- Скоро выветрится, - зажигая коптилку, отвечает Бауер. - Трагическая история. Здесь рядовой застрелился. Мы когда отходили с рубежа и заняли эти позиции, обнаружили этого беднягу. Труп дня два уже пролежал, гнить начал. Пустил паренек себе пулю в висок и обосрался. А может, сначала обосрался, а потом прострелил себе висок. Впрочем, неважно.
- Откуда такая уверенность, что застрелился?
- Парень лежал с дыркой в голове, а в руке сжимал пистолет. На виске следы пороха. Не надо обладать чрезмерным умом, чтобы догадаться, как дело было. - Бауер снимает каску и кладет ее на стол. Он сильно сдал за последние три дня. Похудел, осунулся.
- Теперь это входит в норму, - продолжает он. - Раньше наши парни стреляли в себя, чтобы убраться отсюда домой или попасть в госпиталь, а теперь отправляются сразу в райские кущи на небеса.
Да, у многих сдают нервы. Измученные голодом, постоянными боями, не спавшие многими днями пехотинцы последнее время нередко кончают жизнь самоубийством. Не у каждого хватает сил и мужества находиться в постоянном страхе, ежеминутно борясь за жалкое существование.
- У меня для вас небольшой презент, - меняю я тему разговора, выставляя на грязный стол припасенную банку консервов.
- Вот за это спасибо! - Капитан вскрывает ее ножом, достает миску.
- Я не хочу, наелся вдоволь, - поясняю ему, зная, что он сейчас начнет делить содержимое пополам.
- Ладно, - Бауер пожимает плечами и улыбается. - Настаивать не буду. Рассказывай, как выбрался из этой передряги?
Внимательно слушая, капитан кивает головой, поглощая деликатес прямо из банки. Запах мяса восхитительный. Его не может заглушить даже затхлая вонь блиндажа. Удивительно, кем мы стали на этой чудовищной войне. Можем за обе щеки уплетать еду в крытой бревнами земляной яме, в которой еще вчера валялся червивый труп обосранного мальчишки с пулей в башке. И не просто можем, а получая от этого громадное удовольствие…
- И все–таки ты снял наводчика, - резюмирует Бауер, когда я заканчиваю рассказ.
- Снял, но слишком поздно.
- Все равно. Главное, что ты сделал это, - поднимает вверх указательный палец капитан.
- Как тут у вас обстановка?
- Дерьмовая обстановка, - говорит Бауер. - Слышишь их артиллерию? Они вот–вот снова пойдут вперед. Фон Хельц дал нам недвусмысленно понять - ни шагу назад! А кто их будет удерживать? Кто?!
- О нем хорошо отзывается командование, - замечаю я, взглянув на Бауера.
Капитан перестает есть, молча ставит банку на стол.
- Брюннер, вы давно воюете со мной? - спрашивает он, переходя на "вы".
- Еще пара дней, и будет целая вечность, герр капитан, - отвечаю я.
- Вы верите моим словам?
- Безусловно.
- Так вот, этот, с позволения сказать, майор, приняв командование полком и отдав тактически неверные приказы вверенному ему подразделению, менее чем за месяц уменьшил численность личного состава ровно наполовину. Наполовину! Задумайся, Курт! Из–за него выкосило половину полка. И вот что я тебе скажу, Курт, - голос Бауера стал значительно тише. - Это не русские убили столько наших солдат. Это фон Хельц их убил. Их кровь на его руках.
- Но командование хвалит его, - вставляю я, - за то, что полк не дрогнул и отстоял свои позиции.
- Не дрогнул? - Бауер удивленно смотрит на меня. - Отстоял позиции? Курт, ты же сам видишь, насколько нас отбросили.
- Вероятно наверху об этом не знают, - вздыхаю я.
- Они не могут не знать! - голос капитана становится резче. - Просто им удобно не заметить некоторого отхода назад, провозгласить его верным тактическим решением, наградить, в конце концов, всех оставшихся в мясорубке живых… Лишь бы не побежали! А мы - дра–па–ем, - по слогам произносит Бауер, - и драпаем повсюду. Нас выдавливают с этой земли, и процесс этот уже не остановить. И чем быстрее поймут это наверху, тем больше шансов у нас спасти хотя бы остатки былой империи.
