Только сейчас Салтыков вспомнил - художественная фотография Андрея Попова. Исполнение фотопортретов: черных, сеткой и красками. Производственные снимки - специальными объективами.
- У вашего брата были враги, как вы думаете? - спросил Салтыков.
- Относительно врагов я ничего не знаю. А вот относительно женщин он был весьма неразборчив. Я несколько раз предупреждал, что добром это не кончится...
Сегодня утром ко мне пришла Таня Шелепнева. Она в гостинице буфетчицей или горничной работает. Не знаю... Она попросила у меня разрешения зайти в комнату Вадима, чтобы найти там свой письма к нему. Во-первых, у меня не было ключей от комнаты брата. Но их можно было взять у тети Айши, которая убирает у нас. Однако я сказал Шелепневой, что не могу этого сделать без разрешения милиции. Она расстроилась. Боится, что о письмах станет известно мужу. Я попытался убедить ее, что милиция умеет хранить чужие тайны... По-моему, она не успокоилась...
В этот момент на столе Салтыкова задребезжал телефон. Начальник угро снял трубку с такой тоской в глазах, что казалось, в следующую секунду он расплачется.
- Да. Салтыков. Ну чего тебе? - Приналег на стол, вернее, на руку, которая прикрывала край стола. - До восьми вечера дежурит. Ладно... Пригласи ее на полдевятого.
Положил трубку. Выпрямился.
- Шелепнева... - Салтыков не мог сразу найти нужного слова, - его любовь... его увлечение... прошлого времени или последнего?
Попов смутился, даже покраснел:
- Не знаю... К нему домой она давно не ходила. Но они вместе работали. Встречались почти ежедневно.
5
Весь день небо хмурилось, облака плыли низко, над самыми крышами. Плыли, как корабли, друг за другом. Порой они огибали солнце, порой заслоняли его. Жару сменял дождь. Духоту - ветер. В домах хлопали окна. Звенело стекло...
Наступал вечер...
- Таким образом, - говорил Боровицкий, - мы определили три этапа революционного движения на Кавказе... Он проводил политбеседу с сотрудниками Донугро и горугро, со всеми теми, кто в этот вечер оказался на Красноармейской, 39.
За окном ударил гром. Рама качнулась. Каиров взял мраморное пресс-папье, просунул его между рамой и подоконником. Дождь вдруг полил с необыкновенной силой, но вода не заливала в окно. Ветер сносил ее к тротуару. Она изгибалась заметно, как полотнище паруса, закипала на асфальте белыми частыми пузырями. В окнах начал вспыхивать свет, размытый, оранжевый, похожий на отблески костров.
Приоткрылась дверь, из окна потянули ветром, точно из трубы. На пороге стоял сотрудник в новой милицейской форме, с красной повязкой на левом рукаве.
- Дежурные оперативники по горугро, на выход! - крикнул он звонким мальчишеским голосом.
Трое оперативников поднялись, сняли со спинок стула пиджаки, направились к выходу.
- Что случилось? - спросил Боровицкий.
- Убийство на Александро-Невском кладбище! - молодо и бодро доложил милиционер. - Гражданина нашли с финкой в груди. И записку: "Во всем виновата она".
- Может, и виновата, - негромко заметил кто-то.
- Ладно, не будем отвлекаться! - строго сказал Боровицкий. - Продолжим занятия...
После занятий Боровицкий попросил Каирова к себе в кабинет. Прежде чем начать разговор, Боровицкий включил свет, задернул шторы. Только после этого распахнул одну раму.
Дождя не было. Слышался цокот лошадиных копыт о каменку, реже - шуршание автомобильных шин. Где-то в темноте, на Дону, басовито гудел пассажирский пароход.
Боровицкий прошел к столу, отодвинул настольную лампу, сделанную в форме пузатого ангелочка, устремившего взор в голубой, как ясное небо, абажур.
На письменном столе лежало стекло, а под ним - различные бумажки, в том числе календарь и один любопытный документ.
"ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Северо-Кавказского Краевого отдела труда
22 января 1927 г.
№ 2
гор. Ростов н/Д.
1. На основании ст. III Кодекса Законов о труде, производство работ в 1927 г. воспрещается в следующие праздничные дни:
1 января - Новый год.
22 января - День 9 января 1905 г. и День памяти В. И. Ленина.
12 марта - День низвержения самодержавия.
18 марта - День Парижской коммуны.
1 мая - День Интернационала.
7 ноября - День пролетарской революции.
Примечание. День принятия Конституции Союза ССР празднуется в первое воскресенье июля месяца, то есть в 1927 г. - 3 июля.
2. Помимо указанных выше праздничных дней на основании ст. 112 Кодекса Законов о труде на 1927 календарный год устанавливается по краю 8 следующих дополнительных дней отпуска:
23 апреля - страстная суббота.
