Знакомясь с молодыми солдатами, Исаев внимательно присматривался к каждому, стараясь определить, как он чувствует себя в новой, непривычной обстановке. Все они молоды, физически здоровы, каждый окончил не меньше семи классов, почти все комсомольцы, но у каждого свои склонности, свой характер. Один жил в осажденном Ленинграде, рано лишился родителей и работал на заводе токарем; другой вырос в сибирском колхозе, был трактористом; третий, тамбовец, только что окончил десятилетку.
Вечером Исаев знакомил новичков с историей заставы. Рассказывая о ее боевых делах, о поимке шпионов и стычках с диверсионными бандами, он снова и снова присматривался к молодым пограничникам. Когда он говорил об уловках нарушителей границы, о том, как хитры и коварны они, сколько труда надо вложить, чтобы обеспечить нерушимость государственной границы, ленинградец прямо-таки загорелся: глаза его блестели, он был весь внимание и, не утерпев, спросил:
- А сейчас нарушители какие?
- Сейчас они еще хитрее стали, - ответил Исаев и мельком глянул на притихшего паренька из Тамбова.
- Страна наша за годы сталинских пятилеток стала могучей державой, - продолжал старший лейтенант. - Из суровой битвы мы вышли победителями. Ясно, империалисты еще злее на нас. Врагам теперь всячески изощряться приходится. Только не удается им обмануть нас. Вот сейчас старший сержант Павлов расскажет вам о своей службе.
- Сколько у меня задержаний, - начал Павлов, - я напамять точно не скажу, но, пожалуй, нарушителей сто пятьдесят мы с Джульбарсом задержали.
- Сто пятьдесят четыре, - поправил Исаев. - Старший сержант читает следы, как азбуку.
Сто пятьдесят четыре нарушителя! Начальник прочел на лицах новичков и восхищение, и удивление, и даже некоторое сомнение: ведь Павлов такой же обыкновенный, самый обыкновенный человек.
"Читает следы, как азбуку", - повторил про себя уже дома Исаев и вновь с грустью подумал о том, что через несколько дней старший сержант покинет заставу.
2
Зоя писала, что каждый вечер она зачеркивает в календаре число, а впереди еще целых тридцать два дня. Только бы Иван не задерживался и поскорее возвращался домой в Ковров! Она ждет его, и товарищи на заводе ждут. Через три недели она сдает последний экзамен, станет учительницей и поможет Ивану готовиться к экзаменам в институт. Они никогда не будут разлучаться и во всем будут помогать друг другу.
Читая эту часть письма, Павлов от волнения (это ведь были и его мечты!) проглотил кленовый листок, который жевал.
Последняя неделя - и домой… Кто из пограничников не мечтал о своем будущем после нескольких лет службы?!
"Если ты не хочешь остаться на сверхсрочную службу, то я лично рекомендую тебе устроиться на работу в уголовный розыск, - говорил на-днях Исаев. - Интересная профессия, тоже с ищейками работать будешь. Запутанные преступления бывают. А еще лучше, действительно, поступай в институт. Скорее всего тебе подойдет юридический. Ну, а мы останемся здесь шпионов и диверсантов ловить. Для меня граница - родной дом!"
- Ну как, не уговаривал больше? - спросил ефрейтор Васильев во время обеда.
- Не уговаривал, - ответил сумрачно Иван.
- Значит, нам с тобой до самого Ростова вместе, попутчики. А вот Терентьев решил остаться на сверхсрочную. Ему, конечно, можно еще послужить: его не ждет невеста.
- При чем тут невеста? - рассердился Терентьев. - Если любит - подождет. А если любовь вот такая, - он показал мизинец, - на канатах не удержишь. Сознания у тебя нет.
- У меня сознания нет? - обиделся Васильев. - А разве я на заводе пользу не принесу? И на заводе и в колхозе - везде нужны люди. Мы свое отслужили честно. Ты решил остаться - и хорошо, а мы едем по домам.
