Нойманн легонько хлопает его ладонью по затылку. Унтер, мучаясь от боли в паху, ничего не отвечает.
- А за беспокойство, я возьму у тебя пару сигарет, да? - Нойманн вынимает из его кармана почти полную пачку, достает две сигареты, и сует их в карман унтеру. Пачку же забирает себе, предварительно передав мне одну сигарету.
- Концерт окончен, товарищи! - обращается он к собравшимся. - Прошу более не отвлекаться и всех вернуться к служению Великой Германии.
Унтер с кряхтением поднимается и, сгорбившись, удаляется под хохот пехотинцев. Нойманн присаживается рядом со мной.
- Не нарывайся особенно, - предостерегаю его я.
- Это он нарывался, - сплевывает Нойманн. - А я защищал честь нашей роты. А ты как бы поступил?
- Хрен знает. Дай лучше прикурить.
- Как зуб?
- Херово.
- Давай выбью, а то я уже завелся! - хохочет Нойманн.
- Пошел к черту, - скривившись в улыбке, отвечаю ему я.
Появляется наш фельдфебель.
- Ну, что? - спрашиваем.
- Доложил о ситуации лично майору фон Хельцу. Он мечет молнии. Орал, что всех под трибунал отдаст за сдачу позиций.
- Он скор на расправу, - сетует Нойманн.
- Если он нас всех под трибунал отдаст, - успокаиваю его я, - ему свою жопу самостоятельно защищать придется. А он этого вряд ли хочет.
Все смеются, а Нойманн спрашивает фельдфебеля:
- И что с нами будет?
- Люди еще прибывают, много раненых. Нас, скорее всего, пополнят личным составом или же передадут в другие роты. А пока чистим перышки, ждем кухню и дальнейших распоряжений.
- Обед будет?! - удивленно присвистывает Нойманн.
- Обещали.
- Хорошая логика у фон Хельца, ничего не скажешь, - не может успокоиться Нойманн. - Мы должны были там все до одного подохнуть, и русские все равно бы заняли нашу позицию. В чем смысл, откуда это баранье упорство? Чего он добивается? Скотина!
- Я так думаю, - вставляю я, - мы живы, и это главное. Займем тут оборону, и здесь уже будем держаться. Наверняка сейчас сюда подтянут и другие силы, дополнительные резервы.
- Возможно.
Признаться, я лично ни во что это не верю. Никто к нам на помощь не идет, мы тут одни, как на необитаемом острове. Надо рассчитывать только на себя и никого больше. Я к этому привык, и с детства надеюсь только на себя, но остальные? Умереть за никому не нужный клочок земли, что может быть печальнее…
- Пойду проведаю тут кое–кого, - поднимаюсь с земли и подхватываю карабин. Я надеюсь увидеть капитана Калле, если он еще туг. Может, он знает что–то большее.
Калле оказывается цел, невредим. Он возится с новобранцами. Выстроил их и отчитывает за внешний вид на потеху ветеранам. Заметив меня, улыбается и жестом просит подождать. Устраиваюсь поудобнее, усевшись на бревно рядом с другими "зрителями" и подключаюсь к просмотру "концерта".
Капитан начинает вешать юнцам такую лапшу на уши, что даже я открываю рот. Он вещает им о долге и чести, о защите Отечества, о солдатском товариществе. Все нормально - он поднимает их боевой дух. Иначе они давно разбежались бы по лесам, надеясь вернуться к маминым юбкам. Правильно он тогда мне говорил, что без веры солдат не солдат. Хотя какая там вера! Калле в данный момент создает перед этими детьми иллюзию, играет на чувстве патриотизма. Но такая уж у него работа. Ветераны, слушая всю эту чушь, лишь угрюмо ухмыляются.
- Вольно! Разойдись! - командует наконец он, и новобранцы опять превращаются в кучку испуганных детей.
- Вот он, герой! - радостно приветствует меня Калле. - Как дела?
Молча отдаю честь. И так все понятно по моему виду.
- У меня, Курт, к тебе разговор есть. Пойдем вон за тот стол присядем.
