Вуаль отлетела в сторону: озорные голубые глаза, длинные, блестящие даже в полумраке церковного зала каштановые волосы…
Глаза священника округлились в нешуточном изумлении, красиво очерченный рот широко приоткрылся.
Горячие девичьи пальчики резко, но одновременно нежно коснулись нижней челюсти отца Джона. В ту же секунду крепкие белые зубы ревнивца громко цокнули - верхние о нижние.
Через секунду-другую раздался негромкий смех:
- Лузеру - саечка!
Занавес, господа мои, занавес".
- Хрень какая-то, - заявил Лёха. - Америка, понимаешь. При чём здесь какой-то Олежка? А "лузер", это ещё что за птица? Да, свалилась нам на голову эта деваха. Что с ней теперь делать, ума не приложу! Сдать вертухаям, то есть - нашим с тобой товарищам, по-новому? Впадлу это. С собой оставить, вылечить, откормить, да и использовать по прямому назначению? Тоже нехорошо как-то, да и искусать такая запросто может. А если так: вылечить, откормить и отпустить на все четыре стороны? Так у нас и у самих припасов мало, нечем делиться. Ты, командир, что думаешь?
- "Лузер", в переводе с английского, означает "глупыш", - усмехнулся Ник. - И очень похоже, что этот эпитет можно, мой друг, и к твоей скромной персоне отнести.
- Чего обзываешься-то? - набычился Лёха. - Эпитет какой-то, персона. Глупым обозвал ни за что ни про что! Ты поаккуратней, начальничек, поаккуратней. У меня душа нежная, обидчивая. Могу и в табло засветить!
- А вот сам посуди, - объяснил Ник. - У отца Порфирия что на руке вытатуировано? Правильно, "ОЛЕЖКА". Там, в рассказе - священник, у нас - батюшка. Ну, соображай!
Через пару минут дошло до Сизого:
- Ты хочешь сказать, что эта бикса белобрысая, в компании с песцом недоеденным, к отцу Порфирию шла? Как бы - невеста? Это он её когда-то, в Ленинграде ещё, будучи мореманом, приревновал и из-за этого в попы подался? Так?
Ник согласно покивал головой.
- Во дела! - Лёха восхищённо поскрёб щеку, поросшую седой щетиной. - Про такое же книжки писать надо! Вот оно как бывает!
- Да написано уже! - Ник мятой тетрадкой потряс. - Не в этом дело. Ты давай собирайся, бери эту барышню на руки и неси к батюшке нашему, пока у неё температура опять не подскочила. Вот он с ней пусть и разбирается, раз она его невеста.
Ник бушлат снял, блондинке на плечи накинул, пуговицы все застегнул.
Лёха в карман штанов здоровый кусок оленины запихал, девицу через плечо перекинул, Нику подмигнул:
- Ты тут не скучай без меня, веди себя тихо, рыбку лови. Через сутки вернусь. Ну, покеда, командир!
Проводил Ник Сизого с ценной поклажей на плече, что называется - "до околицы", в избушку вернулся, кружку чая выпил, уснул.
Проснулся резко, словно толкнул его кто-то. Открыл глаза: в крохотное окошко солнце светит ярко, а на душе неспокойно так, муторно.
Вышел из избы, огляделся по сторонам.
Точно, влип! Вон они, красавцы в пятнистом камуфляже, на том берегу Паляваама.
Двое прямо напротив избушки стоят, метров четыреста всего до них.
- Эй, дрюг! - с того берега донеслось. - Ми свой! Не бояться! Ми - друзя!
Видали мы таких друзей - в гробу сосновом, с белыми тапками на синюшных ногах!
Вон ещё трое, в километре вверх по течению, бредут через реку: сперва по колено в воде, потом по пояс, по грудь.
А вот и другая троица, но уже ниже по течению, через Паляваам переправляется.
Понятное дело, в клещи берут, умники, не иначе - живым взять хотят, ур-роды!
"Как там Шняга говорил о бедном котёнке, к которому в гости пришёл пушистый песец? - усмехнулся про себя Ник. - Вот, похоже, эта ситуация и наступила. И я - в роли того бедного котёнка!"
