Однажды он вошел в ее комнату. Настенька сидела на кушетке, поджав ноги. Читала французскую книгу. Французскому языку ее научила мать. Мать была женщиной, совершенно не приспособленной к новой жизни. Но французский язык знала лучше, чем русский. За год до смерти она начала особенно серьезно заниматься с дочерью. Анастасия не только свободно говорила по-французски, но и читала и писала. И больше того, иногда даже думала на французском языке.
Воронин остановился перед кушеткой. И Анастасия, не поднимая взгляда, сжалась в комок, будто ждала, что он подомнет ее, раздавит.
- Так запомните еще раз... Вы моя племянница, приехали из Ново-Минской. Тятька с мамкой в тифу, а может, от голоду померли. Наряды свои московские - платьица, туфельки - подальше заховайте. И книжки эти тоже. Племянница кубанского казака не может читать по-аглицкому или немецкому...
- А по-французски может? - не сдержалась Анастасия.
- Нет!
- Хорошо, - прячась за раздражение, как за щит, сказала Анастасия. - Я выполню все, что вы сказали. Но я хочу видеть отца.
- Сейчас это невозможно.
- Тогда я возвращаюсь в Москву. Мне надоело затворничество. Я не привыкла к такой жизни, без друзей, без подруг...
- Отпускать вас отсюдова не велено. Я за сохранность вашу башкой отвечаю.
- Ничего не понимаю. Ничего... Я напишу отцу...
- Только не сегодня. На следующей неделе. Всему свой срок.
Анастасия поднялась. Она доставала Воронину до подбородка. Почувствовала тошнотворный запах табака и самогона. И шагнула в сторону. Прильнула к окну.
- Барышня! - сказал Воронин. - На чердаке в стружке хранятся груши и яблоки...
- Принесите! - оборвала Анастасия. Она считала, что нужно показать характер. И насмешливо добавила: - Или вы хотите подняться со мной на чердак?
- Мы хотим, чтобы у вас не был бледный цвет лица, - сказал хмуро Воронин. И кашлянул.
На другой день геологи куда-то ушли еще ранним утром. С рюкзаками, кирками, лопатами. И пелена дождя скрыла их, как скрывала и горы, и дорогу.
Сам отлучился из дому вчера к вечеру, велев женщинам крепко запираться и не впускать в дом никого ни под каким предлогом.
Старуха пекла хлеб. Анастасия любила смотреть, как жена Воронина возится у печи, совершая удивительное таинство серьезно и молчаливо. И в доме, и даже во дворе стоял запах свежего хлеба, сладковатый, хмельной запах.
Часам к трем погода прояснилась. Небо стало синим-синим, с круто замешенными белыми облаками, которые плыли с юга над вершиной горы.
Анастасия подошла к ограде. И посмотрела вверх. Ощущение времени исчезло незаметно, как порою исчезает боль.
- Добрый день или, вернее, вечер, - сказал мужчина.
И она сразу узнала самого молодого из геологов, которого несколько раз видела из окна.
Аполлон улыбался, глядя на нее чуточку смущенно. Щеки у него покраснели. И она тоже почувствовала, что не в силах скрыть румянец. Хотя за последнее время привыкла к пристальным, а порою откровенно восхищенным взглядам мужчин.
- Я так и думал, что у старого егеря есть все основания прятать свою племянницу.
- Разве такие основания вообще могут существовать?
- Да. Посмотрите в зеркало.
- Я не верю зеркалу. Лучше в воду...
- Вы говорите так, словно всегда жили в лесу. А между тем в вас много городского. Вы не похожи на внучку кубанского казака.
Аполлон, не стесняясь, разглядывал ее тонкие белые пальцы, длинные, заостренные ногти.
- Молодые девушки везде одинаковы, - ответила Анастасия. Ей все-таки нравился этот геолог из Москвы. И она добавила: - Le printemps de la vie ne revient jamais.
Аполлон усмехнулся:
- On a tous les ans douze de plus.
- Вот именно. - Анастасия силилась побороть смущение. И даже страх. Как ни суди, но внучке или там племяннице кубанского казака ни к чему болтать по-французски с незнакомым человеком. Однако что-то было в этом мужчине располагающее к откровенности. Кажется, глаза, умные и ласковые. Она не могла сердиться, глядя в них. Она только сказала: - До свидания.
6
Каиров сразу узнал певучий голос уполномоченного ГПУ. Даже в трубке чистый и немного протяжный, будто человек, произносивший слова, хотел их пропеть, но потом передумал, а звучание осталось.
- Мирзо Иванович, милый, ожидаешь?
Каиров ответил:
- Мирзо Иванович человек терпеливый. Более терпеливый, чем квочка.