Мы идем к небольшому палисаднику. Забор сломан, в покосившейся хате разместились пехотинцы. На бельевой веревке сохнет форма, нижнее белье. Солдаты используют любую возможность, чтобы привести себя в порядок и хоть на минуту забыть о том, что им если не сегодня, то завтра предстоит. Человек не может долгое время оставаться в унынии, ему нужна разрядка, или подзарядка, как угодно. Солдаты занимаются хозяйственными делами, кто–то даже убежал купаться на речку, хотя это строго воспрещается. Свободные от работ отдыхают, некоторые строчат письма. Так уж устроен человек - от любых горестей пытается отвлечь свое сознание житейскими заботами.
У невысокой яблоньки в огороде стоят врытые в землю стол и лавка.
- Присаживайся.
- Вы сказали, что есть разговор, герр капитан.
- Да. - Калле вздыхает. - По последним данным, наш полк расколошматили вдребезги, осталось немного людей, и полк, скорее всего, будут пополнять новобранцами. Формирование взводов, рот, и все такое прочее. Слушай, вся эта канонада и у нас тут была хорошо слышна. Страшный был бой?
Я молча киваю. Тот, кто там побывал и сам все поймет, а кто не был - тому не расскажешь.
- Майор фон Хельц настроен на контрудар. Он считает, что мы еще можем на этом участке повлиять на ситуацию. И я в целом с ним согласен. Майор толковый командир и хороший стратег.
"Сколько же вас, дураков?" - думаю я.
- Так вот, - продолжает Калле. - Моя рота тоже в этом будет участвовать, а мне нужны бывалые люди, опытные обстрелянные солдаты. О тебе я уже договорился - пойдешь под мое командование.
"Вот счастье мне привалило"…
- Но я числюсь в роте Бауера.
- Неизвестно, жив ли он. И вообще, сколько человек из вашей роты в живых осталось? Сейчас идет спешная доукомплектация подразделений. А капитана Бауера нет.
Да, судя по тому, как Бауер вгрызался в этот проклятый рубеж обороны, он точно уже мертв. Я бы не дал и десяти процентов, что он выберется.
- Кстати, как там твой парень, ученик, он жив? - интересуется Калле.
- Не знаю. Там такая каша была… Надеюсь, что жив.
- Эх, побольше бы мне таких, как ты и твой ученик, - капитан задумывается, и вдруг его осеняет: - А ты ел?
- Да как–то не до того было.
Капитан подзывает своего пухлого ординарца, что–то шепчет ему, и тот резво убегает.
- Ты, главное, набирайся сил. Время пока есть, - говорит Калле.
Ординарец вскоре возвращается и ставит передо мной миску горячего картофельного супа с куском курицы и огромную жестяную кружку эрзац–кофе. Запах восхитительный. Я накидываюсь на еду. Пока уплетаю суп, капитан достает флягу и что–то заботливо, как родная мать, доливает мне в кофе. Как только я покончил с супом и вылакал кружку щедро разбавленного ромом кофе, Калле протягивает сигарету.
Все, что со мной произошло до этого, уже не имеет значения… Невзгоды и лишения отошли на задний план. Блаженство и истома овладевают мной. Зуб побаливает, но я не обращаю сейчас на это внимания. Лишь одна мысль крутится у меня в голове, пока я затягиваюсь едким дымом - а выдержит ли всю эту вкусную пищу мой бедный желудок. Жаль было бы переводить эти яства, без толку перегоняя их через мой истощенный организм. Калле, посмеиваясь, глядит на меня.
- Откуда такие деликатесы, герр капитан? - спрашиваю его.
- Я же говорю тебе, планируется контрудар, полевая кухня работает на всю катушку, сейчас всех накормят, - сообщает Калле. - Плюс ко всему мои личные запасы да расторопность ординарца.
После еды и кофе с ромом меня клонит в сон. Капитан замечает это.
- Иди в избу, поспи.
- Герр капитан, не могу не задать вам этот вопрос, - я с трудом поднимаюсь с лавки, - отчего мне такие почести?
- Все очень просто, Курт. Я много повидал вояк, но ты один из лучших.
