"Но ведь не работает же она по заданию разведки!" - почти взмолился генерал. Слишком уж ему не хотелось, чтобы все обернулось банальным составлением досье.
- Точнее было бы сказать, что оно начиналось с духовного училища. А уж затем продолжилось в духовной семинарии . Но окончить его, к счастью, не удалось - революция.
- Не могу вообразить вас в роли священника, генерал. Такой исход вашей судьбы представляется мне чистым безумием.
- Теперь, после того как я окончил офицерскую школу, стрелково-тактические курсы и курсы преподавателей Школы командного состава, эта затея моего старшего брата - добиться, чтобы я стал священником - тоже кажется мне безумной. Но учтите, что я был тринадцатым ребенком в семье, и даже то, что я дошел до семинарии, следует воспринимать как подвиг.
- Матерь божья! - тяжело, по-матерински, вздохнула Хейди. - Тринадцатым. Хотела бы я видеть эту женщину. Впрочем, я догадывалась, что вы далеко не аристократического происхождения. Аристократов у вас перестреляли.
- Вас это огорчает? Что не аристократического?
- Огорчало бы, если бы не знала, что рядом со мной генерал-лейтенант, командующий Русской Освободительной Армией. Наполеон тоже ведь к избранным не принадлежал. Вначале. Как и фюрер. Все зависит от того, как вы поведете себя дальше. Но учтите, - без всякой игривости предупредила Биленберг, - я рассчитываю, что в конце концов к власти в России придет правительство генерала Власова.
От неожиданности генерал опешил. Он ожидал услышать от Хейди все что угодно, только не это. Даже Штрик-Штрикфельдт - и тот не решался замахиваться на будущее столь решительным образом.
- Рассчитываете вы лично? - смущенно уточнил Власов. - Или же кто-то настраивает вас подобным образом?
- Никто и ничто не способно заставить женщину видеть в своем мужчине кумира, если она сама не увидит в нем... кумира. Кажется, мне это удалось.
- Не знаю, следует ли мне радоваться этому.
- Вряд ли. Быть моим кумиром вам будет непросто. Слишком уж ко многому обязывает. Однако не поддавайтесь влиянию тех людей, которые попытаются отстранить вас от политики и погрузить в мир беспечного бюргерского бытия. Бюргеров здесь и без вас хватает. Что же касается вашей звезды, то она должна взойти далеко отсюда, на Востоке. У вас появился такой же шанс, какой в свое время появился у Гитлера. Он его, как видите, не упустил, господин командующий все еще несуществующей Русской Освободительной Армией.
- Согласен, несуществующей, но моей вины в этом нет, - попытался было объяснить ситуацию Власов.
- Есть, есть, - резко перебила его Хейди. - И ваша - тоже. Во многих случаях вы проявляете странную нерешительность. Робко подступаетесь к высшим чиновникам Третьего рейха... Я неправа?
- С вашим утверждением, Хейди, так же трудно не согласиться, как и согласиться.
- Лучше согласиться. Так будет справедливее. - Ничего, кое-какие связи у меня все же остались. Многого не обещаю, но все же...
Когда Власов оделся, чтобы идти к себе, в генеральский люкс, Хейди скептически осмотрела его странное одеяние: явно негенеральский мундир цвета хаки, с пуговицами невоенного образца и без каких-либо знаков различия. Правда, штанины были вспаханы широкими красными лампасами, однако они делали комдива похожим на швейцара. Да на фуражке странная, негерманская, однако же и некрасноармейская кокарда, расцвеченная белой, синей и красной полосочками.
- Пожалуй, начнем с вашего мундира, генерал Андрэ, - задумчиво заявила она, совершенно забыв, что продолжает оставаться абсолютно обнаженной. - Генерал должен выглядеть генералом, а не музейным смотрителем. Сам вид его должен впечатлять.
- Когда-нибудь.. попозже, - смущенно предложил Власов.
