- Так-то оно так, - вспомнил я синявинскую бойню, - доверяться им в нашей ситуации нельзя, но и выхода другого не вижу. Нас все-таки крепко приперло. А тут предлагают уладить конфликт мирным путем, и никто не остается внакладе. Выбор очевиден.
- На кой им только эти Доспехи? - вздохнул Слава.
- Может быть, хотят оснастить по полной программе своего Солнечника. Доспехи там, копье, шлем какой-нибудь или щит. А может быть, для каких-то магических целей. Кто их, колдунов, знает. Нас, "черных археологов", не должны интересовать пристрастия клиента; нашел, деньги получил и дуй копать дальше. Деньги не пахнут, как говорил древнеримский император Веспасиан.
- Это точно, после нас хоть потоп, - проявил неожиданные познания мой безбашенный друг. Ему очень хотелось получить свою долю, а дальше хоть трава не расти. Дожить до появления нового фюрера казалось совершенно несбыточным. - Когда думаешь продавать? Надо подготовиться как следует, в смысле, чтобы башку тебе не оторвали.
- Подождем пару дней. - Я сказал Конну, что мне необходимо некоторое время на обдумывание, и встретил с его стороны полное согласие. - Торопиться тоже не следует - уважать не будут. Выдержим паузу. Отдохнем. Теперь нас не тронут. Готовься вступать в исторический отдел. Будем "светлыми братьями".
Слава только вздохнул.
15
Едва я снял Доспехи, как меня начали охватывать сомнения: правильно ли я поступил, согласившись работать на "Светлое братство", не лезу ли в западню? Мысли не давали покоя, они толкались в голове, словно суетливые зверьки, и, чтобы от них избавиться, я опять напялил латы. Сразу стал чувствовать себя уверенно. Древняя магия мастеров Туле дарила ощущение непобедимости.
Доспехи я все же убрал подальше от посторонних глаз, но на улице без них решил пока не появляться. Маринка с Валерией Львовной ушли по каким-то своим женским делам, а мы с тестем сели пить чай.
- Налаживается дело? - спросил Анатолий Георгиевич, заметив мою безмятежную рожу.
- Потихоньку, - кивнул я. - Скоро деньги получим.
- Да, немного денег бы не мешало. - Тесть ошпарил кипятком фарфоровый чайничек, насыпал заварку. - У меня сейчас бессрочный отпуск: экзамены закончились, дубовым абитуриентам репетитор стал не нужен.
Как всякий преподаватель, он считал всех учеников поголовно тупыми и нерадивыми. "Ты больно умный, - подумал я. - Ну, так дал бы своего мозга - жопу помазать". Аспирантуру мне заменили тюремные университеты, поэтому в душе сохранились отголоски студенческой солидарности.
- Я уже от скуки на все руки, - продолжал тесть. - Не поверишь, Илья, скажешь сейчас, что со своей каббалистикой совсем из ума выжил, да?
- А что такое? - вопросом на вопрос ответил я, тоскуя о чашке крепкого кофе по-турецки из зерен мокко. Такой роскоши в доме Маринкиных родителей не водилось. Инженерно-технические работники привыкли дуть на кухне спитой чай и разглагольствовать под аккомпанемент Окуджавы о том, как лучше обустроить Россию. Некоторые теперь занимают досуг математическими расчетами черт-те чего. Вполне в духе времени - на стыке веков всегда возникает нездоровое увлечение широких масс оккультизмом. - Какими же вершинами непознаваемого вы овладели?
- Я начал читать "Слово о полку Игореве" способом бустрохедон, как евреи Тору, и обнаружил немало интересного.
- Вот как? - пробормотал я, не ожидая перехода с математической темы в столь изощренное филологическое русло. - Как же это вы ухитрились?
- Мне вдруг пришло в голову, что боговдохновенный текст имелся не только у иудеев.
- И решили поискать славянские корни…
- И я их нашел! Почему, спросил я себя, русские не могли написать нечто подобное? Я пошел в магазин и купил самое последнее издание "Слова…".
- А почему именно "Слово о полку…"? - заинтересовался я.
- Ничего другого не нашел, - смутился Анатолий Георгиевич и тут же с жаром добавил: - Мне кажется, на это была воля Провидения. Оно указало мне подлинный текст. О богоизбранности "Слова…" как документа свидетельствует его полная тайн судьба. Чего стоит одна причина гибели подлинника в огне московского пожарища тысяча восемьсот двенадцатого года! На Русь тогда вторглись полчища Наполеона.