25 апреля - 2-й день пасхи.
2 июня - вознесение.
13 июня - духов день.
6 августа - преображение.
15 августа - успение.
25 - 26 декабря - рождество..."
- Так, - сказал Боровицкий. - Сегодня суббота, одиннадцатое июня. Мирзо Иванович, поедешь завтра... В Северокавказске будешь тринадцатого. В духов день. Может, это и лучше, что он нерабочий. Улицы окажутся людные. Потребляемость вина увеличится.
- Это хорошо, - сказал Каиров.
- Я тоже так думаю, - согласился Боровицкий. - Значит, в Северокавказске ты ни разу не был. Что о нем тебе сказать? Город красивый, сам увидишь. Населения шестьдесят тысяч. Минеральные источники. Поэтому людей там сейчас, конечно, больше, чем числится официально. Город многонациональный. Пятьдесят восемь процентов русских, тринадцать процентов осетин, одиннадцать процентов армян. Живут там грузины, персы, греки, евреи, поляки, украинцы, татары, немцы, ингуши... Вот так... Что еще? Коммунальные предприятия: кирпично-черепичный завод, водопровод, механические мастерские, электростанция, которая работает из рук вон плохо, спирто-водочный завод Госспирта. Работает отменно. Ремонтные мастерские Северо-Кавказской железной дороги. Типография. В аренде у частных лиц: гильзовая фабрика, консервный завод, пивоваренный завод и одна мельница. Скучно?
- Нет. Почему же? - спокойно ответил Каиров.
- Действительно, почему же? - Боровицкий сел за стол. Кивнул в сторону кресла: - Садись, Мирзо... Говори. Я - весь внимание.
Кресло стояло между окнами, пухлое в подлокотниках, в спинке, однако само сиденье было дряблое и обвислое, как старый проколотый мяч.
- План мой прост, - сказал Каиров уже из кресла. - Но прежде я выскажу сопутствующие соображения...
На этом месте его прервал телефонный звонок. Боровицкий снял трубку. Крикнул:
- Да! - и сразу обрадовался: - Где взяли? На Сенном базаре? Да... Без шума? Молодцы! Хвалю! Приступайте к допросу, через полчаса подойду. - Боровицкий положил трубку. Сказал Каирову: - Сову взяли. Он и пушку вынуть не успел.
Каиров не имел понятия, кто такой Сова. Потому промолчал. Боровицкий понял иначе: дескать, обиделся. Сказал:
- Извини, что прервал тебя. Выкладывай сопутствующие соображения...
Все-таки Боровицкий выглядел молодо. Едва тянул на тридцать. Но Каиров-то знал, что они ровесники.
- Первое, - начал Каиров, - необходимо связаться с учительницей Лосевой и получить от нее письма жены есаула Кратова. В письмах могут быть какие-то фамилии, адреса, наводящие обстоятельства. Обязательно нужно уточнить, кому и когда рассказывала учительница о письме денщика Василия, с кем она советовалась, прежде чем обратиться к вам. Второе: в Краевое административное управление письмо пришло обычной почтой. На всякий случай необходимо поинтересоваться: как там у них приходит обычная почта. Достаточно ли надежные люди вскрывают письма. Не могло ли быть утечки оттуда? Третье: при допросе Строкина следователь не придал особого значения золотому потиру, поскольку Строкин шел за бандитизм, которого даже не отрицал...
- Он не мог отрицать. Он был пойман с поличным...
- Ясно! - отмахнулся Каиров. - Следователь заинтересовался потиром, как далекой загадочной историей, которая к данному делу не относится. А между тем в показаниях Строкина по этому моменту есть весьма сомнительные ответы. Он утверждает, что увидел потир, когда уехала машина. Тогда возникает вопрос: почему золото увидел только Строкин, а другой солдат и поручик не увидели? Предположим, повезло. Но как он смог сохранить его, будучи солдатом? Да и потом - на строительстве шахтерского поселка, когда жил в бараке. Наконец, с двадцать первого года по двадцать третий он находился в заключении за продажу казенного тулупа. Где все эти годы Строкин хранил потир? Куда спокойнее было бы продать его, пропить, проиграть в карты. Короче говоря, есть серьезные основания полагать, что потир попал к Строкину после двадцать третьего года. А принимай во внимание характер его жизни, скорее всего, незадолго до последнего ареста, то есть летом двадцать шестого.
- Никто о пропаже потира заявления не делал, - заметил Боровицкий.
- Неудивительно, - ответил Каиров. - Надо уточнить, кому из специалистов показывали потир. Если он действительно пятнадцатого века, то вполне мог состоять в той описи, обрывок которой прислала учительница...