Я не стал вдумываться в слова капитана, ему виднее, наверное, но решаю действительно поспать, пока есть такая возможность, и искренне надеюсь, что столь сытный обед успешно переварится. Иду в избу, тут прохладно, пахнет, как и во всех избах, где расположились на постой солдаты, потом и немытыми ногами. Видя, что я только недавно с передовой, мне уступают место. Завалившись на грубо сколоченную деревянную кровать, тут же проваливаюсь в глубокий сон.
Глава 4
Расталкивает меня Нойманн.
- Что ты трясешь меня?
- Вставай, Бауер вернулся!
- Что–о?!
Быстро вскакиваю, протираю глаза и, схватив карабин, отправляюсь за Нойманном. День в самом разгаре, стоит душная летняя жара. Ветра нет, на деревьях даже листики не дрожат. Смотрю на часы - я поспал всего пару часов.
- Где он?
- Там! - указывает рукой Нойманн. - Ребята его держат.
- Зачем?!
- Бауер рвется к фон Хельцу, хочет отношения с ним выяснять.
- Вот дела! Побежали!
Капитан Бауер выглядит ужасно. Он весь перемазан в грязи и крови, мундир порван. Левая кисть замотана грязной тряпкой, покрытой бурыми пятнами. Он тяжело дышит и вырывается. Двое ребят крепко держат его под локти. Наш фельдфебель, ухватив капитана за грудки, что–то говорит ему.
- Герр капитан! - кричу я, подбегая, и тоже пытаюсь успокоить Бауера, но слова на него не действуют.
Кое–как мы валим его на землю и крепко прижимаем. Минуту он еще тщетно вырывается, но, поняв бесполезность этого, затихает. На всякий случай ждем еще немного, и только потом ослабляем хватку.
- Хорошо, что вроде никто не видел, - замечает фельдфебель.
- Он тут, как дьявол бушевал, - жалуется один из солдат, вытирая разбитый в схватке с капитаном нос.
- Герр капитан, - повторяю я, пытаясь посмотреть Бауеру в глаза. Капитан мутным взором оглядывает меня.
- Ты здесь? - спрашивает меня срывающимся голосом.
- А где же мне еще быть? - стараюсь произнести это как можно веселее.
- Отпустите меня! - хрипит Бауер. - А то всех под трибунал отдам на съедение фон Хельцу.
Он усаживается на траве и смотрит на нас по очереди, нахмурив брови.
- Где моя фуражка?
- На вас ее не было, - говорит один из солдат, разведя руками.
- А каска?
- Ее тоже нет.
- Курт, помоги встать.
Мы с фельдфебелем берем его под локти и поднимаем. Его пошатывает.
- Вы куда–то собрались, герр капитан? - спрашиваю как можно спокойнее.
- Да! Поговорить с напыщенным индюком.
- Подождите, герр капитан, вам нужно хотя бы отдышаться, - пытаюсь его успокоить. - Кто–нибудь, принесите воды капитану!
Воду подносят в котелке, он сначала жадно выпивает половину, а остальное выливает себе на голову. Это Бауера немного остужает. Я киваю Нойманну. Тот, быстро сообразив, достает сигарету, прикуривает ее и сует капитану в зубы.
Капитан жадно затягивается, взгляд его постепенно проясняется. Запал постепенно уходит, Бауер теперь не рвется в штаб к фон Хельцу. Я оглядываюсь. Капитан выбрался не один, привел с собой человек тридцать солдат. Выглядят они еще более ужасно, чем мы. Это люди, которые до последнего патрона сражались в окопах, настоящие воины–смертники. Мы с Нойманном чувствуем себя неловко, за то, что сбежали, тогда как эти ребята сражались с намного превосходящими их числом противниками.
- Герр капитан, - обращаюсь к Бауеру, видя, что тот уже может нормально соображать, - вы вывели людей, но теперь их необходимо покормить, да и вам тоже надо поесть и отдохнуть. А доклад подождет.
- Да, Курт, - капитан оглядывает свое "войско". - Ребятам нужен отдых.
- Вот и правильно, мы распорядимся. Надеюсь, у кашеваров еще что–нибудь осталось.
С этими словами отвожу его в сторону, подальше от штаба. Нойманн в это время отдает распоряжения новобранцам, чтобы те поторопились на кухню за едой. Мы с капитаном присаживаемся в тени березы.