Уполномоченный захохотал:
- Так не пойдет... Мужчина! Азиат! И вдруг квочка! А почему не сокол, высматривающий добычу?
- Какой сокол?.. Зачем душу крутишь? Говори прямо: ты ко мне придешь или я к тебе?
- Ни то и ни другое. Сапожник молчит.
- Значит, еще не время.
- Там виднее.
- Звони.
- Домой?
- Что говоришь? - удивился Каиров. - Я у себя. В милиции. Часы есть. Смотри на стрелки.
Наступила пауза. Видимо, уполномоченный действительно смотрел на часы.
- Двадцать минут третьего, - донеслось из трубки.
- Вот видишь. Скоро утро.
- Хорошо бы выпить крепкого чая. Всего, Мирзо Иванович.
Положив трубку, Каиров очень зримо представил большой фарфоровый чайник с двумя красными маками на боках, которым уполномоченный гордился, солдатскую эмалированную кружку и подумал, что неплохо бы и в милиции завести чайник, а может быть, самовар, чтобы вот такой глухой ночью ребята могли побаловаться кипяточком. Он и сам любил горячий чай со свежей душистой заваркой. И чтобы варенье было в кругленьких белых розетках с какими-нибудь маленькими цветочками, вишневое варенье, сливовое и обязательно из алычи. И хорошо, когда за окном ветер, и голые ветки трутся о стекло, и тучи спешат, деловые, озабоченные... Тогда чай уже не чай, а наслаждение, словно добрая баня или верховая езда. Впрочем, при одном условии: если на сердце не щемит, если на сердце все спокойно. В противном случае лучше пить вино, или чачу, или простую водку. Но только немного, ради просветления...
Каиров стиснул виски ладонями - голова раскалывалась и без вина. Он поднялся. Медленно подошел к двери, погасил свет, щелкнув выключателем, и вышел в коридор.
Дверь в туалет была распахнута. В коридоре пахло хлоркой и аммиаком, и слышно было, как журчит вода, заполняя бачок.
"Кто из врачей дежурит сегодня в милиции?" - подумал Каиров, но вспомнить не смог.
Доктор Челни сидел за столом в сером двубортном пиджаке, белой накрахмаленной рубашке, при галстуке цвета морской волны. Перед ним на газете пыхтел никелированный чайник, на блюдцах стояли две чашки, высокие, темно-бордовые, с золотой каемкой, а ручки у них были такие тонкие, такие изящные, что боязно притронуться. В маленьких белых розетках лежало варенье. И на розетках были нарисованы мелкие цветы. Каиров различал это ясно.
Челни виновато сказал:
- Я совсем забыл про вишневое варенье. Но это из персиков, - он показал на среднюю розетку, - необыкновенно ароматное. Я бы сказал, нектар.
Каиров на какое-то время закрыл ладонью глаза. Ему показалось, что он спит стоя. Не отнимая ладони он глухо проговорил:
- Я пришел за таблеткой, Семен Семенович. Пожалуйста, как в прошлый раз. Тогда головная боль прошла быстро и усталость вместе с ней тоже.
- Кофеин, - засуетился Челни, семенящей походкой подошел к шкафу, растворил дверки, выдвинул верхний ящик. - Вот. - Он вынул из бумажного пакетика белую таблетку: - Запьете чаем. При содействии горячей воды она быстро растворится в организме. Через три - пять минут вы почувствуете облегчение. Садитесь, Мирзо Иванович. - Челни подвинул к нему чашку и налил в нее чай.
Каиров понял, что он не спит, а только очень устал. И не дело и не время удивляться по поводу такого пустяка, как накрытый для чая стол.
- Сегодня спокойная ночь, - сказал Челни, может, просто для того, чтобы начать разговор.
- Ночь и должна быть спокойной. Так задумано природой. К сожалению, не все задуманное осуществимо.
- Потому что мир вещей существует вне нашего сознания...
- И каждая вещь в себе принципиально непознаваема.
- Вы читали Канта, Мирзо Иванович?!
- Когда в пятнадцатом году я сидел в Екатеринодаре, в политическом изоляторе, у меня было время и на чтение, и на раздумья...
- Вам не кажется, что Кант сильно страшился будущего? И только потому хотел примирить идеализм с материализмом.
- Красивые домыслы, Семен Семенович. Кант путал божий дар с яичницей.
Челни иронически улыбнулся:
- Так просто.
- И вульгарно. Подумали, но не сказали. - Каиров поставил пустую чашку на блюдце и отодвинул от себя: - Правильно подумали. Правильно... Но я не буду оправдываться, напоминать, что в сутках двадцать четыре часа. И у меня нет времени на философию Канта, рыбную ловлю и домино. Даже если бы к суткам добавили три часа или пять, все равно я не стал бы заниматься Кантом. У меня другая задача. Борьба с преступностью. Вот на эту тему я готов говорить с увлечением, как юноша с любимой. А четыре антиномии Канта лучше оставить философам. Хотя одна из них весьма любопытна.
