23
Молодой сержант вводит в кабинет Марченко и выжидательно смотрит на следователя.
– Товарищ сержант, – подписывая какую-то бумагу, говорит Улицкий, – я освобождаю гражданина Марченко из-под стражи. Получите расписку.
Сержант берет протянутую ему бумагу, внимательно ее читает и, козырнув, молча покидает кабинет.
Галич, отвернувшись к окну, делает вид, что не замечает Марченко. Зато тот узнает здоровилу-оперативника, который задержал его на Тупиковой, и от этого ему становится немного не по себе. Правда, ненадолго. Услышав слова следователя, обращенные к конвоиру, Марченко сперва удивляется столь быстрому освобождению, затем веселеет, и от неприятных воспоминаний не остается и следа.
– Гражданин Марченко, – говорит Улицкий, глядя мимо переминающегося с ноги на ногу мужчины, – вы освобождаетесь из-под стражи. Однако до тех пор, пока не будет закончено дело об убийстве Крячко, вам запрещается покидать пределы Бережанска. Подпишите вот подписку о невыезде.
Трясущейся рукой Марченко ставит свою подпись на пододвинутом к нему листе бумаги и нетерпеливо спрашивает:
– Я могу идти?
– Александр Иванович, – оставив без ответа вопрос Марченко, обращается следователь к продолжающему смотреть в окно Галичу, – вы, помнится, хотели поговорить с Марченко с глазу на глаз?
– Да, – оборачивается капитан. – Всего лишь несколько слов.
– Хорошо. В таком случае я оставляю вас наедине, – говорит Улицкий, направляясь к двери.
Проводив взглядом следователя, Галич поворачивается к Марченко.
– Как жить-то собираемся дальше, Марченко?
– А как я должен жить? – хмыкает Марченко. – Как жил, так и буду жить. А вам-то какое дело до моей жизни?
– Я был у вас вчера дома, – тем же ровным голосом продолжает капитан. – У Вити постоянные головные боли. От недоедания… А самая меньшенькая, Зина, все время плачет. Тоже не от сытости, надо полагать. Дома хоть шаром покати. Жена ходила к соседям одалживать хлеб. А вы, Марченко, и дальше собираетесь жить, как жили…
– Я не заставлял ее рожать столько! – огрызается Марченко.
– Но ведь это ваши дети, Марченко, – рассудительно произносит Галич. Внешне он по-прежнему спокоен. – Все они, думается, появились на свет в результате ваших стараний.
– Ну и что? – криво усмехается Марченко. – Какое мне до них дело? Она же выгнала меня из дому! Пусть и изворачивается сама. А я теперь вольный казак – что хочу, то и делаю.
Галич встает и, подойдя к Марченко вплотную, говорит:
– А может, "казак лихой, орел степной"?
– Может, и лихой! Какое кому дело? – нагло ухмыляется Марченко. Он хочет сказать что-то еще, но Галич своей широкой клешней хватает его за лацканы пиджака, притягивает к себе и, оторвав от пола, медленно поднимает кверху. Приблизив таким манером лицо Марченко к своему, тихо с расстановкой говорит:
– Слушай меня внимательно, "орел степной". Если ты хоть раз еще возьмешь в рот спиртное, если ты в течение недели не устроишься на работу, задавлю тебя вот этими своими руками. А вздумаешь скрыться, я тебя из-под земли достану. И никто никогда не узнает, куда ты пропал.
Стараясь освободиться, Марченко несколько раз дергается, но, поняв, что его потуги напрасны, перестает сопротивляться. Лишь дико вращает глазами и хрипит от нехватки воздуха. Наконец Галич разжимает руку. Марченко мешком шмякается на пол и, широко раскрыв рот, судорожно хватает воздух. Когда он приходит в себя, Галич, как и прежде, тихо и внятно говорит:
– Имей в виду, Марченко: ровно через две недели я буду у тебя дома. И не приведи господь, если ты меня ослушаешься! Ты все понял? Повторять не надо?
– П-понял, – всхлипывает, держась за шею, Марченко. – Я… все понял. Только… она же не пустит меня.
– Знать ничего не знаю! – твердо чеканит капитан. – Ползай на коленях, целуй ноги, делай, что хочешь, но помни: через две недели я буду у тебя. А теперь проваливай!
Когда Улицкий возвращается в свой кабинет, Галич сидит на прежнем месте и по-прежнему смотрит в окно. Вначале следователю кажется, что капитан не только не вставал со своего стула, но и вообще не разговаривал с Марченко. И только присмотревшись внимательнее, он догадывается, что это не так. Лицо Галича покрыто непривычной для него бледностью, скулы резко заострились, губы плотно сжаты. Таким Улицкий видит его впервые.