- Как вам удалось вырваться, герр капитан? - спрашиваю его, и тут же об этом жалею. Чувство стыда переполняет меня, ведь я бросил своего товарища и командира. Знаю, что Бауер не будет устраивать скандал по поводу нашего бегства с позиций, но дело не в этом. Все–таки я его предал. Бауер долго молчит, глядя в одну точку. Я его не тороплю с рассказом, просто курю и жду.
- Ты был прав, - нарушает, наконец, молчание Бауер. - Нам надо было отступать еще тогда, наплевав на приказы… Я угробил почти всю роту. У нас кончились патроны, но мы еще долго пытались вернуться в траншеи и драться, отняв оружие у врага. Ничего не вышло.
Капитан мотает головой и крепко сжимает кулаки:
- И я принял решение отступать. Так хотя бы смог спасти остатки роты. Выхода у меня не было, понимаешь, Курт? Если дело касалось бы только меня, то я и шагу не сделал, сдох бы там. Но со мной остались самые преданные бойцы, и я не решился гробить их жизни.
При словосочетании "самые преданные" у меня неприятно колет в сердце.
- А фон Хельц за это заплатит! Жалею, что не послушался тебя. В тебе, Курт, говорил разум. Уже тогда надо было отступать. Я ничего не добился. Только потерял еще несколько мальчишек. И это очередной груз на мои плечи.
Можно было, конечно, придумать какие–нибудь успокаивающие слова, но они все равно не имели бы смысла. Ясно одно - ничего не закончилось, и чует мое сердце, что нам еще предстоят жаркие деньки. Но главную вещь я сделал. Удержал разъяренного капитана от встречи с фон Хельцем. Может, этим и спас его жизнь. С майором шутки подобного рода, как я понимаю, не проходят.
Солдаты приносят еду, я сую котелок капитану в руки:
- Поешьте, герр капитан.
- Черт, у меня и ложки нет, - огорчается Бауер.
- Возьмите мою.
- Благодарю, - капитан набрасывается на еду. Я не мешаю, отхожу в сторонку. Боюсь даже предположить, что с нами со всеми скоро будет. Глядя на голубое чистое небо, с горечью думаю, что эти рубежи могут стать последним пристанищем для нас всех. Смерть уже близко, и то, что мы пока играем с ней в игры и умудряемся остаться в живых, ничего не значит. Скорее всего, это она играет с нами как кошка с мышкой, наперед зная, что из ее лап нам не выбраться. Мы барахтаемся в глубокой луже и, зная, что все равно утонем, гребем из последних сил, вместо того чтобы отдаться судьбе и уйти на дно.
От печальных мыслей меня отрывает Нойманн.
- Ты бы сходил к капитану Калле.
- А что такое?
- Ну, он все–таки ближе к штабу, чем мы. А у вас доверительные отношения. Чувствую, жареным пахнет, - и как бы в подтверждение своих слов, Нойманн жадно втягивает носом воздух.
- Прекращай говорить загадками.
- Народ вокруг волнуется. Похоже, предстоит нам марш–бросок на иванов. Кормежку привезли, шнапс. Боеприпасы раздают, обозы подошли. Может, и почта до нас доберется. Тут все признаки наступления налицо.
- Так это и без Калле понятно. К тому же он намекал на что–то подобное. Сформируют подразделения и вперед! Он меня к себе в роту зачислить хочет. Никак фон Хельц не успокоится, не дает ему покоя слава лучшего полководца Третьего рейха. Ему наплевать, что мы подохнем на никому не нужной позиции.
- Присосался к ней, как клещ, - поддакивает мне Нойманн.
- Ладно, поглядим.
Я устраиваюсь за тем же столом, где меня кормил капитан, и осматриваю свой карабин. Оптика, несмотря на все несчастья, осталась цела, а трещина в прикладе оказалась небольшой. Остается только починить приклад, почистить оружие и заново его потом пристрелять. Этим и занимаюсь.
- Разрешите обратиться, герр обер–ефрейтор! - отвлекает меня от работы знакомый голосок. Резко поднимаю голову. Передо мной стоит малыш Земмер.
