- Имеется, Николай. Или - Никита? Давай я тебя по-старому Никитой звать буду, чтобы не запутаться? Кстати, где сейчас настоящий Никита Иванов, я не знаю, его сразу в Москву тогда отправили, на следующий день после твоего появления. Так что не спрашивай, всё равно не отвечу. Не знаю, честное слово! Ладно, двигаемся дальше. План у меня есть. Понимаешь, если на тебя идёт охота, то что надо делать? Спрятать тебя надо, пусть и ненадолго! Поэтому предлагаю следующее. Прибываете в Певек, начинаете караван собирать для переброски к Палявааму. На сборы неделя уйдёт, на сам переход - столько же, учитывая переправу. За это время много чего, неприятного в том числе, может случиться. Поэтому мы тебя от этих дел освобождаем и сразу в устье Паляваама перебрасываем, на мотоботе. Там у меня капитаном трудится свой человек, проверенный. Сизого с собой возьмёшь. Эйвэ с караваном и один справится, охрану ему надёжную дадим, два десятка стволов. А вы с Сизым тем временем вдоль реки к старому лагерю переберётесь, осмотритесь, обживётесь, дождётесь остальных. Как тебе план?
- Нормальный план, - пожал плечами Ник. - Только вот впечатление сложилось, что недоговариваете вы чего-то, товарищ капитан. Есть такое дело?
- Есть, - покладисто согласился Курчавый. - Вернее, есть вероятность того, что противник может напасть на караван. Или не может? В глаза мне смотри! Может, конечно же! Поэтому мне спокойней будет, если ты от каравана "отстанешь", в сторонку отойдёшь. - И уже строго, видя, что Ника посетили некие сомнения морального порядка: - Это приказ, сержант! Извольте не возражать!
Напоследок, уже просто так, зная, что основные вопросы решены, поделился ещё одним наблюдением:
- Знаешь, на кого ты, Никита Андреевич, похож? Как две капли воды? Видел я в запасниках Третьяковской галереи один портрет. Называется: "Светлейший князь Меншиков, Александр Данилович". Вот там ты и изображён, постарше только лет на двенадцать и в шикарном парике. Как такое может быть? Не родственник ты светлейшему князю? Интересно, а в Москве знают об этом сходстве? Надо будет полюбопытствовать на досуге…
Уже в полной темноте Ник выбрался от Курчавого, спустился по лестнице вниз, вышел на улицу. Ночевать сегодня предстояло прямо на базе, в одном из дальних бараков.
Закурил, хмуро побрёл вдоль забора. Настроение было муторное какое-то, серое.
Впереди, возле трансформаторной будки, мелькнула неясная светлая тень.
Ник насторожённо остановился.
- Это я, Никита, не бойся, - прошелестел тёплый голос. - Это я - Зина.
Ник подошёл ближе, заглянул за будку.
Девушка стояла, прислонившись спиной к деревянному столбу, на котором висели две тусклые лампочки. Стояла, опустив голову, и разглядывала свои сапоги яловой кожи, начищенные до зеркального блеска. Из-под пилотки выбивалась светлая прядь, трогательная и беззащитная.
- Ты не подумай чего плохого, я не какая-нибудь там, - прошептала Зина.
- Я и не думаю, - пробормотал Ник, не зная, что делать.
Девушка подняла голову и посмотрела на Ника.
Какие же у неё бездонные глаза! Синие и грустные. До чего же грустные, Господи, до чего же!
- Поцелуй меня, Никита. Просто так - поцелуй, - попросила Зина.
Целоваться она совсем не умела, её губы были плотно сжаты и тверды.
Но она искренне старалась.
Когда рука Ника медленно скользнула вниз, девушка задрожала всем телом и упёрлась ему в грудь ладонями.
"Ничего себе! - подумал Ник, ослабляя объятия. - От простого прикосновения так дрожит. А что же будет, если до настоящего дела дойдёт? Заинтриговала, чертовка!"