24
Третьи сутки, днем и ночью, сменяя друг друга, Галич, Сванадзе и Роюк толкутся на железнодорожной станции, встречая и провожая пассажирские поезда. Собственно, их интересуют не столько поезда, сколько вагоны-рестораны этих поездов. И вот наконец долгожданная удача.
…Поздно вечером скорый поезд Одесса – Ленинград плавно останавливается у перрона Бережанского вокзала. Двери вагонов открываются и на перрон высыпают пассажиры. Слышатся радостные возгласы, звонкие поцелуи. Здесь же, у вагонов, мешая выходящим, в окружении чемоданов и сумок толпятся пассажиры, ожидающие посадки.
Лавируя между людьми и чемоданами, Галич спешит к середине поезда, где должен находиться вагон-ресторан. Его обгоняет, распугивая людей визгливым сигналом, электрокар с прицепом, на котором горками лежат посылки и мешки с письмами. Следом за электрокаром лихо катит грузовой мотороллер. В его кузове четыре ящика и каждый из них накрыт мешковиной. Судя по бугрящейся мешковине и мелодичному звону, в ящиках бутылки.
"Это то, что мне нужно", – думает капитан и прибавляет ходу. Мотороллер останавливается подле вагона-ресторана, и его водитель, молодой мужчина в потертой кожаной куртке, наскоро поздоровавшись за руку с показавшимся в двери носатым мужчиной, принимается спешно сгружать свой товар. Он подает ящики в тамбур, там их подхватывает, как его успел уже окрестить капитан, Носатый и относит в глубь вагона.
Подстегиваемый профессиональным любопытством, Галич начинает лихорадочно соображать, как бы ему, не вызывая подозрений, сдернуть с какого-нибудь ящика мешковину и увидеть, какой такой секретный груз под ней спрятан. На помощь приходит сам водитель мотороллера. Резко потянув один из ящиков, он неосторожным движением стягивает мешковину с соседнего, но тут же набрасывает ее обратно. И все же Галич успевает разглядеть на больших семисотграммовых бутылках красочные наклейки "Искристого", производимого Бережанским винзаводом.
"Так вот куда сплавляет неучтенное вино уважаемый товарищ Бондарчук! – задумывается, отойдя в сторонку, Галич. – Что ж, это уже открытие. Только какой мне от него прок? Разве что подброшу работенку ребятам их ОБХСС? А впрочем, давай-ка, Галич, пораскинем малость мозгами. Вспомни-ка: директор винзавода Бондарук Алексей Дмитриевич и директор ресторана "Золотой колос" Бондарук Елена Корнеевна с некоторых пор вроде как супруги. Почему в таком случае, когда директор винзавода Бондарук сбывает через этот вагон-ресторан излишки вина, его жена, директор ресторана Бондарук не может через этот же вагон-ресторан получать дефицитный французский коньяк, скажем, из Ленинграда или Одессы, где он наверняка бывает? Может? Вполне может! Ну а коль так, то вперед, Галич, за орденами! Только не торопись, будь поспокойнее".
Дождавшись, когда водитель мотороллера, выгрузив свой товар, отъедет, капитан поднимается в вагон. В полутемном тамбуре он видит Носатого. Склонившись над ящиками и что-то бормоча под нос, он пересчитывает бутылки с "Искристым". Галич осторожно трогает его за плечо.
– Ну что там еще? – не оборачиваясь, раздраженно спрашивает Носатый. Видимо, он принял Галича за возвратившегося зачем-то водителя мотороллера.
– Друг, можно на минуту? – отзывается капитан. – Дело у меня к тебе…
Услышав незнакомый голос, Носатый резко оборачивается.
– Почему здесь посторонние? Кто впустил? Сейчас же…
– Чего расшумелся? – перебив Носатого, обиженно ворчит Галич. – Можно подумать, что я у тебя кошелек с деньгами вытащил из кармана. Я же к тебе, как к человеку… Дело, говорю, есть…
С виду Носатому – не больше тридцати пяти. Потому-то и обращается к нему Галич на "ты". Так естественнее – люди, ищущие в такое время выпивку, особой воспитанностью, как правило, не отличаются.
Носатый меряет непрошеного гостя подозрительным взглядом и грозно спрашивает:
– Чего надо?
– Слушай, будь другом, выручи! – наклонившись к уху Носатого, горячо шепчет Галич. – Понимаешь… вот так бутылка нужна! В долгу не останусь.
– Носит вас тут леший по ночам! Работать только мешаете! – ворчит Носатый. Он достает из ящика бутылку "Искристого" и протягивает ее Галичу. – Пойдет? Гони чирик и чеши отсюда!