- Фон Хельц… - начинаю я, но капитан резко обрывает меня.
- Эта свинья ради карьеры погубила несколько сотен хороших солдат. В штабе им довольны, но посмотри, в каком дерьме находимся мы! Я устал посылать необстрелянных мальчиков на верную смерть. И ведь фон Хельц делает это моими руками.
- Вы думаете, все настолько плохо?
Вместо ответа Бауер грязно ругается.
Он собирается что–то сказать, но рядом с блиндажом взрывается снаряд, сверху нам на головы сыплется земля. Я инстинктивно пригибаюсь, но Бауер даже не шелохнулся. Отряхиваемся, в ушах стоит противный звон.
- Это ерунда, - он беспечно машет рукой. - Русские бьют не прицельно, просто не дают нам расслабиться.
- Я слышал, погиб майор Зонненберг?
- Разорвало на части снарядом. Прямое попадание. Узнав, что его солдаты сдают позиции, он примчался на передовую. Ринулся в контратаку, повел солдат, вселил в них уверенность. Это был единственно возможный шанс попытаться сдержать жуткий натиск русских. А наш горе–полководец, - с горечью произносит Бауер, - так ни разу и не появлялся здесь, все в штабе задницу греет.
Мы молчим.
- Я рад, что ты жив, - продолжает капитан. - Сейчас каждый хороший солдат на счету. Ты мне очень нужен, Курт. Ты и твой парень.
- А что с остальными двумя снайперами?
- Погибли. Один попал под минометный огонь, второго снял русский снайпер.
- Плохо.
Слова капитана расстроили меня. Искренне жаль мальчишек. Моей вины в их смерти нет, я просто не успел бы доучить их при таком стремительном развитии событий на фронте, но все равно на душе тяжело.
- Связь работает отвратительно. Ты там не слышал случайно, нам еще дадут пополнение, боеприпасы?
- Думаю, да. Видел, там кучу новобранцев пригнали.
- Жаркие деньки предстоят, - подытоживает, тяжело вздыхая, Бауер и не согласиться с ним невозможно.
Глава 13
Земмер никуда не ушел. Он сидит на дне окопа, положив подбородок на колени, и ждет меня.
- Пошли, - зову его. - Надо произвести рекогносцировку местности.
Он резко вскакивает, голова его высовывается из окопа так, что становится хорошей мишенью.
- Пригнись! - делаю страшные глаза. Он быстро соображает и пригибается. - Ты же сам снайпер, ну куда ты вечно спешишь?
Земмер знает, что ответа не требуется, а потому мы молча идем вдоль траншей.
Тяжело смотреть на наших ребят. Грязные, изодранные мундиры, впалые от усталости и недоедания щеки, заросшие многодневной щетиной, сальные волосы, колтунами свисающие из–под касок. Огромные горящие лихорадочным огнем глаза смотрят сквозь меня. Им уже многое пришлось пережить, а впереди только пугающая неизвестность.
Обращаю внимание на кучку новобранцев, собравшихся в самом дальнем конце траншеи. Они нервно курят, затравленно глядя по сторонам. Совсем мальчишки, дети, которым еще надо доигрывать в игрушки, а не сидеть на передовой Восточного фронта в грязи и крови. Среди них выделяется высокий блондин. Мой взгляд сразу вычленяет его из этой стайки. Блондин выглядит уверенно, его глаза не бегают. Он не жмется к холодным земляным стенкам траншей, и более того - он без каски. Мне становится интересно, я подхожу поближе. Слышу обрывки разговора. Парень ораторствует, остальные его слушают, раскрыв рот.
- Попомните мои слова - это будет последний рывок! - горячится блондин. - Фюрер и рейх знают, как дать под зад этим звероподобным недочеловекам. Советы увязнут здесь, и мы сожмем их в стальном кулаке. Даю голову на отсечение, осенью мы уже будем в Москве.
"А ты не так уж далек от истины, - думаю я, - тут уже не одну оторванную блондинистую голову видел с выклеванными вороньем глазами".