Челни:
- Положение: в мире существуют свободные причины. Противоположение: нет никакой свободы, а все есть необходимость. Вы имели в виду это?
- Семен Семенович, вы угадали. И я могу раскрыть вам тайну. Я сторонник противоположения. Все в жизни порождается необходимостью. Вот почему в основе преступности прежде всего лежат социальные корни.
- Да, - сказал Челни. - Но и наследственные. И религиозные... Я этим несколько интересовался. Не знаю, известно ли вам, что в начале девятнадцатого века в Индии было раскрыто древнее религиозное общество фансегаров, или, как они называли себя, "братьев доброго дела". Братья поклонялись некоему божеству Бохвани, самыми желанными приношениями для которого были человеческие жизни. В основе лежала весьма примитивная формула: блага на том свете находятся в пропорциональной зависимости от количества жертв, принесенных божеству.
- Занятно, - согласился Каиров.
- В религии многое идет от плутовства, от шулерства. Не случайно отмечал Вольтер, что религия произошла от встречи дурака с обманщиком.
Каиров засмеялся:
- С вами беседовать одно удовольствие.
Голова больше не болела. После таблетки, после выпитого чая была бодрость, которую, казалось бы, способен вернуть лишь крепкий сон.
Уже у дверей Каиров обернулся, внимательно посмотрел на Челни:
- Семен Семенович, только честно, вы умеете читать чужие мысли на расстоянии?
- Мне бы так хотелось соврать, сказать "да".
- Тогда откуда это? - Каиров показал рукой на стол. - Чай, варенье... Розетки.
- Жена. Все жена... Настояла, чтобы на дежурстве при мне был горячий чай, варенье...
- Это у вас вторая жена?
- Да... - грустно ответил доктор. - Моя первая жена умерла в Одессе. От брюшного тифа. Я девять лет был верен ее памяти...
- Извините меня, Семен Семенович.
- Нет, нет... Минутку. Позвольте, я закончу свою мысль. Так вот. Вскипятив чай, я увидел из этого окна, что ваша машина стоит у подъезда. Я понял: вы здесь. И решил пригласить вас на чай. Однако вы опередили меня, словно прочитали мои мысли.
- Ловко вы это повернули. Вам надо бросить медицину и заняться адвокатской практикой.
- Возможно, вы правы. Возможно, восемнадцатилетним гимназистом я совершил ошибку.
...Каиров вернулся в свой кабинет. Телефон надрывался.
- Слушаю, - сказал Каиров.
- Приезжай, Мирзо Иванович, - сказал уполномоченный ГПУ.
Через минуту машина фыркнула белым дымком, крепко пахнущим бензином, выползла на шоссе и помчалась; по городу. Луна висела над крышами. Но небо было не очень темным, а словно выцветшим. Где-то далеко на окраине лаяли собаки. Город спал...
Машина остановилась. Каиров широким шагом вошел в один из подъездов трехэтажного дома, на фасаде которого лепилось много различных вывесок; "Рыбхоз", "Райфо", "Заготскот"... И справа, под пыльной лампочкой: "Уполномоченный ГПУ".
...Некоторое время спустя Каиров вышел из подъезда, сел в машину. Бросил шоферу:
- Домой! - Но тут же передумал: - Нет. Сначала в порт.
Спать не хотелось. До сна ли после такого известия: сегодня в 2 часа 47 минут операция "Парижский сапожник" началась.
7
Глубокая ночь. Быстро бегут облака. И луна словно купается в них. Ветер холодит землю. Холодит деревья. Холодит листья. Последние незеленые листья. Он срывает их. Бросает под ноги лошадям.
Шестеро всадников и две лошади без седоков пробираются по узкой размытой дороге, ведущей к дому егеря Воронина. А вот и дом. Он стоит на бугре. И его белые стены видны далеко, точно паруса яхты.
Сипло дышат лошади. Цокают копытами о вымытые камни...
Всадники останавливаются в тени раскидистого граба. Спешиваются. Привязывают лошадей.
Один из них, видимо начальник, решительно говорит:
- Обождем минуту. Сейчас туча луну проглотит... Петро остается здесь. Соболев идет к дому Воронина. Мы вчетвером - к даче...