- Что-то припоминаю, - скромно промолвил я. Он отвлекся на минуту от своих эскапад и налил заварки. Терпеть не могу чай: последствия отсидки. Слава, например, не ест черный хлеб. Настоящей арестантской пищей - чифиром с чернягой - мы насытились по горло. Тесть, как назло, отрезал от бухана изрядной толщины ломоть, намазал маслом и принялся уплетать за обе щеки. При этом он не переставал болтать. Крошки изо рта периодически вылетали на стол. Я незаметно отодвинулся, чтобы не испачкаться.
- Я стал читать текст. Восхищения он у меня сначала не вызвал по причине крайней нечитабельности. Честно признаюсь, Илья, литературные достоинства его остаются для меня загадкой до сих пор, зато я понял главное: этот текст несет в себе закодированные пророчества!
Разубедить тестя не представлялось возможным, тут я откровенно пасовал. "Перед упрямой любовью к вымыслу здравый смысл бессилен".
- Тогда я бы вам порекомендовал исследовать старинный нравоучительный трактат "Колобок", в котором тоже можно найти немало сокрытых слов, - произнес я даже без иронии.
На кухне инженера, читающего беллетризированное бытописание новгород-северского князя хитроумным каббалистическим способом, чувство юмора увядало.
- Ты выглядишь не очень здоровым, Илья, - перешел на личности тесть. Должно быть, рекомендация перспективного текста не понравилась.
- Ну, так ведь и был отнюдь не на курорте. - Вероятно, смотрелся я и вправду не ахти, а чувствовал себя еще хуже. Организм изрядно поизносился за суматошную неделю. Болели голеностопы, саднили разодранные колени, и почему-то ныл бок, должно быть, застудил в лесу. - Теперь я понимаю, каково приходилось нашим во время войны.
- Какой именно войны? - с ехидством интеллигента новой эпохи поинтересовался Анатолий Георгиевич.
- Великой Отечественной, - вздохнул я. - Впрочем, немцев я понимаю тоже.
- Ах, Великой Отечественной, - снова загорелся какой-то безумной идеей тесть. Неумеренный энтузиазм не давал ему покоя. - Помнишь, я рассказывал о биочисле сто тридцать семь?
- Да, - безнадежным тоном сказал я. - Макс Борн и все такое.
- Так вот, насчет Великой Отечественной. - Он все-таки дорвался до карандаша. - Война началась двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. - Анатолий Георгиевич выдвинул ящик стола, извлек из-под засаленной поваренной книги не менее засаленную тетрадку, отыскал в конце чистый листок и написал: 22 06 1941 = 9 + 137 • 137 • (137 + 137). - А возглавляет грозный ряд девятка - цифра смерти!
- Ерунда, - Я брезгливо пошевелил пальцем придвинутую ко мне тетрадь.
Тесть вскинул голову. Глаза его снова заблестели.
- Но ведь биочисло есть.
- Число есть, - признался я.
Кухонный каббалист собирался еще что-то сказать и даже набрал в грудь воздух, как вдруг заклацал замок и в прихожую вошли Валерия Львовна с Маринкой.
С ощутимым облегчением я отправился поприветствовать дам.
Теща держала в руках объемистый хрустящий сверток.
- Мы тебе, Илья, спортивный костюм купили, чтобы дома носить, - сказала матрона, вручая мне пакет.
Тут я понял, что принят в действительные члены семьи.
* * *
Больница была как больница, хотя и лечились в ней сплошь менты. Мы с Пухлым навестили Диму, который лежал в гипсе с раздолбанным тазом и проклинал Рыжего на чем свет стоит.
- Не ругайся, Димон, лучше красненького выпей, - налил я ему полный стакан кагора. - Для крови полезно.
Главбух оживился. Не глядя махнул стакан.
- Как сам-то? - поинтересовался он, цепким взглядом елозя по больничному халату, прикрывающему мой кожан. Под курткой были надеты Доспехи, с которыми я на всякий пожарный случай не расставался.
- Слава Богу, - пожал я плечами. - Пыхчу помаленьку. Кстати, гмоха в лесу видел.
- О-о, - изрек Пухлый, - я-я, натюрлих!
- Возле Акима, - многозначительно добавил я, не вдаваясь в подробности, на запах вина стали подтягиваться соседи по палате. Дима все понял.
Я достал из пакета еще четыре бутылки. Пить так пить. Кагором мы запаслись в расчете на многоместную палату, наполненную алчущими мусорами. В сумке у ног Пухлого ждали своего часа восемь пузырей по 0,5. И дождались!
- Я Рыжего посажу, - пылко заверил Димон, вцепившись в мою руку. - Сука! Видишь, что он со мной сделал?!