Откуда еще берутся эти безумцы? Я надеялся хоть на передовой больше не встречать таких идиотов, как спасенный мною недавно обер–лейтенант Пильке. А тут вон какой молодчик. И форма на нем новая, и волосы набриолинены, и щеки наетые. Глупые парни, с таким лидером им жить до первой атаки!
Проходя мимо, задеваю парня плечом. Не сильно, но чувствительно. Блондин пробует возмутиться, бравирует перед товарищами, пытаясь сыграть роль лидера до конца. Останавливаюсь, мрачно окидываю его взглядом. Глазки белокурого выскочки мечут молнии, щечки зарумянились, он что–то хочет сказать, но я опережаю.
- Размер сапог, рядовой?! - спрашиваю тихо, сквозь зубы.
- Что? - не понимает блондин.
Он удивленно смотрит на меня, обводит взглядом товарищей. Я повторяю вопрос и он, глянув на свои ноги, обутые в новехонькие сапоги, называет размер.
- Отлично. Когда русские пойдут в атаку, я буду рядом.
- Что это значит, герр обер–ефрейтор? - потухает на глазах блондин, хлопая глазами.
- Когда тебя иваны шлепнут, а ты поверь мне, так в ближайшее время и будет, я заберу твои сапоги. Они мне, как вижу, впору. - Не дожидаясь продолжения диалога, отворачиваюсь и иду дальше. Краем глаза вижу, что "белокурая бестия" стоит как оплеванный, растерянно глядя мне в спину. Земмер, молчаливо наблюдавший эту интермедию, ухмыляясь, следует за мной:
- Ловко вы его, герр обер–ефрейтор.
- Щенок, - рявкаю я.
- Кто? - удивленный Земмер даже приостанавливается.
- Этот блондинистый выскочка, - и уже чуть спокойнее, с улыбкой, добавляю: - Да и ты тоже, щенок. Пойдем покажи мне позицию, которую займешь, когда иваны снова попрут на нас.
- Эм… - мнется и закусывает губу Земмер. Он полон сомнений.
- Давай! - тороплю его.
- Мне кажется, что удобнее расположиться вот тут на левом фланге или же засесть на той церквушке, - неуверенно выдавливает он.
- Слушай, чертеняка, и запоминай. Потом это, возможно, спасет твою никчемную и никому не нужную жизнь. Церковь сразу бросается в глаза, и русские огнем сметут ее в первую очередь. Слишком очевидная позиция. Разок ты с нее, может, и пальнешь, но потом тебе конец. Дальше. На этом фланге у тебя плохой обзор, практически никакой видимости. Плюс ко всему веселая компания из тупых новобранцев. Эти дети и есть настоящее пушечное мясо, они от страха полезут из окопов и станут хорошими мишенями. Противник не упустит возможности сровнять их с землей. И тебя вместе с ними.
Земмер слушает, приоткрыв рот, и согласно кивает.
- Так, - продолжаю я, - мой тебе совет. Бери правее, там глубокие траншеи, достаточно ходов для смены позиции. Обзор тоже, конечно, не лучший, но когда русские пойдут, ты справишься. Бей по возможности командиров и сержантов. Снимай пехоту с танков - это легкая мишень. Твоя основная задача посеять панику в их рядах. Не старайся бить точно в голову или в сердце - просто лишай боеспособности, обездвиживай. Чем громче они орут от боли, тем лучше. Перемещайся как можно чаще. Патронов не жалей.
Он все кивает.
- Надеюсь, винтовку ты в порядок привел?
- Да, мне выдали карабин, и я его уже почистил.
- Отлично. Пристреляй его, пока есть время, - хлопаю его по плечу. - И самое главное. Увидишь, что наши отступают, не засиживайся.
- А вы, герр обер–ефрейтор? - спрашивает он, и по глазам его вижу, что он все еще надеется попасть ко мне в напарники.
- Я себе дело найду, не беспокойся.
Глава 14
Русские устраивают массированную артподготовку. Нам достается солидная порция сокрушительных снарядов, выпущенных "сталинскими органами". Бьют в основном по соседям, но и нам перепадает.
