Горейко безнадежно машет рукой – что, мол, в таком случае с тобой говорить! – и принимается за приготовление чая. Делает он это без излишней спешки, сосредоточенно, пользуясь в виде добавок только одному ему известными травами, и напоминает в такие минуты знахаря, колдующего со своими пакетиками над чудодейственным лекарством. Он и пьет чай не так, как все, а из блюдечка и обязательно вприкуску, справедливо полагая, что растворенный в чае сахар портит его вкус.
– Как чай?
– Замечательный.
Чай действительно хорош – душистый и необыкновенно вкусный, – хотя и пьет его Галич совсем по-другому: из стакана, помешивая сахар ложечкой.
– То-то же! – поднимает кверху палец Горейко. – А теперь рассказывай. Понравилось в ресторане? Девушка-то хоть красивая?
– Ресторан хороший. И готовят неплохо. Советую и вам как-нибудь зайти. А девушка – просто загляденье. И кто бы, вы думали, это мог быть? Соломко – деловод покойного Крячко.
– Ну-у? – позабыв на минуту о чае, подается вперед Горейко.
– Но пришла она на это свидание не по своей воле. Ее вынудили.
– И, конечно, она не знает – кто…
– Разумеется. Позвонил какой-то неизвестный по телефону…
И Галич в деталях пересказывает подполковнику свой разговор с Соломко. О том, что он побывал у нее на квартире и познакомился с дочкой, естественно, умолчал: всему свое время.
– Ишь до чего, наглецы, додумались: сотруднику уголовного розыска взятку предлагать! Мало того – еще и угрожать вздумали, – выслушав рассказ Галича, негодует подполковник. – Ты тоже хорош! Почему не доложил, что на тебя наехала машина?
– Думал, простая случайность…
– Он думал… – сердито бубнит Горейко. Успокоившись, наливает в опустевшие стаканы чай и продолжает: – На первый раз прощаю. А теперь прикинем, какую информацию мы можем из всего этого извлечь.
– Мы знаем, что преступник находится в городе… – начинает Галич.
– И он боится нас, чувствует себя не совсем уютно, – подхватывает подполковник. Подумав, спрашивает: – Как ты думаешь: мог всю эту затею с рестораном организовать Марченко?
– Думаю, что нет.
– Почему?
– Сомнительно, чтобы Марченко стал устраивать ужин в ресторане. Не его масштаб. Другое дело – в забегаловке. И потом… откуда у него деньги на взятку? Да еще пятнадцать тысяч!
– Деньги он мог найти в квартире Крячко. Мы же не знаем, сколько наличными держал дома этот Крячко. Прибавь к этому похищенные драгоценности. А ты не допускаешь, что Марченко, и не имея много денег, мог организовать эту встречу в ресторане? Достаточно ему было наскрести какую-нибудь сотню.
– Смысл?
– Запутать нас, направить по ложному следу. Рассуждать он мог так: а что, если я посулю им пятнадцать тысяч? О чем они, то есть мы, подумают? О том, что такую взятку может предложить кто-нибудь из людей состоятельных, у кого водятся большие деньги. А у Марченко откуда большие деньги? Ну, конечно, это не он. А чтобы в милиции окончательно поверили в мою невиновность, пущу им пыль в глаза: приглашу этого сыщика в ресторан.
– Допустим, – соглашается Галич. – А как же тогда с наездом на меня "жигулей"? Машины ведь у Марченко отродясь не было.
– Машину можно взять на время у дружков. Или попросить кого-нибудь из них сделать небольшую услугу – наехать на милиционера. И даже не на милиционера, а на одного знакомого, задолжавшего десятку.
– Версия правдоподобная, однако она не исключает другую, прямо противоположную.
– А именно?
– Марченко к убийству непричастен. Крячко прикончил совсем другой человек, который действительно имеет большие деньги. Он-то и предлагает нам взятку, ставя при этом условие, чтобы мы оставили в покое Марченко. Для чего? Для того чтобы бросить еще большую тень на Марченко и направить нас по ложному следу.