- И то верно, Павлов ведь у нас совсем маленький, - один без попутчика дорогу домой не найдет, - не преминул вставить Терентьев. И, усмехнувшись, добавил: - Железная дорога тебе не черная тропа…
Вспомнив сейчас об этом разговоре, Иван нахмурился. Из задумчивости его вывел гусь "Петр Петрович", который терся клювом о носок его сапога.
- Ах, это ты, артист!
Иван почесал гуся под крылом.
- Скоро, "Петр Петрович", я скажу вам прощайте.
- Домой собираемся? - спросила Елена Борисовна.
Иван и не заметил, как подошла жена Исаева.
- Домой, - улыбнулся он.
- Решено и подписано?
- Подписано!
- И не жалко нас покидать?.. Ну-ну, не сердитесь, - сказала женщина, увидев, что Павлов сразу смутился. - От нее? - кивнула она на письмо, которое держал Павлов.
- Да!
Елена Борисовна села рядом на скамейку. Она хорошо понимала Павлова. Разве она сама не провела три года в разлуке с любимым? Разве вот так же не жила от письма до письма, пока Исаев не окончил пограничное училище и не приехал за ней в Свердловск?
Елена Борисовна знала, что мужу не хочется отпускать Павлова - лучшего пограничника, но сердцем была на стороне Ивана.
- Ну, какие же у вас еще новости? - спросила она.
- Какие же у меня могут быть еще новости! О новостях я напишу из дома.
Елена Борисовна шутливо махнула рукой: уезжая все так говорят, обещают писать чуть ли не каждый день, а напишут письмо или два - и конец. Вовсе-то не писать совесть не позволяет: несколько лет вместе прожили.
- Теперь у вас начинается совсем-совсем новая жизнь: новые люди, новые встречи…
Елена Борисовна помолчала.
- Любит вас Исаев, - задумчиво сказала она. Тяжело ему расставаться с вами.
Из окна послышался детский плач. Женщина поднялась.
- Мишук мой проснулся. Надо итти.
- Тоже пограничником будет? - спросил Иван и встал.
- Вырастет, сам решит…
3
Вечером Павлов и новый инструктор службы собак Пырков, прибывший на заставу из Казахстана, направились в дозор.
Уже было заполночь, когда Джульбарс вдруг напал на чужой след.
Минут через десять пес остановился, поднял морду, стал тереть нос лапами, зачихал, закашлял, повалился в траву и начал перекатываться с бока на бок.
Иван поспешно вытащил из кармана платок, сжал ладонью морду Джульбарса и вытер ему ноздри.
- Нюхательный табак, - пояснил старший сержант Пыркову.
Посыпая им землю, нарушитель действовал наверняка: собака потеряет след.
- Вот она, черная-то тропа! - пробормотал Павлов. - Старую лисицу трудно изловить. Что же, на всякую гадину своя рогатина. Давай искать след по окружности.
Иван натянул поводок и побежал влево. Метров через сто повернул вправо и пустил вперед собаку.
Так они описали большой полукруг. На поляне, у кустов шиповника, Джульбарс снова зачихал.
- К ноге, - позвал Иван и оглянулся.
Первый раз Джульбарс зачихал около тех двух дубов, где стоит Пырков, сейчас - у кустов шиповника. Иван снова побежал в сторону полукругом. Новый полукруг дал третью точку. Направление, по которому удирал нарушитель, было определено.
- Табаку нехватит, - зло сказал Иван, и они опять побежали вперед, оглядываясь на дубы и кусты шиповника. Наконец Павлов остановился.
- Ищи!
Джульбарс сделал небольшой круг, потянул носом и, нюхая траву, тихо заурчал. След найден!
Перед рассветом пограничники и собака остановились на околице спящего поселка.
- Огородами пойдем, - прошептал Павлов, - чтобы никто не видел.
Они свернули с дороги и, укрываясь за живой зеленой изгородью, стараясь не шуметь, пошли к противоположному краю поселка.
"А след? Как же след?" - хотел было спросить Пырков, но промолчал: старшему сержанту виднее.