Раньше никогда не видел вживую то, что могут делать эти установки. Иваны называют этих ужасных монстров красивым русским именем "Катюша". Извращенное чувство юмора, ничего не скажешь. Небо терзают огненные молнии. В одну минуту расположенная позади нас небольшая деревушка, наполовину разрушенная и давно покинутая, превращается в прах. Дикий грохот бьет по ушам, земля сотрясается от взрывов. Все вокруг тонет в черном дыму. Вижу, как поднятая невероятной взрывной силой здоровенная телега взлетает вверх, повисает в воздухе на мгновение, а затем падает, рассыпавшись на щепки. Вражеские снаряды, превращая лес в чистое поле, перемалывая все живое вокруг в мелкую крошку, вздымают ввысь громадные волны земли.
Приходится постоянно открывать рот, чтобы уменьшить давление на барабанные перепонки. Молодой пулеметчик, оказавшийся в окопе рядом со мной, плачет навзрыд, у него истерика.
- Нам всем конец! - кричит он. - Они сровняют нас с землей!
- Заткнись и приготовься! - сильно бью его ладонью по спине. Удар возымел действие. Солдат немного успокаивается и только ошарашенно косится на меня.
- Русские скоро пойдут, - стараясь переорать грохот взрывов, кричу ему я. - Вставь лучше ленту в пулемет.
- Да–да, - повторяет парень и трясущимися руками пытается заправить ленту в МГ–34. Приходится ему помогать, иначе провозится до конца света. А конец, судя по всему, вот–вот наступит. Русские запускают в небо ракеты - сигнал к атаке.
- Отсекай пехоту, солдат, - хлопаю его по каске, - и ни о чем не думай, понял? Тебя вообще учили обращению с пулеметом?
- Да–да, - кивает он.
- Где твой второй номер?
Солдат пожимает плечами. Он не знает, куда делся его помощник.
Я желаю ему удачи, мне пора уходить. После артобстрела в окопах снайперу делать нечего. Русские как обычно пойдут большой толпой, и мне надо устроиться поудобнее чуть в стороне, и уже оттуда делать свою работу. А то не ровен час, накроет здесь снарядом.
Немного беспокоюсь за своего ученика Земмера, но искренне надеюсь, что парень не струсит. Главное, чтобы его не убили в предстоящей молотилке. Он уже кое–что повидал на этой войне и хоть немного подготовлен в отличие от этих "желторотиков". Теперь Германия шлет на фронт стариков и детей - печальная концовка "блистательного" похода на Восток. Скоро воевать станет некому, наверное, начнут присылать дряхлых старух. Никогда не был пессимистом, но исход этой кампании мне понятен. Великой Германии конец. У нас не осталось резервов, чтобы затыкать дыры по всем фронтам. И все мы давно устали от этого безумия.
Артподготовка заканчивается, становится до боли в ушах тихо, слышны только крики и стоны раненых. С трудом пробираюсь вдоль траншеи.
- Эй, Брюннер, ты уже готов сдохнуть? - весело окликает меня один из бойцов. Ветеран, мы с ним воюем достаточно давно. Он мне по–человечески противен, хотя я этого особо не показываю. Зовут его Стайер. На правой щеке у него старый ожог, делающий его обезображенное лицо похожим на маску. Пару лет назад Стайер и еще несколько солдат развлекались от безделья - согнали крестьян из какой–то деревеньки в большую яму, набросали в нее сухих веток и, облив ни в чем не повинных людей бензином, подожгли. Пьяный вдрабадан Стайер балансировал на самом краю ямы и в итоге свалился прямо на вопящих от боли, пылающих факелами людей. Друзья, ничуть не трезвее Стайера, не сразу смогли вытащить обожженного идиота из живого костра. Сам он, правда, не любит распространяться о той истории, говорит обычно, что горел в танке, но те, кто воюет с ним давно, хорошо знают правду о его геройстве.
- Только после твоей подгоревшей задницы, - бросаю я, не поворачивая головы.
- Все мы надеемся на твой острый глаз, Курт, - он тянет меня за рукав, останавливая. - У тебя есть закурить?