- Извини, пожалуйста, - смутилась Зина. - Просто не хочу, чтобы у нас с тобой так всё было, в спешке. Мы ведь ещё встретимся, правда? Потом и поговорим обо всём. Меня в Анадырь перебрасывают, я же радистка. Если захочешь, то найдёшь потом. А сейчас поцелуй меня ещё раз и иди…
Ник пошёл дальше. Настроение было - лучше не придумаешь, радостное и солнечное.
Хотелось петь и орать на весь белый свет - о том, что жизнь прекрасна и удивительна…
Глава девятая
На краю Земли
АНТ-4 грузно, шатаясь из стороны в сторону, словно подвыпивший матёрый управдом, пробежал по каменистой площадке, гордо именовавшейся здесь, в Певеке, эпитетом "лётное поле".
Пробежал и остановился.
Ник с трудом распахнул тугую дверцу и обессиленно вывалился наружу.
Нога предательски соскочила с мокрой ступени хлипкой лесенки, и он неуклюже растянулся на земле.
Раздался громкий смех, напоминающий ржание взбесившегося конского табуна.
Это пилот самолёта веселился, достославный Маврикий Слепцов.
- Эк тебя уболтало, брат Никита, - отсмеявшись, посочувствовал Маврикий. - Эй, кончай на колесо блевать! Отойди в сторону, твою мать! Никакого почтения к лётной технике!
- Ты уж извини, Мавр! - прохрипел Ник, вытирая рот носовым платком. - Я же не нарочно. Просто сегодня не полёт был, а прыжки сплошные по ямам воздушным.
- Что да, то да, - покладисто согласился лётчик. - И погода гадкая - давление скачет, и самолёт перегружен железками вашими.
Приземлился второй АНТ-4, так же грузно и неуклюже. В один момент показалось даже, что ещё чуть-чуть, и он завалится набок. Но нет, всего секунд пять на одном колесе катил, потом выправился и бодро запрыгал дальше, по мелким булыжникам.
Маврикий облегчённо вздохнул, стащил с головы лётный шлемофон и небрежно поинтересовался:
- А ты, Никитон, ту рыженькую вспоминаешь? Американку? Соскучился, небось, кобелина настырная?
Хотел Ник послать его в грубой форме, далеко и надолго, да передумал в последний момент.
- Можешь её, если встретишь, себе забрать, - вежливо так ответил. - Мне она нынче не нужна, у меня теперь светленькая имеется.
- Это да, - зацокал языком Маврикий с видом знатока. - Эти светленькие - тихони тихонями с виду, а иногда такое в постели вытворяют, куда там рыжим и чернявым!
Ник вспомнил, как погладил Зинино бедро (чуть-чуть, притом через юбку плотную!), а у девчонки ноги задрожали - слышно было, как чашечки коленные друг о друга стукаются.
Красота, блеск полный!
"Неплохо бы ещё, - размечтался Ник, - чтобы то бедро девственным оказалось…"
- Никита, иди сюда! - позвали громко.
Обернулся: около второго самолёта Эйвэ, уже в военной форме и с опознавательным значком на груди, оживлённо болтал с каким-то моряком.
Забрав из салона самолёта свой вещмешок, Ник подошёл к разговаривающим.
- Это Никита Андреевич Иванов, командир нашей группы, - представил его Эйвэ. - А это - Андрей Шняга, начальник местного морского порта, да и аэродрома, пожалуй, тоже.
- Вдобавок ко всему - капитан славного мотобота "Проныра", - многозначительно добавил морячок, крепко пожимая Никите руку.
"Вот и человек Курчавого нарисовался", - понял Ник.
- Ну, вы до хаты ступайте, - посоветовал Шняга. - Разгрузку мы и сами произведём, людей у меня нынче навалом, - ткнул пальцем в сторону. Там, возле каких-то обгоревших развалин, лениво приплясывали на ветру худенькие солдатики. Человек сорок, не меньше. Синхронно приплясывали, практически, в унисон. Ансамбль песни и пляски Красной Армии такой.
- Я к тебе, Никита Андреевич, утречком раненько забегу, - на прощание прошептал Шняга, подмигивая Нику по очереди обоими глазами.
Рядом с одинокими воротами (одинокими - по причине полного отсутствия собственно забора) стояла потрёпанная ветрами скульптура - чукча в компании с северным оленем. У оленя в наличии был, почему-то, только один корявый рог.