- Надо же! - восклицаю, удивленно разглядывая своего ученика.
Парень выглядит ужасно. Рожа чумазая, волосы торчат в разные стороны, на правой щеке запекшаяся кровь. Левый рукав кителя оторван, поясного ремня нет, мундир перепачкан черт знает чем. Больше всего меня поражает его взгляд. На меня смотрит уже не мальчик, а настоящий боец, многое повидавший. Последнее сражение прибавило этому парню лет пять, не меньше. Да, война быстро старит людей.
- Присаживайся.
Он аккуратно снимает свой карабин с плеча, приставляет к столу, а затем опускается на лавку.
- Рассказывай! Я уж думал, что тебя и в живых нет.
- Я и сам так думал, - отрешенно произносит Земмер. - Не верится до сих пор, что выбрался живым оттуда.
Понимаю, что лучше пока не беспокоить парня расспросами. Вернулся целый и ладно. Что лишний раз бередить его душевные раны. Мы молчим…
- Что нас ждет дальше? - спрашивает Земмер.
- Мы будем дальше сражаться за Великую Германию, - произношу без особого энтузиазма.
Земмер понуро кивает.
- Не отчаивайся, парень, - хлопаю его по плечу, - пойдем с тобой в паре.
- Как?
- Просто. Нас осталось двое. Фон Хельц вот–вот даст приказ к наступлению. Мы пойдем чуть раньше и займем позицию. Наша задача - ослабить оборонительную мощь противника. А это офицеры, командиры артиллерийских расчетов, пулеметные гнезда, дозоры и прочее. Понял?
- Да, герр обер–ефрейтор! - не сказать, что Земмер сияет, но уныние сошло с его лица.
- Так мы сможем хоть немного снизить процент потерь среди наших ребят. Иди умойся и приведи себя в порядок, отдохни.
Ясно, что от наступления нам не отвертеться. Правильно сказал Нойманн: фон Хельц не отступится от своего и пошлет нас в очередную бойню. Как обычно, рассчитывать приходится только на себя. Раз уж не спастись от всего этого безумия, то нужно хотя бы продумать, как умудриться не пропасть зазря и дать возможность товарищам взять нашу проклятую прежнюю позицию снова под свой контроль.
Помочь разобраться в ситуации мне может Калле, и я отправляюсь на его поиски. Солдаты из его роты подсказывают, что он в штабе у командира полка. Ничего не остается делать, как сидеть на солнцепеке и ждать его. Главное, чтобы Бауер там на совещании не устроил истерики. Я искренне переживаю за его душевное состояние.
Подходит задиристый унтер, которому Нойманн преподал ускоренный курс хороших манер. Он мнется, не знает, как подступиться.
- Еще что–то нужно? - спрашиваю, исподлобья глядя на него.
- Некрасиво получилось, - извиняющемся тоном произносит унтер.
- Бывает, - меньше всего сейчас хочется общаться с этим идиотом.
- Мне ребята сказали, что ты классный стрелок, и многим жизнь спас, - слова даются унтеру с трудом, он явно не специалист в таких вещах, как извинение.
- От меня тебе что надо? - я уже понял причину появления унтера. Он боялся, что во время наступления может схлопотать от меня или Нойманна пулю в спину, и пытается подлизаться. Как ни страшно это звучит, но нам всем здесь приходится бояться не только врага, но и своих. Конфликты разрешаются просто - бах! - и нет человека. Кто будет устраивать расследование, почему и как этот солдат получил пулю в затылок? Я давно уже уяснил это правило - не нарываться на скандалы с сослуживцами. Мне это давалось легко, я никогда не был излишне общительным человеком. Но некоторые, казалось, так и старались нарываться на пулю. И чем дальше мы увязали в этой войне, тем больше разочаровывались в тех истинах, которые нам вдалбливали с детства. Безнаказанность развращает, я это видел не раз.
- Да ничего, в общем–то, - отвечает унтер, поскребывая чисто выбритый подбородок. Он минуту стоит в нерешительности, а потом поворачивается и уходит. Еще год назад он мог бы легко засунуть меня в штрафбат за несоблюдение субординации, а Нойманна за избиение старшего по званию могли бы и расстрелять.