- Не пытайтесь подражать Сталину, генерал. Пусть подражают вам. Все, в том числе и Сталин.
"Похоже, что капитан Штрик-Штрикфельдт основательно потрудился и над ее военно-политическим кругозором, и мундирным вкусом, прежде чем допустил в мои объятия, - с легкой ревностью подумал командующий. - Такое впечатление* что сегодня передо мной предстала совершенно иная женщина, абсолютно не похожая на ту, которую я знал с первого дня появления в "Горной долине".
Вернувшись к себе в номер, Власов вновь подошел к окну. Перед ним был тот же пейзаж, что открывался из окна фрау Биленберг. Поздний вечер размыл желтовато-оранжевые тона небосвода, но все равно генерал вдруг вспомнил... Не было никакого сомнения: открывающийся ему ландшафт очень похож на тот, что запечатлен на подаренной ему генералом Геленом копии картины Альберта Бир-штадта "Орегонская тропа". Опаленные закатом суровые скалы, кибитка с потрепанным верхом, усталые путники...
Вряд ли генерал Гелен стал бы дарить ему первую попавшуюся картину. В ее изображении скрывается определенный смысл. Вполне возможно, что он, генерал Власов, чудится начальнику разведотдела "Иностранные армии Востока" путником на Орегонской тропе... войны. И женщина* с которой он только что познавал сладость райского греха, очевидно, единственный человек, верящий в то, что он еще способен! переломить дарованную ему судьбу пленника и предателя и предстать перед собственным народом его освободителем.
48
- Если уж этот старый шакал Борман мечется у наших кошар, то брать его следует со всем выводком, всеми его имперскими потрохами. Иначе зачем он нам нужен? - Поняв причину вызова к Сталину, Берия сразу же почувствовал себя увереннее. С жандармским поручиком Рогачевым, знакомцем Сталина по вологодской ссылке, он явно поторопился. Впрочем, кто знает? "Отец народов" ведь тоже занервничал. Хотя, казалось бы, с чего вдруг?
- Я не об этом думаю, Лаврентий... "Рейхслейтер Борман был агентом Москвы"... такое не скроешь. Но если агентом Москвы был сам Борман, тогда с кем мы воевали? И почему воевали так, что чуть было не проиграли эту войну?
- Ясно, что Борман переметнулся к нам лишь в конце войны.
- Кому это потом докажешь? Американским и английским историкам? Но если все эти самые страшные годы Борман был нашим врагом, зачем он нам в конце войны, на пороге победы? Как это будет воспринято нашими действительными союзниками, которые воюют сейчас на Западном фронте? Выходит, что мы вели сепаратные переговоры со вторым лицом в рейхе, использовали его как агента, даже не уведомив об этом первых лиц Англии и США.
Берия понемножку отпивал вина и задумчиво смотрел на разгоравшиеся за окном краски августовского утра. О жандарме было окончательно забыто, а Борман его не волновал. Пусть гитлеровцем занимается военная разведка. Прикажут повесить этого шакала, он его повесит. Умертвить - умертвит в одном из мордовских лагерей под чужим именем. Хоть под именем Иисуса Христа.
- Но еще неизвестно, как закончится война, - неожиданно возразил сам себе Сталин. Эта его дурацкая манера: два часа может убеждать тебя в чем-то, а когда ты не только на словах, но и в душе признаешь его правоту, согласишься - вдруг поворачивает все так, словно не он тебя, а ты его убеждал все это время.
- Разгромом, - по-грузински, вальяжно заверил его Берия. - Полным разгромом.
- Может оказаться так, что фактически Германия будет побеждена, однако союзники пойдут на сепаратные переговоры с теми, кто станет рваться к власти после фюрера. О том, чтобы во главе рейха оставался Гитлер, конечно же не может быть и речи. Но кто его сменит: Гиммлер? Кейтель, Геринг? Если вопрос будет всплывать таким образом, для нас важно, чтобы этим человеком стал Борман, с которым у нас уже имеются контакты.
