каких-то, пусть даже золотых, побрякушек. Все-таки надо в ближайшие дни навестить Марию Анатольевну и рассказать, как все было. Возможно, она поспособствует реализации, познакомит с нужными людьми.
Мысль о том, что Афанасьева сумеет найти решение, благодаря которому и волки будут сыты, и овцы целы и даже накормлены, меня несколько успокоила. Я начал вчитываться в дневник, чувствуя, как волосы на голове встают дыбом.
"В шкатулке обнаружены следующие предметы: перстень золотой с гравировкой на внутренней стороне ?шейх аль-джабаль", с изумрудом в оправе, весом приблизительно 8 карат; браслет наручный золотой с гравировкой ?шейх аль-джабаль", имеющий в оправе 13 красных камней, возможно рубинов, весом приблизительно 1-1,5 карата каждый; кинжал с серебряной рукоятью, инкрустированной золотой нитью, в серебряных ножнах с орнаментом, отн. предп. к XI в. Лезвие кинжала выполнено из булатной стали, имеет гравировку "джихад", выявленную при кратковременном осмотре. Перстень, браслет и кинжал испускают, по-видимому, некое негативное излучение, воздействие которого существенно усиливается при извлечении кинжала из ножен, чем и объясняется непродолжительность его осмотра. Полагаю, что серебряные ножны служат защитным экраном для активной части кинжала, а шкатулка является аналогичным приспособлением для всех предметов в целом. На основе изучения текста гравировки могу предположить, что предметы действительно являлись личными вещами Хасана ас-Сабаха и были захоронены противниками секты исмаилитов для предотвращения усиления влияния секты в случае появления нового лидера, если он окажется обладателем символов власти.
ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота".
Это была последняя запись Афанасьева. Видимо, он прервался и занялся чисткой нагрудника, потом пришел Валера, а потом Петровича убили. И все же он основательно зацепил меня. Тут уж речь шла о профессиональном самолюбии, и я готов был бороться за достоверность своей гипотезы. Я полагал, что вещи были спасены из рук недругов одним из уцелевших членов секты, причем не рядовым фидаином, а кем-то покрупнее, кому на склоне лет не удалось найти верных сторонников, могущих стать хранителями исмаилитских реликвий. И ему ничего не оставалось, как завещать похоронить предметы вместе с собой, чтобы они не попали к противникам секты и не были уничтожены. Но Петрович считал по-другому, и возможности поспорить с ним у меня уже не было. Он даже доказательств своей теории не привел. Просто сказал - и все. А ты читай и утирайся. Афанасьев - он же звезда, авторитет, широко известный в узких кругах, а ты просто выпускник истфака, кладоискатель и по сравнению с Петровичем - профан. Что вообще можно доказать в стране, где степень компетентности определяется количеством публикаций!