"Хорошенькое дело! – успевает подумать капитан. – Вино стоит шесть тридцать, а этот жук сбывает его по десятке".
– Слушай! – укоризненно смотрит на Носатого Галич. – Неужели я похож на человека, который станет пить эту бурду? Ты дай мне что-нибудь такое… понимаешь… "Камю", например, или… "Наполеончика". Сотню выкладываю без всяких!
– Так бы сразу и сказал! – в голосе Носатого появляются уважительные нотки. И все же он выразительно разводит руками и не без сожаления – причиной которого является, по всей видимости, упомянутая сотня, говорит: – Только вот… нету сегодня ничегошеньки. Не успел прихватить.
– Жа-аль! – огорченно вздыхает Галич. – Лучший друг, понимаешь, приехал – только что встретил, – хотелось так угостить, чтобы надолго запомнил нашу встречу… Денег полон карман, а стоящей выпивки хрен найдешь. Вот жизнь пошла!
Старания капитана не пропадают даром. Носатый чешет затылок и, прикинув что-то в уме, советует:
– Ты вот что… Пока еще есть время, бери такси и гони в ресторан "Золотой колос". В прошлый раз я привез им из Одессы ящик "Наполеона". Может, осталось что-нибудь… Спросишь Игоря. Он экспедитором там.
– Спасибо, друг, за совет! – благодарит Носатого Галич и идет к выходу.
25
В отличие от остальных шести бережанских ресторанов, обосновавшихся в самых людных местах города, "Золотой колос" приютился на окраине, в тихом укромном местечке на берегу сонной Луговицы. Вывеска этого ресторана более чем скромная, его окна по вечерам плотно занавешены тяжелыми гардинами, там не слышен грохот и визг современной музыки. Оркестр в "Золотом колосе", конечно, есть. И не плохой. Но играет он музыку тихую и мелодичную, располагающую к неторопливой приятной беседе. И тем не менее, несмотря на столь неудачное "географическое" расположение ресторана и некоторую старомодность, его коллектив из квартала в квартал перевыполняет план, получая за это премии и переходящие Красные знамена, а портрет директора Бондарук Елены Корнеевны вот уже пятый год не покидает городской Доски почета. И все потому, что этот ресторан из-за его неприметности и уединенности облюбовала местная элита, начиная от экспедиторов и завбазами и кончая ответственными работниками обкома и облисполкома.
Понятно, что такой ресторан снабжается лучшими продуктами и напитками и работают в нем искусные кулинары и самые красивые официантки. А его посетители, если уж делают заказы, то, во всяком случае, не на десятку. Отсюда план, премии, переходящие знамена…
В ресторан "Золотой колос" лейтенант Сванадзе попадает поздним вечером, когда Бережанск окончательно погружается в синие вечерние сумерки. Впрочем, вряд ли кому придет в голову, что этот слегка пучеглазый, "в меру упитанный" грузин в дорогих голубых джинсах, тонком светло-коричневом замшевом пиджаке, черной рубашке, с модной сумкой через плечо – инспектор уголовного розыска. Его скорее можно принять за одного из тех предприимчивых и шустрых молодых людей с заметным кавказским акцентом, которые стоят за прилавками бережанских базаров, торгуя лимонами, мандаринами, апельсинами и прочими вкусными, полезными и необыкновенно дорогими дарами благословенного юга.
Вместо того чтобы, следуя примеру штатных посетителей ресторана, войти через парадный вход, Сванадзе направляется к черному ходу. Сперва он попадает в маленький дворик, затем – в небольшой неосвещенный коридорчик и, наконец, оказывается в другом, длинном и освещенном коридоре, в который выходят сразу несколько дверей.
По коридору, катя перед собой тележку с грязной посудой, проходит коренастая конопатая девушка в белом чепчике, из-под которого выбивается прядка рыжих волос.
– Послушай, красавица! – останавливает ее Сванадзе. – Подскажи, дорогая, где я могу увидеть Игорька?
– Какого Игорька?
– Как какого? – таращит глаза Сванадзе. – У вас что, десяток Игорьков?
Лейтенант, конечно, давно успел узнать фамилию экспедитора ресторана "Золотой колос" – Потурай Игорь Михайлович. Знает он также, сколько тому лет, где он живет и все такое прочее. Но не будет же он рассказывать все это девушке. Откуда может знать такие подробности грузин, впервые сюда попавший?
– А-а! – догадывается девушка. – Так вам, наверное, Игорь Михайлович нужен!
– Конечно, он! А то кто же?
– Сейчас я позову его.
Через минуту девушка возвращается и говорит нараспев:
– Он скоро выйдет.
– Спасибо, дорогая! – успевает бросить ей вдогонку лейтенант.