- Возьми, - протягиваю ему сигарету и закуриваю сам.
- На сигаретку пока есть время, а то потом некогда будет, - довольно склабится Стайер. - Иваны обычно долго раскачиваются перед атакой. Зато, если пошли вперед, то только держись за штаны.
- Мне пора, тороплюсь на выбранную позицию.
- Давай, дружище, - кивает он. - Держись сам, и нас поддержи огнем.
Любопытно, что когда я официально стал снайпером, то сразу заметил некоторую настороженность к своей персоне среди сослуживцев. Долго этого не мог понять, но однажды разгадал загадку. Любой солдат считает работу снайпера нечестной. Стрелок знает свою цель, видит ее и работает по ней издалека, оставаясь невидимым и, соответственно, невредимым. В то время как регулярные части вынуждены соприкасаться с врагом лицом к лицу. Многих задевало именно это. В их отношении ко мне была смесь зависти и брезгливого пренебрежения. Но я старался не обращать на это внимания. Зато позднее, когда я своими меткими выстрелами спас многие жизни, ребята стали относиться ко мне по–другому. Взять хотя бы Стайера. Когда мы только познакомились, он называл меня "девчонкой, держащейся за свою палку с обломком бинокля". Но после одного боя изменил мнение и проникся ко мне глубочайшим уважением.
Наша атака тогда захлебнулась, и мы попали под мощный артиллерийский огонь. Снаряды врага перемалывали все в кашу, двигаться дальше было невозможно. Выход был только один - устранить артиллерийский расчет. Но как?! К советским позициям не подобраться, иваны все вокруг поливали пулеметным огнем.
Помогла моя снайперская винтовка. Русские особенно не прятались, били нас практически прямой наводкой, думая, что мы их не достанем. Они ошиблись. С четырехсот метров одним выстрелом я снял командира орудия. Это был сложный выстрел, дул сильный ветер, и рассчитать траекторию полета пули было непросто. Я попал ему в грудь, русский упал, а расчет, лишившись командира, замешкался, орудие смолкло. Я решил не останавливаться на достигнутом и снял командира второго орудия, затем третьего. Русские прекратили огонь буквально на минуту, но нашим солдатам этого времени хватило. Пехота пошла вперед, сминая иванов. Мы взяли высоту. После боя ребята подходили ко мне и с благодарностью жали руку. К благодарностям присовокуплялся джем, шоколад, сигареты, пара банок консервов, и даже бутылка шнапса. Я был не против этих подношений…
Последствия артподготовки в некоторых местах нашей линии обороны катастрофические. Траншеи засыпаны, приходится переползать по поверхности, рискуя быть подстреленным. Дым, гарь, стоны раненых и умирающих. Изувеченные тела и части человеческих тел. Страшно слушать и страшно смотреть.
Один солдат, оглушенный взрывом, сидит, обхватив голову. Из его ушей течет кровь. Он, монотонно покачиваясь из стороны в сторону, воет, как раненый волк. Чуть дальше два пехотинца со слезами на глазах вытаскивают засыпанного землей друга, не замечая, что тот уже мертв, у него распорот живот и из земли вместе с телом ползут длинные, похожие на перепачканных змей, ленты кишок. Сколько человек мы потеряли, сложно сказать. Надо абстрагироваться от всего, действовать быстро и скорее добраться до цели.
Возле меня в окоп сваливается человек. Он принимается отряхивать с плеч землю, потом стаскивает каску, и только тогда я узнаю его. Передо мной, пошатываясь, стоит капитан Бауер. Он весь перемазан в грязи, черные пятна крови покрывают его мундир. Приглядевшись, с облегчением вздыхаю - Бауер цел и невредим, кровь на мундире чужая.
- Ты в порядке? - спрашивает он меня, отдышавшись.
- Вроде да. Много наших полегло?
- А как тут узнаешь? - разводит руками капитан. - Хорошо, что русские в этот раз не очень точно по позициям били. Но все равно нам досталось. Я связался со штабом, фон Хельц приказывает стоять насмерть, чертов идиот. Ты–то хоть знаешь, что тебе конкретно делать?
- Конечно.