Долго раздумывать не стал, рванул по направлению к ближайшим сопкам, забирая вверх по течению реки, стремясь успеть выскочить из капкана. Вниз по реке нельзя было двигаться - помнил, что устье Паляваама сильно заболочено.
Быстро бежал, что было сил. Минут через десять пот начал застилать глаза, сзади уже азартные крики были слышны, но не стреляли, видимо, хотели всё по-тихому сделать.
Добежал Ник до двух ближайших сопок, припустил по распадку, что проходил между ними. На повороте поднялся по каменистой россыпи наверх, на скалу, метров сто по гребню вдоль распадка прошёл, место подходящее выбрал, залёг, запал в гранату вставил.
Отдышаться толком не успел - оглоеды показались. Три штуки - как и ожидалось, вооружены до зубов - бегут по лощине друг за другом, отрывисто переговариваясь, причём по-английски, что странно. Ведь всё говорило о "немецком следе"!
Неосторожно это они - так кучно бежали, совсем даже напрасно.
Всё же Ника на той базе, что располагалась на мысе Морье, успели научить некоторым полезным вещам, могли бы эти "пятнистые" и поосторожней себя вести, проявляя уважение к противнику.
А так - сами виноваты.
Нику до них метров тридцать было, не больше, сверху все видны как на ладони.
Дождался нужного момента, метнул гранату. Качественно рвануло, жаль, что громко. Рассеялась пыль, тихо внизу, ни звука, ни стона. Неужели всех убрал, одним ударом?
Решил вниз спуститься. Опасно, конечно, но надо, как в таких делах без оружия? Необходимо трофейным разжиться, раз своего нет.
Тихонечко спускался, от камушка к камушку перекатываясь, нож держа наготове.
Вот уже метров семь осталось до неподвижных тел. Ещё чуть-чуть…
Неожиданно один из лежавших резко приподнял голову, вскинул винтовку.
Прогремел выстрел, Ник метнул нож…
Глава одиннадцатая
Миттельшпиль - середина игры
Промазал "пятнистый", ушла пуля в белый свет - как в копеечку, сантиметрах в трёх от головы Ника. Зато его нож точно в цель попал: прямо в горло противника, перерубив сонную артерию. Молодец, Епифанцев, хорошо учил!
Кровь тоненькими струйками брызнула во все стороны, захрипел "пятнистый", набок завалился.
"Надо будет, когда в Ленинград вернусь, - пронеслось где-то на уровне подсознания, - ещё с Епифанцевым позаниматься. Пусть научит с пращой работать, из лука стрелять, звёздочки метать японские…"
Со стороны входа в распадок раздались выстрелы - ага, значит, и вторая группа подошла. Не могут, бедняги, понять, что за взрыв такой был, вот и нервничают, выстрелами условные сигналы своим подают. Только вот некому им ответить, все, что называется, на фронт ушли…
Ник подобрал винтовку, что валялась около ближайшего тела, оглядел внимательно.
Хорошая машинка, похоже - винчестер, но переделанный под многозарядную винтовку. Ага, вот сюда магазин на пять патронов вставляется. Пошарил по карманам трупа, в нагрудном ещё пять магазинов нашёл. Пятью пять - двадцать пять! Совсем неплохо, ещё повоюем, граждане дорогие!
Ник заглянул покойнику в лицо, вот и ещё одна загадка образовалась: у усопшего в роду явно негры были - кожа цвета крем-брюле, нос характерный. Да, ещё один факт, ставящий "немецкую" версию под сомнение.
Подмывало опять засаду устроить, да нельзя. "В одну реку дважды не войти, снаряд в ту же воронку дважды не падает" - мымра очкастая на базе учила, психологиня хренова. Правильно всё, вторая группа в распадок теперь осторожно будет входить, обходя по сопкам с двух сторон. Если бой принимать, то слабые шансы совсем рисуются, нулевые.
Одно остаётся - прятаться тщательно и отходить скрытно.