Чуть в стороне от скульптуры обнаружился и настоящий чукча - тоже потрёпанный и непрезентабельный, без оленя, но с картонной коробкой. В коробке весело копошились лобастые щенки.
Увидев подходивших к нему людей, чукча заметно оживился.
- Здрасте, дядьки, чайку бы, а? Отработаю чем или на щенков поменяю: один щенок за одну пачку чая. Может, сговоримся, дядьки? А? Хорошие щенки, злые! Волками вырастут, зуб даю! - Щёлкнул ногтем большого пальца по своему единственному чёрному зубу.
- Обойдёшься, гнида. - Эйвэ невежливо отодвинул просящего в сторону и пояснил: - Спиртного им совсем не продают - строго запрещено. Так они чифирить моду взяли. За пачку чая на всё готовы. Но лучше вовсе ничего им не давать. Логика у них железная: если кто один раз чего дал, значит, и второй раз дать может. Полгода потом будет следом за тобой ходить и канючить слёзно. А если за щенка пачку чая дашь - совсем замучит. Будет каждый день щенков приносить. Говоришь ему, не надо, мол, больше щенков. А он, морда тупая, думает, что этого конкретного не надо, - мозги у него так устроены. Назавтра другого обязательно притащит! Послезавтра - третьего. И так - до бесконечности. Так что учти на будущее.
Певек этот даже посёлком нельзя было назвать. Так, второстепенный опорный пункт или стойбище неорганизованное, что вернее.
Три сборно-щитовых домика американских, с пяток халуп, сколоченных из фанерных ящиков, два десятка землянок, вырытых в склоне пологой сопки, да множество чукотских яранг, разбросанных в беспорядке по всей округе.
Одни яранги - большие, куполообразные, крытые старой парусиной; другие - маленькие, с крышей из моржовых шкур и кусков тюленьей кожи.
- Вот это - Чаунская бухта, или губа, тут уж как кому больше нравится, - с видом музейного гида вещал Эйвэ, размахивая руками. - Видишь, вон там тянется гряда сопок? Самая высокая из них называется Пээкиней. От этого названия и Певек получился, после трансформации уродливой. Легенда здесь ходит, что в очень давние времена на склонах этой сопки шла ожесточенная война чукчей с коряками, или юкагирами там, к примеру. Горы трупов образовались. А хоронить негде - вечная мерзлота кругом. Отсюда и название Пээкиней - "дурно пахнущая гора". К югу, за теми сопками, и зоны начинаются, штук пять, новые совсем. Что характерно, только два побега здесь случилось. Этот Сомов, с которым вы в Магадане беседовали, да неделю назад девчонка одна в бега подалась. Наверно, песцы уже и все косточки её обглодать успели…
Землянка обычной оказалась: вонючей, тесной, прокуренной до самого основания. Прибрались, примус раскочегарили, макарон наварили. Тут и Сизый пожаловал - прилетел на третьем самолёте, с часовым опозданием.
- Привет, бродяги! - заорал прямо с порога. - Ну и дыра, мать моржовую по-всякому! Много гиблых мест мне доводилось видеть, но эта - прямо конфетка из слоновьего дерьма, протухшего причём!
После ужина занялись сборами.
- Главное - ничего важного не забыть, - поучал Эйвэ, в заранее подготовленном списке галочки проставляя. - Недели две вам там одним жить, не меньше, поэтому и собираться надо тщательно. Вот я вам ещё документы положу, в геологические планшеты. Это те, которые вы в Магадане не удосужились изучить. По причине пьянства бессовестного. Не все, конечно, только малую часть. Остальные потом с караваном привезу. Прочли, что не интересное - на растопку печки пустили. Понятно?
- А почему - "с караваном"? - спросил Ник. - Непривычное какое-то слово, южное. И капитан Курчавый в Магадане всё про "караван" твердил, теперь вот ты. Проще слова не подобрать? "Полевой отряд", например, чем плохо?