– Резонно… – соглашается после некоторого раздумья Горейко. – Однако подождем. Многое должно проясниться завтра. Ну что, еще по стаканчику?
– Спасибо, Евгений Яковлевич, больше не могу, – отказывается капитан.
– Ну что ж, нет так нет! А я, пожалуй, еще один одолею.
21
– Так вы говорите, он уцепился руками за стропилу, а вы грешным делом подумали, что бедолага повесился? – трясется от беззвучного смеха Улицкий, выслушав рассказ Галича о том, как был задержан Марченко. – Да-а! С этой братией не соскучишься.
Разговор происходит в кабинете следователя прокуратуры. На Улицком, как обычно, черный костюм и ослепительной белизны сорочка. И, конечно, галстук – черный с белым горошком. Можно подумать, что Александр Сергеевич собрался на торжественное собрание в городском театре по случаю какого-нибудь юбилея.
– Что верно, то верно: скучать не дают, – невесело усмехается капитан.
– Хотите послушать этого "висельника"? Я вызвал его на допрос.
– Нет. Лучше уж я займусь составлением отчетов.
– Дело хозяйское, – не настаивает Улицкий.
Марченко, сутулый и осунувшийся, с серым испитым лицом и мутным взглядом косоватых цыганских глаз, появляется в кабинете в сопровождении чрезмерно серьезного милицейского сержанта. На левой щеке задержанного видны четыре параллельные полосы запекшейся крови. Похоже, кто-то совсем недавно прошелся по щеке ногтями.
Отпустив конвоира, Улицкий предлагает Марченко сесть. Покончив с формальностями, следователь закуривает и, откинувшись на спинку массивного кресла, изучающе смотрит на Марченко. Перехватив красноречивый взгляд задержанного, молча пододвигает к нему пачку с сигаретами и спички. Марченко, закурив, торопливо и жадно затягивается, словно боясь, что сейчас у него отнимут сигарету.
– Ну что ж, рассказывайте, Юрий Петрович, – говорит наконец Улицкий. – Я вас слушаю.
– А зачем рассказывать, – пожимает плечами Марченко, – если вам и так все известно? Пишите свой протокол, а я подпишу, и дело с концом.
– Нет. Придется вам все-таки самому все рассказать.
– Ну, украл я, украл! – взрывается вдруг Марченко. – Так не у чужого ведь… Дома украл! Какое кому до этого дело?
– Ага. Значит, украли, – говорит Улицкий и наклоняет голову набок, давая понять, что он внимательно слушает. – Вы продолжайте. Только начните, пожалуйста, с самого начала… Времени у нас достаточно.
– С начала, так с начала, – покорно бубнит Марченко, но тут же, как будто муха его укусила, начинает артачиться: – Да о чем рассказывать-то? Ну, украл я у нее эти сережки и кольцо!
– У кого – у нее? – хочет уточнить Улицкий. – Может, все-таки у него?
– У кого – у него? – таращит глаза Марченко. – У нее! У жены! У Верки! У кого же еще?
– Вот теперь понятно! – бесстрастно замечает следователь. – Так и запишем: у жены. Ну и… дальше?
– А что – дальше? – вздергивает плечами Марченко. – Известно, что… загнал!
– То есть продали, – уточняет Улицкий. – Кому и за сколько?
– В скупку сдал. За сто пятьдесят рублей.
– И где же они, эти деньги? – продолжает спокойно выспрашивать следователь.
– Пропил. Где же им еще быть? – Марченко тщетно пытается изобразить на лице нечто похожее на улыбку.
– Понятно, – кивает головой Улицкий. – А позвольте полюбопытствовать: кто это оставил вам след такой приметный на щеке? На кошку вроде не похоже.
– Это? – Марченко осторожно касается рукой щеки. – Верка, конечно… Кто же еще? Мы маленько поцапались…
– За кольцо и сережки?
– Да нет же! – морщится Марченко, раздосадованный непонятливостью следователя. – Я попросил пятерку, а она…
– Значит, во время ссоры жена еще не знала, что вы украли у нее кольцо и серьги? Верно я вас понял?
