Жан Уллье вышел. Низко опустив голову, Малыш Пьер несколько раз прошелся по комнате; от нетерпения топнув ногой, он заломил в отчаянии руки и, когда подошел к камину, внезапно почувствовал, как сжалась у него грудь и по щекам скатились две крупные слезы. И он упал на колени. Сложив в молитве руки, он обратился к Богу, вершившему судьбами королей на земле, с просьбой пояснить его распоряжения и придать ему необходимой силы, чтобы не остановиться на полпути и продолжить борьбу или же смириться со своим несчастьем.
XXI
КАК ЖАН УЛЛЬЕ ДОКАЗАЛ, ЧТО ЕСЛИ УЖ ВИНО ОТКУПОРЕНО, ТО ЛУЧШЕ ВСЕГО ЕГО ВЫПИТЬ
Через несколько секунд в комнату вошли Гаспар, Луи Рено и маркиз де Суде.
Застав Малыша Пьера погруженным в размышления и молитвы, они замерли на пороге, а маркиз де Суде, рассчитывавший, как в доброе старое время, подать приветственный сигнал подъема, почтительно остановился.
Однако Малыш Пьер услышал, что дверь отворилась; он поднялся с колен и, обращаясь к вошедшим, сказал:
- Входите, господа, и простите, что я прервал ваш сон, но мне необходимо сообщить вам важную новость.
- Это нам следует просить прощения у вашего королевского высочества за то, что, вместо того чтобы предупредить ваше желание, мы спали, когда понадобились вам, - произнес Луи Рено.
- Мой друг, сейчас не время обмениваться любезностями, - прервал его Малыш Пьер, - будучи уделом королевской власти в зените славы, они неуместны, когда эта власть попирается во второй раз.
- Что вы хотите этим сказать?
- Мои дорогие и верные друзья, - продолжал Малыш Пьер, повернувшись спиной к камину, в то время как вандейцы стояли перед ним полукругом, - я хочу вам сообщить, что вызвал вас, поскольку возвращаю ваше слово и прощаюсь с вами.
- Вы возвращаете наше слово! Вы прощаетесь с нами! - воскликнули в один голос удивленные сторонники Малыша Пьера. - Ваше королевское высочество собирается нас покинуть?
Затем, переглянувшись, они сказали:
- Но это невозможно!
- И между тем так надо.
- Но почему?
- Потому что мне так посоветовали; более того, меня умоляли так поступить.
- Но кто?
- Люди, в чьей верности, преданности, уме и честности мне не приходится сомневаться.
- Но почему?
- Мне сказали, что даже здесь, в Вандее, роялистское дело обречено на провал и белое знамя теперь значит не больше, чем ненужный Франции простой лоскут; что во всем Париже от силы отыщется немногим более тысячи человек, которые за несколько экю согласятся устроить на улице беспорядки от нашего имени; что у нас нет сторонников ни в армии, ни в высших правительственных кругах и что во второй раз население Бокажа не подымется как один защищать права Генриха Пятого!
- Но скажите, - прервал Малыша Пьера благородный вандеец Гаспар, сменивший свое знатное имя еще во времена первой войны (он не смог более сдерживаться, слыша такие слова), - у кого это сложилось подобное мнение? Кто с такой уверенностью говорит от имени всей Вандеи? Кто смог измерить нашу преданность, чтобы сказать: "Они дойдут досюда, но не дальше".
- Несколько роялистских комитетов - я не могу вам назвать их, - но с этим мнением нам приходится считаться.
- Роялистские комитеты! - воскликнул маркиз де Суде. - Ах, черт возьми! Мне это уже знакомо, и, если Мадам захочет нам поверить, мы сделаем с их мнением то же, то сделал в свое время покойный маркиз де Шаретт с мнением роялистских комитетов своего времени.
- И как же он поступил, мой храбрый Суде? - спросил Малыш Пьер.
- К несчастью, - с поразительным хладнокровием ответил маркиз, - уважение к вашему королевскому высочеству не позволяет мне сказать больше.
Малыш Пьер не смог сдержать улыбки.
- Да, мой бедный маркиз, - сказал он, - но старые добрые времена канули в вечность; господин де Шаретт среди своих сторонников был непререкаемым авторитетом, а регентша Мария Каролина навсегда обречена на правление в рамках конституционной монархии. Наше движение сможет добиться положительного результата при условии, что в рядах его сторонников будет согласие; итак, я вас спрашиваю, есть ли у нас такое согласие, когда накануне боя генералу сообщают о том, что три четверти его войска, на которое он рассчитывал, не готово и не будет участвовать в сражении?
- Это не имеет значения! - воскликнул маркиз де Суде. - Чем меньше нас будет, тем больше славы нам достанется.