...Анастасии не спится. В комнате душно. Так душно, что не уснуть, даже сбросив одеяло. "Ну и дикая привычка у моих хозяев закрывать на ночь ставни! И не просто закрывать на крючки, а закладывать поленом... Конечно, если всю жизнь прокоптеть здесь, как эти стены, ничто не будет казаться диким. Я зря злюсь. И на старика особенно. Он, конечно, хитрый мужик. Зверь. Да это и понятно - от рождения дела со зверями имел. Не случайно у моей кровати шкура рыси лежит.
Как мне надоело торчать в этой дыре! И отец... Чем он занимается? За два месяца я видела его всего один раз. И зачем он здесь? Где же обещанный Париж и вилла в Плезансе? "Обожди, дочка, скоро Кубань будет свободной". Говорит, а по голосу чувствуется, что и сам не верит. "Я собой не распоряжаюсь!" Кто же им распоряжается? Борец за идею. Не хочет ли он объявить себя императором Кубани? Интересно, как чувствуют себя дочери императоров? Им все можно или не все?
А ставни я попробую открыть".
Анастасия опускает ноги на ворсистую шкуру. Ощупью находит чувяки. Крадучись добирается до окна.
Засов - толстое, обтесанное полено - поддается с трудом. Девушка напрягает силы... Есть! Прислонила засов к стене. Распахнула створки ставней. Повернула задвижку. Форточка откинулась вправо. Вот он, свежий воздух. Как легко дышится! И приятно, точно в жаркий день утоляешь жажду.
"Аполлон! Он смотрел на меня, словно я редкий минерал. "Вы не похожи на здешних девушек". А на Клеопатру я похожа?"
Чужие шаги врываются в тихое бормотание ветра. Кто-то идет к дому. Шум... И выстрелы. Один, второй, третий... Злобная ругань...
Чья-то фигура метнулась мимо окна, исчезла в кустах за забором. Потом другой человек кричал: "Стой!" - и палил из пистолета...
В доме Воронина произвели обыск. Ничего подозрительного не нашли. Но главный - в серой каракулевой папахе, в длиннющей кавалерийской шинели, как положено, с раструбами на рукавах, в пахнущих сапожным кремом сапогах с блестящими шпорами, которые время от времени позвякивали, с пистолетом в руке и шашкой на боку - говорил Воронину:
- Как же ты недоглядел? На каком таком основании беляков пригрел?
- Геологами они назвались. Справки показывали, - оправдывался Воронин.
- Справки... Бандиты они, а не геологи. Шайку сюда создавать приехали. Забрать тебя, дед, нужно.
- Что же я? Я документам Советской власти верю. Бумага печатями пропечатана. - Воронин говорил неторопливо. И в голосе не чувствовалось волнения. Вот только глаза недобро горели, как у зверя.
Главный удобно сел на стул. Свернул папироску. Прикурил от лампы. Сказал:
- Фамилия ваша Воронин?
- Она самая.
- Поскольку одному из бандитов удалось скрыться, - продолжал главный, - и он представляет опасность для населения, точно голодный волк, вы, товарищ Воронин, должны нам помочь.
Егерь понимающе кивнул.
- Что вы знаете о сбежавшем бандите?
- Зовут его Аполлоном. Роста высокого. Волосы светлые. Молодой. Лет тридцать будет... Веселый. Всегда песенки напевал... Происхождения высокого. Про отца сказывал, что тот к самому князю Кириллу близок был... Больше ничего не знаю.
- Бдительности у тебя, отец, нет... Не пролетарской закалки ты человек... Да ладно... Из этих мест бандит далеко не уйдет...
- Из этих мест можно уйти в самую Турцию, - скептически возразил Воронин.
- Если знать дорогу, - многозначительно заметил главный. - Так вот, Воронин, коли бандитский Аполлон появится в ваших местах, постарайтесь задержать его силой или хитростью. И сообщите нам в кавалерийский отряд или в отделение милиции.
Через четверть часа кавалеристы покинули хутор Воронина. Шестеро с карабинами. И между ними профессор и Меружан - руки связаны за спиной.
Лупа по-прежнему купается в облаках. Только облака стали больше и плотнее.
Где-то воют шакалы...
Прибывает ветер. Кажется, днем опять польет дождь.
Кавалеристы останавливаются подле граба. Приветливо ржут лошади. Главный поворачивается и смотрит на белый, словно бумажный, дом Воронина. Потом решительно достает нож и... разрезает веревки, стягивающие руки профессора и Меружана.
- Мы вас не сильно помяли, товарищи?
"Профессор" шевелит затекшими кистями рук.
Меружан говорит:
- И холостым выстрелом можно запалить волосы, если стрелять прямо в чуб.
- Это Боря Кнут перестарался, - говорит главный.
Кавалеристы негромко смеются.
- По коням!
Осторожно ступают кони. Постукивают о камни копытами.
Восемь всадников скрываются в ночи...