– Да, не знала.
"Странно", – думает Улицкий.
А ведь действительно странно: жена Марченко ни разу никому словом не обмолвилась о пропаже своих драгоценностей, а сам Марченко только и знает, что талдычит об этом.
– А что тут такого? – словно угадав сомнения следователя, щерится Марченко. – Она думала, что я никогда не найду ее тайник. А я давно уже заприметил его. Пока она бегала на кухню за совком, я схватил золотишко и…
– А совок-то ей зачем понадобился? – с преувеличенной серьезностью интересуется следователь.
– Убить меня хотела, – неохотно объясняет Марченко. – Убью к чертовой матери, кричит, и будь что будет…
– Надо же! – сочувственно качает головой Улицкий. – Такая вредная жена!
– Еще какая вредная! – не уловив иронии в голосе следователя, переходит на доверительный тон Марченко. – Самая настоящая пила. Только и знает: "Вина не пей! С друзьями не встречайся! Подумай о детях! Смотри, как другие живут! Когда возьмешься за ум?"
– От души вам сочувствую! – и глазом не моргнув, говорит Улицкий. – Мы еще поговорим с вами на эту тему. А сейчас – о деле. И куда вы, взяв золото, направили свои стопы?
– Какие стопы? А-а… стопы. К корешу одному.
– К Хорькову?
– К нему самому. Хорек – парень надежный, выручит всегда.
– Разумеется, – не перечит следователь и, минуту помолчав, продолжает: – Юрий Петрович, в своем рассказе вы упустили одну существенную деталь.
– Какую? – настораживается Марченко.
– Вы забыли рассказать, что в тот вечер заходили еще к своему соседу по площадке Крячко и пробыли у него по крайней мере пять минут.
– И этот жмот накапал? – закипает благородным гневом допрашиваемый. – За полстакана вонючего пойла в милицию пожаловался! Козел вонючий! Алкаш несчастный! Сам так каждый день на ворованное пьет! Ну-у, встретится он мне…
"Неужели он не знает, что Крячко мертв? – озадаченно думает следователь. – На игру это мало похоже. Надо думать, что дело Крячко на этом не заканчивается, а только начинается".
– Ну, хватит, Марченко! – повышает голос Улицкий. – Завелись, как баба базарная… Рассказывайте!
Марченко вбирает голову в плечи и какое-то время обиженно сопит. Наконец начинает:
– Ну… вышел я, значит, из дому, стою и думаю: куда податься? Смотрю – у Крячко окно неплотно занавешено и светится. Я и заглянул. Вижу: Крячко лежит на кровати – нализался уже, алкаш, – а на столе две бутылки вроде как недопитые стоят. Из-под коньяка… Увидел я их, и так выпить захотелось! – Марченко судорожно облизывает сухие губы, будто видит эти бутылки наяву. – Тут я и подумал: а зайду-ка я к Крячко и предложу ему свое золото. Купит не купит, а выпить, быть может, предложит. Стучу, значит, в дверь, а он молчит… Я сильней – молчит. Я толкаю дверь – открывается. Я и вошел. Крячко, как лежал, отвернувшись к стене, так и лежит. Ну и лежи, думаю, тем лучше для меня: не надо просить… Опрокинул я остатки бутылок в рот – граммов по тридцать – пятьдесят там еще было – и в дверь. Вот и все! Правда, перед тем, как выйти, выключил в комнате свет – пусть себе спит… Разве за такое в милицию заявляют?
– Значит, Крячко спал и вас не видел? – уточняет Улицкий.
– Конечно, спал! – таращит глаза Марченко, но тут же спохватывается: – А, может, и нет. Черт его знает! Может, только прикидывался, что спит, чтобы подловить меня. Я ведь поругался с ним перед этим… Вот же гад ползучий! Отпечатки моих пальцев остались на бутылках? Остались! Был я судим? Был! Вот он и смекнул, что можно еще раз меня засадить: как-никак в чужую квартиру залез… Тем более что есть свидетель – похоже, в тот вечер меня видела бабка со второго этажа.
– Из-за чего вы поругались с Крячко?