Легко сказать - прятаться! Где, собственно? Тундра для этого дела - не самое лучшее место на планете, всё пространство просматривается на многие километры. Труба - дело. Пишите письма мелким почерком, непосредственно - на небеса…
Ник полз куруманником. Хотя этот термин вряд ли приемлем для описания природных ландшафтов Чукотки. Куруманник, как услужливо подсказывала память, это где-то там, в Сибири: ракита, ива, вереск, багульник, прочие симпатичные растения.
Славный такой кустарник, главное, что высокий, до полутора метров бывает, прятаться в таком - одно удовольствие.
А здесь? Карликовые берёзки, такие же осинки, хилые ёлочки. Причём высотой всё это - сантиметров тридцать-сорок, не больше. Поэтому ползти приходилось не то что по-пластунски - по-змеиному, ужом натуральным вертеться.
Поднимешь голову или какую-нибудь другую полезную часть тела - вмиг засекут.
Хорошо ещё если просто "засекут", так ведь, сгоряча, и отстрелить чего нужное могут.
Он полз уже часов пятнадцать: вниз по склону сопки, слизывая время от времени капельки воды с листьев и цветков морошки. Вода была сладковатой, с лёгким привкусом мёда.
Рядом, в широкой ложбине, начиналось обширное болото, покрытое относительно высоким сосняком, там спрятаться можно было уже по-настоящему. Спрятаться, отсидеться, поразмыслить над случившимся.
Вот и край куруманника, до спасительного леска оставалось всего метров двести - двести пятьдесят.
Ник осторожно приподнял голову над кустами.
Визуально всё было спокойно, солнышко скупо освещало каменистое плато, вокруг - ни души. Вот только те большие, густо поросшие рыжим мхом валуны, беспорядочно разбросанные в отдалении, внушали некоторое опасение. С одной стороны, далековато до них, метров четыреста будет, а с другой, именно там снайпера опытного, с нарезным карабином, он сам и расположил бы.
Полежал Ник в берёзках-осинках ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами - где наша не пропадала?
Метров двадцать и пробежал всего - выстрел щёлкнул сухо и как-то очень уж печально.
Правое плечо тут же занемело.
Больно-то как! А главное, обидно - так лохануться: всё вдаль смотрел, камушки всякие, мхом поросшие, осматривая тщательно, а дозорный, видимо, в куруманнике и засел, совсем где-то рядом. Ник упал на левый бок, пытаясь сорвать винчестер с раненого плеча, - не получилось. В сторону перекатился, нож выхватил из ножен: поздно, припечатало по затылку чем-то тяжёлым, дальше - темнота, круги фиолетовые заплясали неистово…
Сознание вернулось как-то сразу - внезапно и прочно.
Но Ник не спешил сразу открывать глаза, решил для начала прислушаться к ощущениям организма. Правая сторона тела не ощущалась совсем, будто и не было её никогда, шевелились пальцы левой руки - уже хорошо.
Пахло тундровым разнотравьем, родниковой водой и, как это ни странно, аптекой. То ли йодом, то ли мазью Вишневского, сразу не разобрать.
- Спокойно лежи, друг, - протяжно произнёс кто-то, пока невидимый. Голос, похоже, принадлежал подростку. - Всё хорошо. Живым будешь. Рана простая у тебя. После порошка голубой травы быстро заживёт. За три дня. Не сомневайся.
Ладно, поверим. Ник открыл глаза. Оказалось, что он голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, ноги у щиколоток крепко перехвачены тонким кожаным ремешком.
Ну, и кто же здесь такой хваткий?
Господи, Отец мой небесный, стыдно-то как!
Напротив него, метрах в пяти, сидела на корточках чукчанка, зажав между худенькими коленями какое-то древнее ружьишко.
Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у чукчей этот возраст считается уже весьма почётным - как у русских сороковник.
Симпатичная даже: пикантный разрез глаз, чувственные губы, фигурка гибкая, точёная. Во всем облике сила звериная ощущается, грация дикая.
Про такую Саня Бушков обязательно бы что-нибудь эдакое выдал: "Прекрасная охотница, восхитительная в своей дикости, чувственная и опасная…"
Ладно, Санёк далековато нынче, не докричишься, не дозовешься. Если правильно формулировать и в корень вещей зрить, то он и не родился ещё вовсе…
Девчонка невозмутимо смотрела на Ника своими чёрными глазами и молчала.
"Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть не впервой", - подумал Ник, стараясь сохранять на лице маску невозмутимости и полного покоя.
После нескольких минут тишины девушка всё же спросила, указав на Ника тоненьким указательным пальчиком:
- Как зовут того, кто живёт на твоём плече?
Хороший вопрос. Ник сразу понял, что это она про татуировку спрашивает.
Только вот какое плечо имелось в виду?
На левом у него Че Гевара изображён: славный такой, светло-зелёненький, в лихо заломленном берете, с "калашом" в руках. Лет двенадцать уже той татуировке.
А на правом плече - свежая совсем, нанесённая в канун Нового Года.
Нового - тысяча девятьсот тридцать восьмого, в соответствии с модой нынешней.
Это Сизый посоветовал, мол, не стоит выделяться из общей массы, ближе к народным чаяниям надо быть! Сам и наколол, ясен пень.
Чукчанка оказалась сообразительной, сразу просекла те его сомнения и любезно уточнила:
- Того, кто на забинтованном живёт.
- Его зовут, - ответил Ник, стараясь говорить неторопливо и внятно, - Иосиф Виссарионович Сталин.
- Правильно, - неожиданная собеседница кивнула головой. Мимолётно улыбнулась даже.
Ещё помолчали.
- А на другом?
- Того что на другом - Эрнесто Че Гевара.
- Симпатичный какой, - заявила девица, пристально глядя в глаза Нику. - Только мне это всё равно - как их зовут. Те, в пятнистой одежде. Они по-русски плохо говорят. Хуже чукчей. Они обещали за тебя - чай, табак, спирт. Но ты мне нравишься. Покрасивше этого зелёного будешь. Понимаешь? - улыбнулась лукаво и медленно, с намёком, провела ладошкой по своей коленке.
Чего ж тут непонятного? Ник всегда знал, что нравится девушкам. Много всяких у него было, даже американка одна…
Всё бы ничего, да рана давала о себе знать: цветные круги перед глазами, тошнота, предательская слабость.
Новую знакомую Ника звали Айной. Развязала она ему ноги, водой напоила из кожаной фляги. Поболтали с ней немного, типа - посовещались.
Выяснилось, что в двадцати километрах от этого места располагалось маленькое чукотское стойбище.
- Тебе нужна свежая оленья кровь, печень парная, - втолковывала Айна. - Сил наберёшься. Рана заживёт быстро. Там отец Айны живёт. Он шаман сильный. Очень сильный. Поможет тебе, поговорит. Может, Путь укажет.
Да, про "Путь укажет" - оно совсем и не плохо бы, давно пора, устал уже шариться наугад в потёмках.
Но и другой вариант Ник рассматривал - к отцу Порфирию двинуться, Лёху отыскать. Да очень уж опасно: всего одна тропа вела к перевалу, засаду там поставить - самое милое дело. Нет, не стоит рисковать.
Поковыляли по тундре, время от времени сверяя правильность направления по солнцу. Ник еле-еле брёл, прихрамывая, на плечо чукчанки постоянно опирался.
Вот ведь странность: правое плечо ранено, а левая нога - здоровая на все сто процентов - идти отказывалась.
Через два часа расположились на привал. Упал Ник на ягель - мох тундровый, - полежал и понял, что на ноги встать уже не сможет. Тут ещё то ли миражи начались, то ли - бред горячечный: в небе, слева, над бурой скалой, судно океанское двигалось - большое, только фиолетовое, сиреневые блики от иллюминаторов веером рассыпались во все стороны. Красиво - до жути. А в небе, прямо над его головой, медленно и совершенно бесшумно пролетел сиреневый самолёт - гигантский кукурузник. За штурвалом сидел сиреневый же лётчик, улыбнулся ехидно, рукой издевательски помахал, сволочь.
Главное, знакомое Нику океанское судно, уже виденное где-то. Да и кукурузник со сволочью-летчиком - знакомы, определённо.
Загадал, если вспомнит, где всё это уже видел, значит дойдёт.
Долго вспоминал. Вспомнил.