Павлову и в самом деле было виднее: он знал всех жителей поселка и сразу сообразил, что если нарушитель намеревается переждать здесь до наступления темноты и если он бывал тут раньше, то скорее всего зайдет к вдове Синьковской, которая жила одиноко и замкнуто.
И действительно, когда они подошли со стороны огорода к небольшому дому с окнами, наглухо закрытыми ставнями, Джульбарс опять взял след и ткнулся носом в порог.
Павлов осторожно нажал на дверь: она была заперта изнутри. Прислушавшись у окна, старший сержант прошептал Пыркову: "Наблюдай за окнами и дверью", а сам твердо и решительно постучал.
Минуты две никто не отвечал. Потом в сенях послышались шаги босых ног, и спокойный женский голос спросил:
- Кого надо?
- Свои, гражданка Синьковская.
- Сейчас, - отозвалась женщина, - я оденусь.
Еще через минуту стукнул засов, и дверь растворилась.
Павлов вошел вслед за женщиной в комнату.
Абажур настольной лампы прикрывала шаль, и потому в горнице был полумрак. "Никого нет?" Но Джульбарс сразу потянул к занавешенной ситцевым пологом кровати. А женщина вдруг махнула шалью, и лампа потухла. Павлов быстро нагнулся, и тотчас над его спиной по двери оглушающе пробарабанила короткая очередь.
Старший сержант выстрелил наугад в сторону кровати, отскочил к стене и отпустил поводок.
Снова вспыхнули венчики огня у ствола пистолета. Иван выстрелил два раза подряд. Тотчас послышалось грузное падение тела и гневное рычание собаки. Павлов был уверен, что попал во врага. Но убил он его или только ранил? И где сейчас женщина?
В комнате пахло пороховыми газами. Откуда-то лилась вода. Должно быть, на столе опрокинулась бутылка. Старший сержант протянул руку и нащупал что-то твердое, холодное. Пистолет.
В это время в комнату вбежал Пырков.
- Держите собаку! - закричала женщина.
Теперь, при свете, Иван увидел ее: она стояла за печкой, отбиваясь от разъяренной собаки скалкой. "Для меня скалку припасла".
Лежащий на полу грузный мужчина застонал.
- Стереги ее! - приказал Павлов Пыркову, а сам наклонился над раненым и быстро обыскал его.
В одном кармане второй пистолет, в другом, нагрудном, небольшая жестяная коробочка.
Колхозная подвода привезла пограничников, раненого нарушителя и женщину, хранившую хмурое молчание, на заставу.
Исаев по телефону доложил о происшествии коменданту участка, потом взял отобранную у нарушителя коробочку, внимательно осмотрел ее, поднес к уху, потряс и только после этого открыл. В коробочке лежал табак.
- И всего-то! - разочарованно воскликнул Иван.
- Глупости! - сердито сказал Исаев, смерил лезвием ножа глубину коробочки внутри и снаружи. - Во-первых, у коробочки два дна, а во-вторых… мы сейчас поглядим, что во-вторых.
Осторожно Исаев надрезал второе дно и извлек сложенный в несколько рядов листочек кальки с какой-то схемой.
- Во-вторых, значит, табак для отвода глаз: нарушитель - шпион.
- Он от границы шел, - напомнил Иван.
- Точно. Ему не удалось перейти границу, вот он и подался обратно.
Иван с восхищением посмотрел на начальника.
Довольный результатом осмотра коробочки, Исаев потер одну ладонь о другую и достал из стола бумагу.
- Я сейчас допрошу шпиона, а ты поди отдохни, а вечером опять потренируй Пыркова. Трудновато нам без тебя будет: уедешь скоро, а Джульбарс к Пыркову еще не привык.
4
Две недели подряд Павлов ходил в наряд вместе с Пырковым. Джульбарс сначала не подпускал к себе Пыркова, но постепенно стал привыкать к будущему хозяину, и, странное дело, Ивану это было нерадостно.
Вот и сегодня, за сутки до отъезда Павлова с заставы, они до утра находились на участке. Павлов (в который уже раз!) показывал, как когда-то показывали ему: где скорее всего можно ждать нарушителей, где удобнее прятаться, переходить вброд ручьи, скрываться в камышах.