- И на которого собран смертоубийственный компромат, - с той же воистину княжеской вальяжностью уточнил шеф НКВД, брезгливо поведя рукой. - Как на предателя фюрера или Германии. В зависимости от ситуации. Вплоть до платного агента русской разведки.
- Но тогда на ком может быть остановлен выбор? На Шуленбурге?
- По-моему, его уже арестовали как заговорщика и казнили. А вот твой старый друг генерал Кребс , бывший помощник военного атташе в Москве - жив.
- Нет, - поморщился Сталин. - Это не та фигура. Вернемся к рейхслейтеру. Сам Борман воевал? - продолжил ход своих прерванных рассуждений "отец народов". - Не воевал. В репрессиях участия не принимал. Концлагерями не ведал. Конечно, если Берлин полностью окажется в наших руках, мы будем судить его вместе с остальными военными преступниками. Но лишь после того, как убедимся, что сумеем обойтись без него. Оттесним любых претендентов на пост канцлера, поддерживаемых союзниками.
- Но если он окажется в руках англо-американцев и предоставит доказательства того, что является агентом красных, мы будем выглядеть смешно. Как люди, которые, собравшись в дальнюю дорогу, проиграли в карты собственного ишака.
Сталин гневно сверкнул глазами и в этот раз наполнил только свой бокал. Берия понял, что увлекся, и, прокашлявшись, отвел взгляд в сторону. Прошло несколько томительных минут молчания. Лаврентий чувствовал, какая сила воли потребовалась сейчас Кобе, чтобы вот так, посреди разговора, вдруг взять и умолкнуть. Но в то же время понимал, что в столь яростном молчании Сталин способен был на любую циничную шутку, любую подлость, на буйную, неукротимую вспышку гнева.
- Он не станет предоставлять им никаких доказательств, - категорично возразил Верховный Главнокомандующий. - Это не в его интересах. Если Борман признается в тайной связи с нами, сразу же окажется, что ни англичане, ни американцы, ни мы уже не заинтересованы в нем. Точно так же, как и новое германское правительство. Это политическое самоубийство, - медленно, не произнося, а внушая каждое слово, излагал свои соображения Сталин. - Может Бормана устроить такой исход? Не может.
- В таком случае нам придется спасти и укрывать его.
- Зато может случиться так, - вновь не расслышал его слов Верховный Главнокомандующий, - что именно Борман окажется на вершине власти в послевоенной Германии. Или хотя бы продолжит оставаться одним из ее руководителей. Так выгодно ли нам отталкивать его сейчас, чтобы потом искать подходы к нему?
Берия обреченно дожевывал бутерброд. Он делал это мучительно долго, совершенно забыв о том, что можно помочь себе, запивая вином.
- Правильно мыслишь, Коба. Мы должны держать его на коротком поводке, как это умели делать царские жандармы, когда, подна-собирав компромата, в один прекрасный день яростного революционера превращали в обычного платного агента.
- При чем здесь жандармы? - пронизывающе прищурился "отец народов".
- Это я - к примеру...
- Что ты сегодня все сводишь к жандармам и платным агентам? Что случилось? Что ты этим хочешь сказать?
- Просто так, для сравнения, - осипшим голосом объяснил Берия, понимая, что оказался слишком неосторожным. - Мы подвесим Бормана на крючке и будем шантажировать всякий раз, как только он попытается сорваться с него. С этим мои люди справятся. За мной не заржавеет.
- Ноты хотел вернуться к разговору не о Бормане - о жандармском подпоручике Рогачеве, - не дал успокоить себя вождь.
- Хочешь встретиться с ним? - неожиданно прямо, усталым голосом спросил Берия. - Я устрою. О встрече никто не узнает. Понимаю, тебе некогда, государственные дела. Но так, на всякий случай. Пока что я не подпускаю к нему ни нового следователя, ни вообще кого бы то ни было.