- Раньше товарищ Панфильев всеми делами в Певеке заправлял, - невозмутимо пояснил Эйвэ. - Он в двадцатые годы с басмачами на юге воевал, в пустынях. Оттуда и словечко это привёз. Как увидит двух оленей, идущих по тропе, так сразу - "караван". Привыкли все, прижилось понятие. Да, ещё: судно вплотную к берегу подойти не сможет, придётся с борта в воду прыгать. Поэтому пистолеты в брезент заверните, в несколько слоёв, и спрячьте в рюкзаки, чтобы точно не намочить.
Два тяжеленных рюкзака получилось, всякой всячиной набитых: жратва разная, спальники, кружки-ложки, фляги со спиртом, носки шерстяные. Плюс - эти планшеты с бумагами.
- Избушка стоит в паре километров от сгоревшей буровой, прямо на берегу Паляваама, - продолжил излагать информацию Эйвэ. - Крепкая ещё избушка, сделанная из морского плавняка. Его на побережье много бывает, течения морские приносят. По весне на Большой Земле лес подмывает на берегах больших рек. Деревья падают в воду. Этот лес реки выносят в океан, на волю морских течений. С Лены, с Колымы, с американских речек сюда брёвна приплывают. Печка в избе, правда, дымит сильно, с сухими дровами плохо. Ничего, перебедуете как-нибудь. А Паляваам река рыбная, хариус ловится, кета иногда попадается, голец. Снастями можно будет разжиться у отца Порфирия.
- У отца - это в смысле у попа? - уточнил грубый Лёха.
- Можно и так сказать, у попа. Недалеко от Чаунской бухты, на перевале, стоит старинная церковь. Много лет была заброшенной. Года три назад там появился молодой священник. Откуда взялся? Говорят, что ваш, ленинградский. Церковь - а может, скит, я в этом ничего не понимаю - подновил, землянку себе вырыл: пещера просто получилась, завёл парники. Молодой ещё совсем, а глаза грустные. Не иначе от любви несчастной в священники подался да и уехал на край света, несознательный элемент! По-хорошему, его давно уже надо было на зону отправить - порядка ради, да у Шняги всё руки не доходят. Скорее всего - отговорками занимается, покрывает этого служителя культа. Надо будет по инстанции доложить, пусть разберутся. И с попом, и со Шнягой…
По утру в дверь землянки тихонько поскреблись.
Ещё через минуту бодрый голос громко проорал:
- Эй, вставайте, сони! Отчаливать пора!
"Видимо, у Шняги очень своеобразное представление о конспирации", - решил Ник.
Встали потихоньку, умылись по очереди из ржавой бочки.
- Потеплей одевайтесь, - посоветовал начальник порта. - Похолодало нонче. К полудню и ветер образуется. Поторапливаться надо, а то прямо в штормягу угодим.
- А пожрать? - заупрямился Сизый. - В смысле - позавтракать, культурно выражаясь?
Но Шняга на пререкания и споры решил времени не тратить, подхватил один из рюкзаков да засеменил куда-то бодрой походкой.
Ник взвалил себе на плечи, с помощью Эйвэ, второй рюкзачище, припустил следом, пыхтя и матерясь сквозь зубы. Карабины возле землянки оставил, пусть Сизый тоже поработает, не барин.
- Товарищ Эйвэ, ты только ничего не забудь! Тщательно караван комплектуй! И вот ещё, напоследок: мыла килограмм сто раздобудь, а лучше - все двести! - обернувшись, отдал Ник последние указания.
Эстонец пилотку с головы снял, успокаивающе помахал ею в ответ.
Лёха догнал их только возле причала, гремя карабинами и вкусно хрустя чем-то на ходу. В чём в чём, а в умении пожрать - всегда и много - ему равных не было.
У причала качалось на мелких волнах очень странное судёнышко: длиной метров десять, шириной - не намного меньше. Была, правда, и палуба, и рулевая рубка, но ощущалось в облике судна нечто игрушечное. На зелёном борту "игрушки" кривыми белыми буквами было начертано: "Задира", чуть ниже и помельче: "Флагман Чукотского Флота".
Очевидно, Шняга себя ещё мнил и местным королём юмора.
- Чего это оно у тебя такое, м-м, овальное? - поинтересовался Ник.