Иван ждал от последней ночи чего-то особенного. А она оказалась тихой. Джульбарс весело помахивал хвостом, не выказывая никакого беспокойства.
"Все здесь исхожено, измерено, - думал Иван, внимательно глядя по сторонам. - Почти каждое дерево стало знакомым за эти годы. И вот жил-жил и уезжаешь, уезжаешь за много тысяч километров. Там, как говорила Елена Борисовна, "пойдет новая жизнь". И все же ему грустно стало в это тихое утро, грустно и почему-то тревожно.
Грусть навеяло не расставание со здешней природой, теперь не менее близкой, чем поля и леса родной Владимирской области с ее медленно текущими реками и светлыми березовыми рощами.
Грусть пришла и не потому, что он привык к товарищам по заставе, подружился с ними, жил, как с братьями, делил с ними и трудности, и опасности, и радости, - большинство из них уже разъехалось но домам, обещав никогда не забывать друг друга.
И даже не потому Ивану стало грустно и тревожно, что предстояло расстаться с Исаевым, бывшим все эти годы не только начальником, но и другом, и наставником, с Еленой Борисовной, которая относилась к солдатам с душевной заботой, как сестра.
Конечно, и этого достаточно, чтобы загрустить: будто отрываешь от сердца очень близкое и родное.
Но не только в этом было сейчас дело. Павлов с новой силой почувствовал свою ответственность за границу, за свою заставу и перед самим собой и перед родиной, - ту ответственность, о которой говорил и Исаев и секретарь партийной организации. Он хорошо понимал, что нет незаменимых людей и скоро новички, тот же Пырков, станут опытными, бывалыми пограничниками, но почему он, Павлов, не хочет и дальше делить с ними эту благородную ответственность? Раньше через границу пытались пробираться чаще всего немецкие шпионы, сейчас идут заокеанские, издалека идут. Исаев объяснил, что недавно пойманный шпион шел по заданию американской разведки.
Павлов повернулся вдруг к Пыркову и сказал:
- Я попрошу старшего лейтенанта, чтобы ты еще недельки две вместе со мной походил.
Пырков, не понимая, посмотрел на Ивана.
- Ты же уезжаешь сегодня вечером.
- Никуда я не уезжаю, - ответил Павлов. - Я через год поеду в военное училище…
ЯБЛОНИ В ЦВЕТУ
1
Зима у нас длинная - девять месяцев в году, - сказал садовод-опытник Парфенов. - Бывает и так: на дворе - июнь, а копнешь под мхом - еще лед. Кругом заболоченные сопки да камни. Летом прохладно, часто дожди идут. Мы ведь живем почти на одной широте с полюсом холода!
Подполковник огляделся вокруг.
- И поверить невозможно!
- Хотите верьте, хотите нет, - улыбнулся Парфенов.
Они стояли в большом саду. Невысокие яблони были в цвету, и нежное благоухание наполняло прозрачный предвечерний воздух.
- И они дадут плоды? - недоверчиво спросил подполковник.
- Плодоносят седьмой год: мы разбили этот сад незадолго перед войной.
- И крупные яблоки?
- Граммов по триста-четыреста.
- Каждое? - изумился подполковник. - Что же это за сорт? Откуда он к вам переселился?
- Это, собственно, не один сорт, вернее, теперь-то один, но создан он из двух сортов. У него очень любопытная история. Вам известны работы Мичурина по скрещиванию и последующему воспитанию растений? Суровая природа не пускала на север садовые культуры, перед тундрой отступала даже карликовая, лопарская береза. Вы, наверное, видели ее по дороге к нам!
- Такая корявая, метра в три?
- Она самая, - подтвердил Парфенов.
Садовод и подполковник вышли из сада. Перед их глазами до самого горизонта высились сопки. В долине раскинулся город, на окраине которого дымили заводские трубы.
- Этот город возник всего на год раньше нашего сада, - сказал Парфенов. - А там, - указал он влево, где что-то блестело на солнце, - там овощной совхоз, большое парниковое хозяйство. Это парниковые рамы блестят.