- А тот, прежний, что начинал его допрос?
- Хоть сегодня может замолчать. За мной не заржавеет.
- Я в твои дела, Лаврентий, не вмешиваюсь, - объявил приговор Сталин. - У подпоручика имеется что-нибудь такое, что касается лично меня?
- Пока что заявляет, что будет говорить об этом только с тобой. А я пока что не настаиваю, чтобы не только с тобой. Понимаешь меня, Коба?
На вызывающий тон и кличку Сталин уже не реагировал. Его поразил сам тот факт, что Берия вновь решился свести разговор к жандармскому подпоручику. Это уже нельзя было списать на неосторожность. Скорее - прием следователя.
- Послушай, Лаврентий, - наконец вырвался Коба из сетей гнева и сомнений. Голос у него был, как у проснувшегося поутру после основательной пьянки. - Чтобы подвести под расстрел любого из преданнейших офицеров Красной армии, тебе всегда хватало не только слов, но и молчания. Что тебе мешает в этот раз?
- Тайна. С какой тайной рвется он к товарищу Сталину?
- Пусть и уходит с ней.
- Существуют тайны, с которыми нельзя отпускать не только на свободу или в лагерь, но и на тот свет. Подумал: пусть сначала исповедуется в НКВД, а уже затем в аду. Чтобы мы знали, что за тайна и как с ней поступить.
- Перед партией у товарища Сталина тайн нет, - резко поднялся Коба, заставив Берию улыбнуться его партноменклатурной наивности. Знал бы вождь, сколько раз подобная фраза вопияла в устах кадровых партийцев - там, в следственных изоляторах, лагерях и под расстрельными стенками. Однако это еще никогда и никому не помогало.
- Кто отважится усомниться в этом?
- Иное дело, что существует ложь врагов и завистников. Так нужно ли содержать в камере жандармскую ложь и зависть, в которых замарана честь партии?
- Ты мог бы попросту взять и приказать мне пустить его в расход, - откинулся Берия на спинку кресла. Сталина уже не раз поражало, сколь развязно вел себя порой шеф НКВД, оставаясь наедине с ним. Было нечто противоестественное в этом его кураже. Противоестественное и подлое.
- Сталин никогда не снисходил до того, чтобы отдавать приказ о расстреле своих идеологических противников и недоброжелателей, - вдруг взъярился "отец народов". - Ты слышал, Лаврентий Берия?! Никогда! Ни в тридцать четвертом, ни в тридцать седьмом, ни в тридцать девятом! Даже бывая на фронтах Гражданской, он всего лишь требовал, чтобы с тем или иным подозреваемым разобрались люди, имеющие достаточно опыта и власти, дабы понять, кто перед ними и какую опасность представляет для революционного дела рабочих и крестьян!
Берия тоже поднялся, но сделал это медленно, неохотно и даже не посчитал нужным скрыть въедливую саркастическую ухмылку.
- Я, товарищ Сталин, помню об этом куда крепче многих других твоих соратников. Разве ты в этом еще не убедился? А что касается Бормана, то пусть он докажет, что у него именно те намерения, с которыми он заслужит право вести с нами какие бы то ни было переговоры. Пусть докажет. Время у него еще, похоже, есть. А мы посмотрим. Сегодня же прикажу направить к нему одного из опытнейших наших швейцарских разведчиков. Не возражаешь?
Это "не возражаешь" понадобилось ему как санкция на право вторгаться в парафию разведки Генштаба, чему генерал Голиков противился все более сумрачно и упорно. Явное свидетельство того, что пора бы заняться полным обновлением руководящих кадров этого ведомства. Портит власть людей, портит...
Сталин стоял спиной к Берии. В ответ на его вопрос он покряхтел, но, как показалось шефу НКВД, довольно одобрительно.