- Тогда это ниточка...
- Да-да-да!.. Ниточка, которая может вывести к месту, где надо искать содержимое ящика с тремя сургучными печатями. Я смотрел дело Строкина. Он служил в Петрограде в караульной роте. И мог грузить на машины ящики с ценным имуществом. Что касается потира, то следователь своей неопытностью сам натолкнул на ответ. Следователь прямо выложил, что, по мнению специалистов, потир принадлежит к произведениям искусства, похищенным из Зимнего дворца... Мне кажется, в интересах дела нужно показать потир не только специалистам-историкам, но и торговцам-ювелирам. Вот на улице Энгельса, семьдесят четыре, "Часовой и ювелирный магазин Л. Перельман", а на противоположной стороне улицы - "Часы, золото, серебро М. Добина"... Интересно, что они скажут.
- Мысль стоящая, - согласился Боровицкий. - Но где потир? В Москве? В Ленинграде? Кто нам его вернет?
- А жаль, - вздохнул Каиров. - В деле есть фотографии. Показать хотя бы их.
- Можно попробовать, - без особой уверенности ответил Боровицкий.
- Теперь о моей поездке. Вначале я считаю нужным проверить твою версию: убийца завхоза Попова прибыл в Северокавказск с целью вскрыть тайник. Вполне возможно, что так оно и есть...
- Как это осуществить?
- Очень просто. Я приеду в Северокавказск с той же целью, что и он. Вскрыть тайник и вывезти его содержимое. Если убийца, назовем его условно Дантист, соответствует нашей модели, то трех - пяти дней ему будет достаточно, чтобы обнаружить меня. И попытаться принять меры. Так он себя выдаст...
6
Шляпу Каиров купил в Армавире. Поезд стоял здесь долго. Пассажиры, разморенные духотой, дорогой, торопливо выпрыгивали на перрон, низкий, старый, грязный. На перроне оказалось более душно, чем в купе. Каиров уже хотел вернуться в вагон, как вдруг возле камеры хранения увидел грузина со стопкой желтых соломенных шляп. Шляпы были с очень широкими полями. И больше походили на женские. Но покупали их исключительно мужчины. Солнце ли тому виной или святое чувство мужской солидарности, но Каиров стал в конец очереди из трех человек. Грузин выкрикивал:
- Сапсем задаром! Сапсем задаром! Один полтинник!
"Сапсем задаром" было, конечно, рекламным трюком. Потому что в июне 1927 года полтинник весил ровно столько, сколько три года назад пятьдесят полнокровных рублей. Каиров вынул из кармана новенькую сверкающую серебряную монету, где с аверса гордо смотрел государственный герб и лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", положил его в ладонь грузина кверху реверсом - уж больно хорош молотобоец, изображенный на этой стороне.
Шляпа была в самый раз. Каиров забыл о широких полях и полумужском ее фасоне. Тем более рядом с вокзалом, под пыльной акацией, растопырилась фанерная будка, на широкой стене которой ярко и броско было написано: "Государственный пивоваренный трест "Украинская Новая Бавария". Продажа столового и пльзенского пива высшего качества в любых количествах".
Усатый дядька - рубашка на груди вышита крестом - наполнял высокие кружки пивом. Оно пенилось восхитительно. Каиров попросил две кружки.
Возле акации, на пятачке тени, стояли трое ребят, остриженных "под горшок". Один, в синей рубашке, самый маленький, играл на гитаре и пел:
Я вам скажу один секрет:
Кого люблю, того здесь нет.
Кого-то нет, кого-то жаль,
К кому-то сердце мчится вдаль.
Пиво оказалось не только вкусным, но и холодным. С хорошим настроением Каиров вернулся в вагон.
...Поезд прибыл в Северокавказск почти по расписанию, в тринадцать часов, опоздав всего на несколько минут. Широкие сосны по склонам гор озарялись розовым светом, прыгающим с ветки на ветку. Ветки вздрагивали под его прыжками. А может, виной тому был легкий ветер, дующий из ущелья, за которым в дрожащем мареве сиренево проступали лобастые очертания укутанных снегом вершин.
Широкоплечие носильщики стремились в вагоны с такой самоотверженностью, словно встречали не случайных пассажиров, мающихся с багажом, а любимых родственников.
Чемодан Каирова был невелик и легок. Мирзо Иванович отказался от услуг молодого, на вид цыганистого, носильщика, равно как отказался и от услуг чистильщика ботинок, который почему-то преследовал его до самого турникета у выхода в город.