За обедом Парфенов рассказал подполковнику историю сада, где он работает почти десять лет.
- Теперь ваша очередь что-нибудь рассказать, - шутливо потребовал он. - Вы, наверное, на многих границах служили, во многих боях и схватках участвовали. Шпионов ловили, контрабандистов.
- Приходилось, - односложно ответил подполковник. - Но особенно интересного, такого, о чем пишут в приключенческих романах, со мной не случалось. Впрочем, одна история была, пожалуй, любопытная. Это случилось лет семнадцать назад. Я служил тогда в горах Тянь-Шаня, на границе с Синь-Цзянем.
- Там, кажется, было много басмачей? - напомнил Парфенов.
- Были и басмачи… - Подполковник задумался. - Да что басмачи! Я лучше о другом расскажу.
2
- В Н-ске вас ждет самолет, - сказал начальник заставы. - Вы должны поспеть туда послезавтра к утру. Обязательно к утру. Самолетов не будет до весны. Теперь все зависит от вас!..
Начальник сказал еще, что если испортится погода, Бочкарев и Юдин не должны сразу возвращаться на заставу, непогоду следует переждать в комендатуре.
Он пожал им на прощанье руки. Николай Бочкарев и Иван Юдин вскочили на коней и поскакали по каменистой тропе, сырой от осеннего тумана. Несмотря на ранний час, все оставшиеся на заставе пограничники вышли провожать товарищей и смотрели вслед всадникам до тех пор, пока они не скрылись за утесом.
В ленинской комнате только и было разговоров, что о Бочкареве и Юдине. Им предстоит преодолеть Северный хребет (средняя высота его равна высочайшей вершине Альп Монблану!), спуститься в Черное ущелье и добраться по нему до выхода в долину. Редкий горец отважился бы проделать этот путь осенью, в пору, когда начинались дожди и вот-вот могли обрушиться снегопады. Совсем недавно в Черном ущелье сшибло обвалом трех контрабандистов, тайком пробиравшихся из Синь-Цзяня. Больше километра падали они вниз, увлекаемые лавиной камней, прежде чем их изуродованные тела достигли отлогого ската, где и были найдены пограничным нарядом.
Отъехав от заставы километров четырнадцать, Бочкарев и Юдин вынуждены были спешиться и вести коней в поводу: путь на хребет оказался загроможденным обломками камней - результат нового обвала.
С каждым шагом горы становились все круче и все теснее сжимали долину. Что-то грозное было в этих каменных громадах, вздымавших острые снеговые вершины к сумрачному осеннему небу.
Николай шел первым. Иван - следом за ним, прихрамывая на правую ногу: поскользнувшись, он зашиб ее о камень.
Оба они молчали, и только цоканье подков нарушало суровую тишину гор. Судя по времени, солнце достигло зенита, но лучи его не могли пробить пелену густых туч.
Иван посмотрел на лошадь Бочкарева, к седлу которой был прикреплен длинный сверток, тщательно завязанный в плотную мешковину.
Подумать только, что именно им, Бочкареву и Юдину, выпала честь доставить сверток в Н-ск!.. Мысль эта заглушила чувство голода и усталости, показалось даже, что и нога ноет не так сильно.
Высоко на скале сидел снежный гриф. Он медленно поворачивал вслед за пограничниками лысую, приплюснутую голову, будто раздумывая, куда и за-чем идут эти люди; вдруг выскочил из-за камней горный баран и спугнул безобразную птицу. Гриф взмахнул крыльями и стал парить над ущельем.
- Чем он питается? - спросил Иван. - Неужели, в самом деле, падалью?
- Гриф? - переспросил Николай. - Падалью.
Вот, наконец, они преодолели полосу каменной россыпи, и Бочкарев скомандовал:
- По коням!..
Но недолго ехали они верхом. Минут через сорок им пришлось перебираться через нижнее течение ледника Катыльчек, сплошь покрытого толстым слоем морен. И странно было видеть рядом с ледником стройную, будто подстриженную садовником, серебристую тяньшанскую ель и корявую, низкую яблоньку.