- Встречу с бывшим жандармским подпоручиком мы тебе, Сосо, организуем на одной из наших подпольных квартир. Дача, Лубянка, а тем более Кремль - слишком заметно. Тебе понадобится не более десяти минут, чтобы понять, что из себя представляет этот проходимец. И действительно ли он что-либо представляет. Каковы каналы утечки его информации. Пойми, уничтожить источник лжи - еще не все. Нужно ликвидировать всю сеть утечки. Вот почему я так непростительно упорствую.
- Ты правильно понял меня, Лаврентий, - согласился "отец народов" после долгого тягостного молчания. - Иногда мне кажется, что я все же не ошибся, выдвигая тебя на столь ответственный пост в партии и государстве.
"Иногда мне кажется!" - недовольно проворчал про себя шеф НКВД. - На что намекаешь: сам поставил - сам снимать будешь? Берию Просто так не возьмешь. За Лаврентием тоже не заржавеет".
49
Только сейчас, когда поднятые по тревоге немцы и полицаи снова начали тщательно прочесывать лесок, осматривать каждый кустик, каждый овражек в окрестных полях, Крамарчук по-настоящему понял, как близки они были к гибели. И как мудро поступили, вернувшись к дому той самой старухи, которая выдала их. Кому могло прийти в голову искать их в этом дворе?
Пока обезоруженные полицаи приходили в себя да объясняли сослуживцам, что с ними произошло, и пока те криками и выстрелами в воздух вызывали из села остальное воинство, сержант и Мария успели добежать до южной окраины леска и оврагом - где перебежками, а где ползком - подкрасться к полуразрушенной землянке, обвалившаяся крыша которой едва выглядывала из высокого бурьяна, разросшегося между двумя давними, почерневшими от времени стожками соломы и тыльной стороной сарая.
Каратели понимали, что далеко уйти партизаны не могли. Тем более что вокруг почти степная равнина. Лес был оцеплен, по окрестным полям метались всадники, несколько полицаев прочесывали дворы в той части села, где прятались Крамарчук и Мария. Однако двор Ульяны осматривать не стали. И Крамарчук слышал, как, выйдя на крыльцо, хозяйка с презрением сказала полицаям:
- Кто ж так ловит? У вас только и нюха, что на самогон. Ничего, дождетесь, когда сталинцы вернутся... Они вас всех мигом выловят.
- Так ведь ты же нас, ведьма старая* и выдашь, - огрызнулся один из полицаев, уже отойдя от ворот.
- И выдам! На вас крови не меньше, чем на тех, кто моих мужиков пострелял. Вспомните, сколько невинных душ погубили! За два века грехи свои не отмолите.
- Во карга ядреная! Всех ненавидит. На весь род людской жало выпускает! - вмешался другой. Крамарчук узнал его по голосу: это был тот самый старший полицай, который осматривал овраг, когда они обезоруживали "семинариста" с дружком.
- Не всех, а таких иродов, как ты, - спокойно ответила старуха. - Раз руки в людской крови - отмывай их собственной. По такому завету Господнему живу и жить буду.
- Какая же она гадина! - сокрушенно покачала головой Мария. Девушка сидела, подогнув колени, в дальнем углу ямы, опираясь головой в нависшее над ней бревно, с которого свисали какие-то полуистлевшие тряпки. В том углу хватало места и для Крамарчука. Это было их последнее прибежище на тот случай, если полицаи заглянут и сюда: авось не заметят. - Она еще и мудрствует! Я сама прибью ее, Крамарчук. Пусть отмывает собственной кровью... По своим змеиным заветам.
Сержант не ответил. Он стоял на краешке упавшего в землянку бревна и, сжимая автомат, следил за полицаями. Какого дьявола они остановились? Почему смотрят в их сторону? Решают: осматривать ли вон те заросли бурьяна между сараем и почерневшими стожками? Почему бы не осмотреть? Так нет же, лень!