– Попросил как-то у него опохмелиться, а он сказал, что нужно работать и пить за свои. Слыхали? – в голосе Марченко снова появляются негодующие нотки. – Можно подумать, что он пьет за свои! Это каждый день-то!
Вместо того чтобы присоединиться, как того ожидал Марченко, к его обвинениям в адрес Крячко, Улицкий спрашивает:
– Юрий Петрович, припомните-ка вот что. На полу квартиры Крячко валялись какие-нибудь вещи: одежда там, постельное белье?
– Нет! – трясет головой Марченко. – Ничего там не валялось.
– А что вы искали в шкафу?
– Каком шкафу? – вспыхивает Марченко. – Вы за кого меня принимаете? Что, я вор какой-нибудь?..
– Виноват! – спешит оправдаться следователь. – Я ведь совсем забыл, что вы сидели за благотворительную деятельность. – Пока до Марченко доходит смысл сказанного, Улицкий переводит разговор на другое: – Меня, Юрий Петрович, интересует еще такое. Вам знаком мальчишка, который приносил к Хорькову записку?
– Первый раз видел. Шкет какой-то…
– От кого была записка?
– Понятия не имею. Пацан сказал, что записка от хорошего человека.
– Что в ней было написано? Дословно.
– "Юрка, мотай отсюда. Мильтоны разнюхали, где ты прячешься. Могут быть большие неприятности".
– Хорошо. На сегодня хватит, гражданин Марченко. Протокол допроса подпишете позже.
22
– Как танцульки? – интересуется Галич у Сванадзе.
– Лучше не бывает! – показывает большой палец лейтенант. – Жаль, оркестрик неважнецкий: шума много, а музыка так себе.
– Ты максималист, Тимур. Тебе подавай только все хорошее. Не будь плохого – не было бы и хорошего, – философски замечает капитан и, пододвинув к себе телефонный аппарат, крутит диск. В трубке слышится сухой голос Соломко:
– Заготконтора слушает.
– Здравствуйте, Марьяна Романовна!
– Здравствуйте, Александр Иванович! – узнает Галича Соломко, и ее голос заметно теплеет.
– Тот тип звонил вам?
– Звонил. Минут пять назад.
– Вы сказали ему так, как я велел?
– Да. Слово в слово.
– А он что?
– Ничего. Повесил трубку.
– Ну и отлично! Спасибо, Марьяна Романовна. До свидания!
Галичу хочется сказать еще что-нибудь, просто так, но, взглянув мельком на прислушивающегося к разговору Сванадзе, решает промолчать.
– Он ничего ей не сказал, – кладя трубку на место, говорит капитан.
– Понял, что с тобой каши не сваришь, – заключает Сванадзе.
Спустя полчаса трещит телефон, и трубка отзывается густым басом следователя прокуратуры:
– Александр Иванович? Улицкий. У меня к вам срочное дело. Разузнайте, знала ли в тот вечер, когда был задушен Крячко, Вера Марченко, что ее муж утащил у нее золотое кольцо и сережки. Заодно поинтересуйтесь, кто ободрал Марченко щеку. Он утверждает, что это сделала жена. И еще одно. Узнайте в отделе скупки ювелирного магазина, сдавал ли им Марченко эти вещи. И за сколько. Все! Удачи!
Во второй половине дня Галич заходит к Улицкому. Кроме хозяина кабинета он застает там еще и подполковника Горейко, листающего дело об убийстве Крячко. Кабинет наполнен синим табачным дымом – там, где собираются вместе такие заядлые курильщики, как Горейко и Улицкий, – можно смело вешать в воздухе топор, и капитан вынужден сесть ближе к открытой форточке.
– Какие новости, Александр Иванович? – торопит его Улицкий.
– О том, что Марченко выкрал из дому золотые вещи, его жена узнала только сегодня. От меня… Когда заглянула в опустевший тайник, едва не лишилась сознания. Эти вещи достались ей по наследству от умершей три года тому назад тети. Золото прятала, как она выразилась, на "черный день".