- А то!
- Я его посажу, суку! - повторил Боярский подобно Катону-старшему, который каждую свою речь в сенате завершал словами: "Кроме того, я полагаю, Карфаген должен быть разрушен".
- Рыжий должен сидеть в тюрьме! - провозгласил я к всеобщему интересу окружающих нас ментов.
- Если увидишь его, звони, - попросил Дима. - У меня в палате мобильник. Костик, будь другом, дай человеку номер, для дела нужно.
- Пиши, - сказал молодой парнишка с загипсованной ногой.
Стараясь не показывать Доспехи, я полез во внутренний карман куртки и достал записную книжку.
- Абсолютно никаких проблем!
Пухлый сидел на соседней койке. Его оттопыренные уши напоминали локаторы. Я на секунду задержал на нем взгляд. О чем он думал в этот момент, когда мы сговаривались о ловле всем нам хорошо знакомого товарища по детским играм? Мне снова показалось, что Пухлый догадывается о чем-то связанном со "Светлым братством". Уж слишком много он молчал. Впрочем, Вова всегда был неразговорчив.
Усилием воли я отвел глаза от Пухлого и спрятал книжицу в карман.
- Я Рыжего посажу, гада, - в который раз поклялся Дима, когда мы уходили. Надо отдать ему должное, он не унывал, хотя и остался на всю жизнь инвалидом. Лечащий врач, которому я за лояльное отношение к пьянке выставил бутылку "Мартеля", сказал, что ходить Димон сможет, но только с палочкой, а первое время - исключительно на костылях. Я понимал, каково ему приходилось, и разделял ненависть к засадному древолазу. - Ильен, ты мне звони!
- Обязательно, - кивнул я, и мы с Пухлым покинули палату.
Зная, что мне за руль, я старался не пить, но набрался прилично. Слегка шатало. Когда мы залезли в "Ниву", я протяжно зевнул.
- Поехали на блядки? - предложил Пухлый, улучив случай попользоваться машиной.
- Поехали, - легко согласился я, заводя мотор.
Был уже вечер. Самое время для ловли ночных бабочек. Решив не искать приключений в центре города, отправились на проспект Просвещения. Гаишников там значительно меньше, и обитель Пухлого рядом, а бабочек на проспекте с ханжеским названием порхает ничуть не меньше, чем в самых злачных районах Питера.
Долго махать сачком не пришлось, и вскоре на заднем сиденье хихикали две разукрашенные дешевки непонятного возраста. В отличие от нас, они пока были трезвыми - их рабочий день только начинался, и набраться "девушки" не успели. Мы доехали до метро. Вова затарился литровиком водки и непонятным ликером ядовитой расцветки. Я догадывался, какое прекрасное утро предстоит нам от этого коктейля: головка бо-бо, во рту кака, денежки тютю. Знакомые ощущения. Я решил тряхнуть стариной. Во мне взыграла молодецкая удаль.
- Ну что, красавицы, поехали кататься! - молвил я, отчаливая от остановки.
"Нива" понеслась по направлению к дому Чачелова. По левой полосе можно было разогнаться до ста восьмидесяти, что я и сделал. Попутные машины старались увернуться, видя, что я собираюсь таранить их в зад. Мне было наплевать на эмоции водителей. Пухлый, опустив стекло, утробно рыгал наружу. В распахнутое окошко задувал ветер.
- Джентелемены, - развязным тоном попросила одна из бабочек, - одолжите дамам куртку, а то холодно, как бы не отморозить чего.
- Мне самому холодно, - сказал Пухлый, однако стекло не поднял.
- Ну, тогда лезь к нам, я тебя лучше всякой куртки согрею, - донеслось сзади.
Изуродованная рожа Чачелова пренебрежительно скривилась.
- Куртка - это вещь, - с типичным для него цинизмом отчеканил он, - а тебя пять минут делали, дура.
Девицы не нашлись, что ответить. В салоне повисла тишина, нарушаемая оскорбленным сопением да ревом работающего в режиме форсажа мотора. Обихоженный движок старался угодить хозяину, и как-то неожиданно быстро я зарулил во дворы Гражданского проспекта. Пухлый обитал на прежнем месте.
- А куда это мы приехали? - вдруг заволновалась одна из "красавиц", когда я остановил машину у чачеловского парадного.
- Ко мне домой, - ответил Вова.
- Мы так не договаривались, - стала упрямиться та. - Вдруг у вас там групповуха?
- Нет, в квартиру мы не пойдем, - поддержала соседка. - Давайте уж здесь.