Ранняя весна, Ладога, Ротмистр Кусков, сиреневые миражи. Совсем недавно всё было, жаль, что Ротмистр погиб тогда, жаль…
Как бы то ни было, но вернулись силы, пусть и чуть-чуть только.
На рассвете - а может, и на закате, кто его разберет - добрели до стойбища.
Долго шли сквозь оленье стадо, расчищая себе дорогу берёзовыми прутиками. Потом дымком запахло, лениво забрехали собаки, чумазые чукотские детишки навстречу из яранг выбежали.
Дальше - провал чёрный…
Что-то щёлкнуло в мозгу: обоняние вернулось - затхлость сплошная, пахло каким-то старым тряпьём, сырой землёй, чем-то жареным - непривычно. Вот и слух восстановился, кто-то забормотал монотонно. Всё отчётливее и отчётливее, вначале только отдельные слова были понятны, а вот уже и всё полностью.
- Голуба моя, - прямо-таки с бушковскими интонациями заявил незнакомый низкий голос. - Открывай глазоньки смелей! Ресницы-то - дрожат!
Открыл Ник глаза: полумрак, свеча горит самопальная, судя по запаху, напротив - морщинистая пожилая морда. Чукчянская, бесспорно.
- Слава Небесной Тени! - обрадовалась морда. - Я уж думал, что ты, паренёк, сдох совсем, хотел могилу идти копать.
- Где это я? - спросил Ник.
- Ты в моей яранге, - ответил чукча, раскуривая изогнутую чёрную трубку. - Меня Афоней кличут. Я шаман. А ты, стало быть, тот, который троих "пятнистых" в Долину Теней отправил?
Ник согласно кивнул головой.
- Жёлтое железо, стало быть, ищешь? - продолжал любопытствовать чукча.
В этот раз Ник только плечами передёрнул неопределённо.
- Понятно, - почему-то развеселился Афоня. - Пока ещё не ищешь, но скоро начнёшь искать! Это сразу видно, по глазам.
Шаман был одет в истертую оленью кухлянку, подпоясанную тюленьим ремешком, густо расшитым бисером. К ремешку были прикреплены разные амулеты: цветные кусочки кожи, зелёные нефритовые чётки, фигурка моржа, вырезанная из кости, две серебряные медали - явно, царских ещё времён.
Скуластое, изрезанное глубокими морщинами лицо Афони было тёмно-коричневого цвета, узкие глаза мерцали загадочно тлеющими угольками.
- А где Сизый, где Айна? - хмуро спросил Ник. Не понравилась ему проницательность шамана, совсем не понравилась.
- Кто такой Сизый - не знаю. А Айна здесь. Вон, возле очага сидит, - старик небрежно махнул рукой.
Обернулся Ник, точно - Айна, хотя сразу и не узнать её. Разодета, что та принцесса: малиновый балахон широченный, весь бисером расшитый, на голове шапочка элегантная из меха песца - с пыжиковым хвостом, с шапочки множество монет и кусочков фольги на цветных ниточках свисает, на ногах - камусовые торбаза с голенищами, вышитыми разноцветными оленьими ворсинками.
"Плохо дело, - подумал Ник. - Не иначе, это местный наряд невесты. Сейчас меня женить будут".
Похоже, угадал. Айна что-то залопотала по-чукотски, нетерпеливо так, сердито, настойчиво.
- Ай, эти девчонки, - заулыбался старый Афоня. - Всё им подавай. Много и сразу. Ладно, человек проходящий, посмотри мне в глаза.
Глаза у шамана странные были: то стариковские - голубые, в красных прожилках, то молодые и задорные - зелёные и блестящие, а ещё через минуту чёрными стали, пустыми и страшными. У Ника даже голова закружилась от той черноты…
- Ладно, - Афоня отвёл глаза. - Теперь ладони свои давай, может, в них Путь твой увижу.
Долго изучал ладони Ника, по очереди их внимательно осматривал, остро заточенной палочкой рисовал замысловатые узоры, невидимые простому глазу. В конце концов, отбросил палочку в сторону и, не мигая, уставился куда-то вверх, где конус яранги был усечён и через образовавшееся отверстие были видны спешившие куда-то белые облака.
Минут десять тишина тоненько попискивала, не веря в своё долголетие.