– А этот сукин сын взял и пропил, – ни к кому не обращаясь, сокрушенно качает головой подполковник. – Была бы моя власть…
– Жена Марченко, – продолжает между тем Галич, – показала, что в тот вечер щеку своему мужу разодрала она. Старший сын подтвердил ее слова. Она заявила, что с того злопамятного вечера мужа своего не видела и знать не знала, где он находится.
– Если все это правда, то Марченко действительно не знал, что Крячко мертв. А скрывался он потому, что боялся возмездия за кражу золота у жены… Кстати, что вам сказали в скупке?
– Кольцо и сережки Марченко сдал туда сразу на второй день. Получил за них сто пятьдесят рублей.
– Это что же получается? – смотрит на следователя Горейко. – Марченко к убийству непричастен и его следует отпустить?
– Скорее всего, да, – соглашается с подполковником Улицкий. – Тем более что проведенная экспертиза показала: кровь, обнаруженная под ногтями Крячко, ничего общего с кровью этого пропойцы не имеет. Такие вот дела, товарищи сыщики…
– Как говорится: "Эта песня хороша – начинай сначала!" – хмурится Горейко. – Вот только, с чего начинать. Есть у нас хоть какая зацепка?
– Если не считать отпечатков пальцев третьего человека на бутылках из-под "Наполеона" и стаканах, то ровным счетом никаких, – напоминает Галич.
– Отпечатков, которых нет ни в одной картотеке, – бормочет подполковник.
– А что нам, собственно, известно о "Наполеоне"? – пустив под потолок густую струю табачного дыма, неожиданно спрашивает следователь прокуратуры.
– Полководце или коньяке? – осведомляется Горейко.
– Я имею в виду коньяк, Евгений Яковлевич, – уточняет Улицкий. – Что нам известно о нем, кроме того, что его часто употреблял Крячко? Возможно, это та единственная ниточка, которая может как-то вывести нас на убийцу.
– Единственное, что я определенно знаю, так это то, что никогда не видел этот коньяк в глаза. И не пил, разумеется, – усмехается капитан.
– Это уже кое-что! – не без иронии замечает Улицкий. – Кстати, мне тоже не приходилось лакомиться "Наполеоном".
– Да! – спохватывается Галич. – Один мой одноклассник работает бухгалтером в управлении торговли. Сейчас мы выясним кое-что насчет этого коньяка. – Капитан пересаживается к телефону и через три минуты выдает справку: – В первый и последний раз, да и то в небольшом количестве, этот коньяк продавался в Бережанске два года тому назад. В ресторанах не бывает.
– Не доставляли же этот коньяк для Крячко из Франции! – начинает хмуриться Улицкий. – Возможно, "Наполеон" бывает в других городах?
– В других бывает, – откликается Горейко, прикурив очередную сигарету. – В позапрошлом году мы с женой отдыхали в Сочи, и я видел в одном из ресторанов этого самого "Наполеона". В магазинах же он не продавался.
– Следовательно, – подхватывает Улицкий, – он может быть в ресторанах и других курортных городов: Пицунде, Гагре, Ялте…
– Не исключено, что этот напиток есть в ресторанах Москвы, Ленинграда, Баку, Еревана, Тбилиси… – добавляет Галич.
– В таком случае, – оживляется Улицкий, – следующий вопрос будет таким: каким путем этот коньяк может попасть в Бережанск?
– Скорее всего, железнодорожным, – прикрываясь ладонью от падающего через окно солнечного света, говорит Галич. – По-моему, это самый надежный способ доставки. Особенно, если учесть, что ревизии в вагонах-ресторанах бывают не часто, а у их работников повсюду есть связи.
– А что! – довольно потирает руки следователь. – Похоже, вы, Александр Иванович, попали в самую точку. Значит, вагоны-рестораны… Что ж, придется заняться всеми пассажирскими поездами, которые идут в Бережанск или через него из Москвы, Ленинграда, Киева и…
– … и Одессы, – подсказывает Горейко.
– … и Одессы. Поездов не так уж много, справимся. Начать нужно сегодня же. Думаю, не все еще потеряно.