У вокзала росли розы. На большой клумбе. И вдоль тротуара, между кипарисами. Пахло розами, кипарисами... лошадьми. Телегами и тарантасами была запружена вся привокзальная площадь. Лишь возле аптеки, аккуратного каменного домика, на широком фасаде которого была нарисована обвивающая чашу змея, стоял длинный "роллс-ройс" светло-серого цвета. Модель примерно десятилетней давности.
Молодая женщина в бриджах, с распущенными, каштанового цвета, волосами, спадающими на спортивного покроя оранжевую куртку, и седой мужчина в строгом черном костюме (в правой руке черный баул) подошли к машине. Женщина распахнула переднюю дверцу. Мужчина поставил баул на заднее сиденье, обернулся к вокзалу, сверкнув стеклами пенсне.
- Дорогой мой, куда надо? - спросил с козел фаэтона бородатый кучер в белой лохматой шапке. - Да-а-а-став-лю как на орлиных крыльях.
- Гостиница "Эльбрус".
Кучер закатил глаза, зацокал отчаянно, словно Каиров просил отвезти его в Турцию. Потребовал рубль. Сторговались на тридцати копейках. Трамвай в Ростове стоил шесть копеек. Правда, с девяти вечера цена за проезд подскакивала до десяти копеек, а на первом номере трамвая, который ходил от вокзала до Нахичеванского депо, - даже до шестнадцати копеек, но это уже считалось загородным движением.
Когда под Каировым скрипнули пружины фаэтона, "роллс-ройс" огибал привокзальную площадь. Женщина с каштановыми волосами сидела за рулем.
- Чья это машина? - спросил Каиров.
Кучер вновь зацокал языком. Сказал:
- Балшого человека. Адвоката.
- Впереди жена его?
- Нет... Вдовец он. Дочка его... Балшая женщина.
Вопреки посулам кучера фаэтон ехал медленно. Может, потому, что выложенная камнем улица заметно взбиралась в гору, может, и потому, что кучер регулировал скорость движения в соответствии с оплатой. Во всяком случае, Каиров имел возможность спокойно дышать свежим воздухом и рассматривать этот одноэтажный городок, утопающий в зеленых садах, огороженных стенами из белого камня. Встречались здесь и двухэтажные дома, и даже трехэтажные. Но они оставались левее, ближе к центру, фаэтон же двигался в сторону окраины.
- Совэтую посэтить! - Кучер указал кнутовищем на дом, выходящий окнами на небольшую площадь, от которой вниз убегало сразу четыре улицы.
На доме висела длинная фанерная вывеска:
"ШАШЛЫЧНАЯ "ПЕРЕПУТЬЕ"
ВИНА, ХОЛОДНЫЕ КАВКАЗСКИЕ И ЕВРОПЕЙСКИЕ ЗАКУСКИ
З. И. ЛАИДЗЕ"
Недалеко, за Верхне-Осетинской слободкой, расположился кирпично-черепичный завод Максима Павловича Джанаева и единственная в городе паровая химическая красильня В. С. Пупкова.
Глава вторая
1
Дорога от гостиницы уходила вниз вдоль мелкой горной речки, облизывающей камни, крутые и белые, покрытые местами сероватым мхом. На противоположном обрывистом берегу реки, зеленом от густых кустов ажины и кизила, виднелся двор, огороженный новым некрашеным штакетником. За забором стоял дом с разобранной крышей. На крыше сидел человек с молотком.
Из окна были видны горы. Высвеченные ранним солнцем, они дышали туманом и синевой, прохладой, глубокой, подступающей из ущелья.
Дантист опустил занавеску. Медленно прошелся по номеру из угла в угол. Сел на неубранную постель. Вынул из бумажника календарь-открытку. Перечеркнул в июне 13-е число. На оборотной стороне календаря был нарисован рабочий в фартуке и красным по белому шла надпись: "Новый 10% выигрышный заем. По облигациям займа начисляется 10% годовых".
У большого зеркала в деревянной раме, отделанной резными цветочками, Дантист освежил лицо одеколоном из пульверизатора, вытер губы платком. Потом он вышел из номера, запер за собой дверь. И пошел по коридору к лестничной площадке. Ни в коридоре, ни на лестнице ему никто не встретился.
Вестибюль гостиницы был пуст. Дежурный администратор - невзрачная маленькая женщина наливала в кружку кипяток из закопченного чайника с помятым боком. Из середины вестибюля дверь под лестницу была не видна. Дантист решил задать какой-нибудь вопрос дежурной. Тогда, уходя из конторки, он мог бы невзначай повернуть голову и увидеть, по-прежнему ли опломбирована дверь или нет. Однако внимание его привлекло большое объявление на стене, которого вчера еще не было. Он смело пересек холл, впрочем не посмев скосить глаза направо.
Объявление извещало:
"КНИЖНЫЙ И ПИСЧЕБУМАЖНЫЙ МАГАЗИН