- Не "оно", а "он", мотобот значит, - беззлобно ответил капитан "Проныры". - А что такой широкий, так это конструкция такая специальная. Тут у нас ветер сильный часто дует, "южак" по-нашему. Волны поднимаются - страшенные, всё подряд переворачивают, кроме "Проныры". Он у меня устойчивый, отсюда и название такое. Сегодня, правда, - скорчил озабоченную гримасу, - без груза идём, вот разве что ваши рюкзаки, поэтому и посадка высокая. Ежели всерьёз задует, тоже запросто перевернуться можем. Вот я и говорю: торопиться надо!
Пожилой матрос в замасленной фуфайке перебросил с борта "Проныры" сходни, завозился, дёргая их туда-сюда, стараясь попасть направляющими брусьями в специальные пазы на причальном молу.
На востоке, цепляя линию горизонта, висело бледно-жёлтое солнце.
- Это оно заходит или восходит уже? - спросил Сизый.
- А вы, чудики береговые, присмотритесь повнимательнее, - посоветовал Шняга. - Весьма любопытное действо, доложу я вам!
Солнце двинулось вниз, осталась видна только крохотная долька, замерло и начало восходить.
- Вот тебе восход и рассвет - в одном флаконе! - удивился Ник. - Такого в Питере, то есть в Ленинграде, - быстро поправился на всякий случай, - и не увидишь никогда!
"Проныра", бодро тарахтя мотором, неспешно двигался на юго-запад.
Шняга весело покручивал штурвал - туда-сюда, без остановки травил анекдоты, байки, разные местные притчи и легенды. Ник стоял с ним рядом, вглядываясь в сопки южного берега. Сизый спустился в трюм - дуться с пожилым матросом-мотористом в буру.
- Весёлый ты человек, капитан, - подытожил через полчаса Ник.
- Это точно, - согласился Шняга. - Моряки, они и вовсе никогда не грустят!
- Послушай, - Ник решил перевести разговор в деловое русло. - А вот этот священник Порфирий, он что за человек? Зачем нам с ним вообще общаться?
Шняга передёрнул плечами:
- Мимо его скита вам всё равно никак не пройти. Устье Паляваама - оно болотистое очень. Километрах в трёх западнее пристанем, дальше в сопки пойдёте, наверх - к перевалу. А на перевале как раз отец Порфирий и обитает, так что всё равно повстречаетесь. Что за человек? Да обычный человек. Печальный только очень. Видимо, битый жизнью многократно, всерьёз. А так ничего, работящий. На реке рыбку ловит, в тундре песца промышляет немного. У нас с ним коммерция небольшая образовалась, неофициальная, - покосился на Ника. - Ты хоть и из органов, но сразу видно, что с правильными понятиями в голове. Думаю, что не вломишь. Меняемся мы с отцом Порфирием ценностями материальными. Он мне - рыбу и песцовые шкурки, я ему консервы привожу, муку, мебелишку разную списанную, по осени стекла ещё завёз - так, бой сплошной, осколки разные. Так он нынче три теплицы выстроил, огурцы хочет выращивать, помидоры всякие. Работящий очень, я же говорю. А что до коммерции той, так в России все подворовывают понемногу, кто такую возможность имеет, понятное дело. С давних времён так повелось. Не нами придумано, не нам и отменять.
- У матросов - нет баблосов! - прокомментировал Ник.
Шняга шутки не оценил, посмотрел с подозрением и непониманием, явно ожидая подвоха.
- Не жадный этот Порфирий, снастями рыбацкими с нами поделится? - спросил Ник.
- Поделится! Он мужик мировой! Вот тут я ему подарочек везу, - Шняга снял одну руку с рулевого колеса, из нагрудного кармана ловко достал небольшую жестяную коробочку, помахал ей перед носом Ника, спрятал обратно. - Что в ней? Извини, не могу сказать, там содержимое - не совсем поповское, грешное слегка. Зачем же мне батюшку позорить? Захочет, потом сам расскажет.
"Интересно, - подумал Ник. - Коробка-то маленькая совсем. Что в ней такого греховного можно спрятать? Разве что кокаин какой, что мало вероятно. Откуда на краю земли кокаину взяться?"