Пухлый поглядел на меня, я на него. Потом мы вместе обернулись к барышням.
- Я возьму тебя за ноги, долбану о край дороги, - проникновенно сказал Вова своей "даме сердца" (пока ехали, мы успели их поделить), - оттащу тебя в кусты. Не ебать же на дороге королеву красоты!
- Нет, уж лучше на дороге, - осмотрительности трезвой "даме" было не занимать.
- В квартиру мы не пойдем, - наотрез отказалась ее напарница, видимо имевшая горький опыт хоровых партий.
- А куда вы денетесь? - хмыкнул я.
- Будем громко кричать и упираться!
- Да ну их к дьяволу, - с некоторым даже облегчением повернулся я к Вовану. - Высадим их, пускай себе топают.
Пока ехали, я несколько протрезвел.
- О-о, какая попсня! - разочарованно протянул Пухлый.
- Пошли в зад! - Я вылез и открыл заднюю дверцу. - Выметайтесь!
Бабочки выпорхнули наружу.
- Ну и дурак, - сказала Вовина девица-красавица в облезлой шубке из мексиканского тушкана.
Пухлый пинками сопроводил их к проспекту и вернулся. Я сидел за рулем своего пятидверного урода и пялился перед собой.
- Казино нам не построить, не возглавить кабаре. Можно лишь бардак устроить и нагадить во дворе, - выдал исключительно верное сообщение Чачелов и поискал выпивку. Нашел только водку. Ликер сообразительные барышни прихватили с собой. - Ловеласов из нас не получилось.
- Может, и к лучшему, - заметил я. - Гонорея гонору убавляет.
Пухлый напряг проспиртованные извилины, обсасывая столь глубокую мысль.
- Чую, это кикс! - сказал он, ничего более остроумного не придумав. - Теперь нам придется пить одним. А если нам придется пить одним, значит, неминуемо последуют разрушения и жертвы.
- Нет, нет, нет, никаких разрушений, - встрепенулся я. - Увольте! - Окинул взором литровый пузырь и ужаснулся. - Знаешь, Вова, поеду я, пока чего с разрушениями не вышло. Хватит с нас жертв. Меня жена ждет.
- О-о, жена - это кикс! - замотал башкой Пухлый.
- Слушай, - полюбопытствовал я, пользуясь возможностью соскочить с темы тотального загула, - а почему ты не женат?
- Почему я не женат? - флегматично похлопал ресницами Пухлый. - Не хочу ставить себя в такое положение, когда ко мне относились бы как к собственности, а я бы с этим мирился или, того хуже, безуспешно протестовал. В результате я недополучил много тепла и ласки, зато, чисто по жизни, остался свободным.
Пухлый был в своем репертуаре. Первую любовь увел от него Рыжий, а потом о проблемах брака Чачелов, видимо, не задумывался. Жил как живется: водка, Синява, казаки, анаша. Я бы, наверное, тоже таким стал, если бы не встретил Маринку.
- Хм, неизвестно еще, что хуже, - заметил я.
- И как оно? - с тоскливыми интонациями записного холостяка спросил Вова.
- Нормально, - сказал я. - Теща вчера спортивный костюм подарила.
Чачелов смирился, видя, что имеет дело с примерным семьянином.
- Ну, давай, - протянул он мне пятерню, отпуская на волю.
Он покинул машину и отправился квасить в одно рыло. Урод!
А я поехал домой, думая о том, что меня-то назвать уродом можно с не меньшим основанием. Конечно, на фоне Пухлого я смотрелся почти респектабельно, совсем как тот водитель "опелька" с обтянутым оранжевыми одеяльцами салоном и детской клюшкой на заднем сиденье, но, с другой стороны, стоило мне представить себя отцом семейства, и меня начинало тошнить. "А ведь рано или поздно придется детей заводить, - вдруг подумал я. - Моя дражайшая половина наверняка считает, что лучше поздно, чем никогда. Пока от этого опрометчивого поступка Маринку удерживали военные действия, но они завершились. Что, если жена воспользуется периодом затишья?!" Детей я не любил. Теща со своими подарками также внушала изрядные опасения. Она способна дочку уболтать. Надудит в уши, как ей охота понянчиться с внуками, что Маринке самое время рожать, да и мне остепениться пора. И вот: сегодня покупается безвкусный спортивный костюм, завтра - детская кроватка, а послезавтра извольте забирать жену из роддома! Я не собирался недооценивать тещу. Бессознательно я вдавил педаль газа, словно хотел опередить коварного врага. Я снова гнал по левой полосе, и мимо меня проносились назад машины.