А еще через минуту появляется среднего роста поджарый мужчина в коричневом костюме, поверх которого накинут белый халат. Лицом он похож на жука-долгоносика: темнокожий, черноволосый, остроносый, с тонкими усиками и круглыми, напоминающими ягоды терна, глазками. Идет он не спеша, пристально вглядываясь в лицо незнакомца, как бы силясь загодя определить, с чем тот пожаловал.
– Это вы меня спрашивали? – небрежно роняет Потурай. По-видимому, он все-таки догадался, что нужно этому пижонистому грузину.
Сванадзе прикладывает к сердцу руку и, сотворив на лице виноватую мину, говорит сбивчиво, но напористо:
– Извыны, друг, что побэспакоил! Просба у мэнэ к тэбэ балшой: дастань, дарагой, бутылачка "Напалэон". Пазарэз надо! Дэвушка, панымаешь, такой капризный попался – давай, гаварит, "Напалэон"! Выручи, дарагой!
Между прочим, русским и украинским языками лейтенант Сванадзе владеет свободно. Случается, самые придирчивые ревнители родного языка, услышав русскую или украинскую речь Сванадзе, раскрывают от удивления рты: грузин, а как шпарит по-нашему! И дело тут вовсе не в каких-то особых способностях лейтенанта к языкам. Просто он считает, что стыдно не знать языка народа, среди которого живешь и чей хлеб жуешь. Однако, когда нужно, он может говорить и с акцентом…
– Какой еще "Наполеон"? Откуда он у меня? – недоумевает Потурай. – И вообще… Как ты сюда попал? Если увидит директор…
– Слу-ушай! – страдальчески морщится Сванадзе. – Зачем ти пугаешь мэнэ дырэктор… Зачем дырэктор? Я что, задаром у тэбэ прошу? Или ти думаеш, что у мэнэ нэт дэнэг? Вот оны – дэнгы! Полный карман!
Сванадзе с размаху хлопает себя ладонью по груди, где во внутреннем кармане, кроме служебного удостоверения, расчески и купюры в сто рублей, ничего нет.
– Да пойми ты… – при упоминании о деньгах Потурай становится покладистей. – Каждая бутылка "Наполеона" на учете у директора. Она держит его для этих… шишек там всяких…
– Слушай! Неужэлы нелза харошэму человэку атпустыт адын бутылка "Напалэона"? – умоляюще смотрит в глаза Потурая назойливый грузин. – Всэго адын бутылка! Будэш в Сухум – я тэбэ дэсат бутылка этот "Напалэон" дам. Даром! А ты… – окончательно расстроенный Сванадзе выхватывает из кармана сотенную бумажку и трясет ею перед глазами экспедитора. – Вот аны, дэнгы! Тэбэ что, нэ нужны дэнгы?
Деньги Потураю нужны. Исключительно ради денег три года тому назад он сменил должность инженера-конструктора в Бережанском филиале института Укрколхозпроект на более чем скромную работу экспедитора ресторана "Золотой колос". И не прогадал: хотя зарплата здесь мизерная, зато у него уже есть машина, новенькие "жигули", и кое-какие сбережения. Спасибо землячке, Елене Корнеевне, что надоумила бросить филиал и взяла к себе.
– Так у меня сдачи не будет, – хитрит Потурай.
– Слу-уша-ай! Какой сдач? Зачем сдач? – горячится грузин. – Я даю тэбэ дэнгы – ты мне даеш "Напалэон". Я гавару: балшой спасыб! И ухожу. Тэбэ харшо – и мнэ харшо! А ты – какой-та сдач…
– Ладно! Хрен с тобой! – решительно выпаливает экспедитор, давая понять, что идет на большой риск. – Так и быть, принесу тебе этого "Наполеона". Гони монету и жди меня вон в том коридоре.
Через несколько минут Потурай возвращается. Под халатом у него бутылка, которую он придерживает обеими руками.
– Держи своего "Наполеона"!
– Вот спасыб, дарагой! – радуется Сванадзе. – Вэк нэ забуду!
Он хочет спрятать бутылку в свою сумку, но та, как на зло, не открывается: "заело" замок-молнию.
– Вот, чорт! – ругается в сердцах грузин. – Падэржи, дарагой, бутылка, я сичас аткрою…
Потурай берет обратно бутылку, а Сванадзе, дергая туда-сюда замок, мысленно произносит: "Подержи, дружище, подержи! Покрепче держи! Чтобы побольше осталось на ней твоих пальчиков. Может, ты и есть тот третий, который пировал с Крячко?" Замок наконец открывается, и Сванадзе, взяв из рук Потурая бутылку с коньяком за горлышко, бережно опускает ее в сумку.