- Сударыня, - почтительно обратился к Малышу Пьеру Гаспар, - мы поддерживали вас и говорили вам еще тогда, когда вы, возможно, и не собирались возвращаться во Францию: "Люди, свергнувшие короля Карла Десятого, отстранены новым правительством и не имеют никакой власти; состав кабинета министров таков, что вам не надо его менять; оставшееся с прежних времен духовенство использует все свое влияние, чтобы восстановить монархию, основанную на божественном праве; судебные органы все еще состоят из людей, обязанных Реставрации своей карьерой; армия, самая законопослушная часть общества, находится под началом командующего, который провозгласил, что в политике нельзя придерживаться одного знамени; что до народа, объявленного суверенным в тысяча восемьсот тридцатом году, то он попал в зависимость от самой глупой и неспособной из всех аристократий…" И мы добавили: "Возвращайтесь! Ваше прибытие во Францию поистине можно будет сравнить с возвращением Наполеона с острова Эльбы: население поспешит вам навстречу, чтобы приветствовать потомка наших королей, - его ждет вся страна!" И вот, сударыня, поверив нашим словам, вы прибыли во Францию, а когда вы появились среди нас, мы поднялись на борьбу. И сейчас я считаю губительным для нашего общего дела и позорным для всех нас ваше решение отступить, ибо оно поставит под сомнение ваше политическое чутье и нашу собственную дееспособность.
- Да, - произнес Малыш Пьер, по иронии судьбы вынужденный защищать решение, разбившее его сердце, - да, все, что вы мне сейчас сказали, верно; да, вы мне все так и обещали; но, мои храбрые друзья, здесь нет ни вашей, ни моей ошибки, если горстка безумцев строила воздушные замки, не учитывая реальной действительности; и только беспристрастная история расставит все по своим местам и покажет, что в тот день, когда меня обвинили, будто я была плохой матерью - а именно это мне и сказали, - я ответила так, как должна была ответить: "Я готова принести себя в жертву!" История докажет правоту моих слов, и чем меньше шансов на успех будет иметь мое дело в ваших глазах, тем с большей преданностью вы мне будете служить; однако для меня вопрос чести состоит в том, чтобы без особой необходимости не испытывать вашу преданность. Друзья мои, чтобы не быть голословными, давайте произведем некоторые подсчеты. Сколько человек соберутся, по вашему мнению, под нашими знаменами?
- Десять тысяч человек по первому сигналу.
- Увы! - сказал Малыш Пьер. - Хотя и много, но явно недостаточно: кроме национальной гвардии, король Луи Филипп располагает свободными войсками численностью в четыреста восемьдесят тысяч человек!
- А дезертиры, а подавшие в отставку офицеры? - возразил маркиз.
- Хорошо, - продолжал Малыш Пьер, повернувшись к Гаспару, - я вручаю вам мою судьбу, а также судьбу моего сына. Вам только нужно, не покривив душой и не поступившись совестью благородного человека, убедить меня в том, что на десять шансов "против" мы можем противопоставить два "за", и тогда я не стану настаивать, чтобы вы сложили оружие, и останусь, чтобы подвергнуться тем же опасностям, что и вы, и разделить вашу судьбу.
На этот призыв, обращенный не к чувствам, а к убеждениям, Гаспар склонил голову и не произнес ни слова в ответ.
- Вот видите, - продолжал Малыш Пьер, - ваш разум не согласился с доводами сердца, и было бы почти преступлением воспользоваться такой рыцарственностью, противоречащей здравому смыслу. Не будем обсуждать уже принятое решение: оно, возможно, самое разумное; помолимся Богу, чтобы он помог мне поскорее вернуться к вам в лучшее время и при более благоприятных обстоятельствах, и не будем думать ни о чем другом, кроме отъезда.
Несомненно благородные господа согласились с таким решением, хотя оно отнюдь не соответствовало их душевному настрою, а так как они поняли, что герцогиню уже не переубедить, они лишь молча отвернулись, чтобы она не увидела слезы на их щеках.
Один только маркиз де Суде мерил комнату шагами в нетерпении, даже и не пытаясь скрывать его.
- Да, - продолжил после короткого молчания с горечью в голосе Малыш Пьер, - да, одни сказали, как Пилат: "Я умываю руки", и мое сердце, не пасующее перед опасностями, не отступающее даже перед угрозой смерти, дрогнуло, ибо оно не могло хладнокровно взять на себя ответственность за провал дела и напрасно пролитую кровь - ее уже мне заранее приписывают, другие же…
- Никогда не станет напрасной пролитая за веру кровь! - прозвучал чей-то голос сбоку от камина. - Это слова Господа Бога, и тот, кто их произносит, не боится, несмотря на свое низкое положение в обществе, их повторить после самого Господа Бога: всякий человек, умирающий в вере, - мученик, и земля, впитавшая его кровь, становится плодороднее и быстрее приносит жатву.
- Кто это сказал? - спросил Малыш Пьер, приподнявшись на цыпочках, чтобы рассмотреть говорившего.
- Я, - коротко ответил Жан Уллье, встав со своего табурета и войдя в круг знатных людей и руководителей.
- Ты, мой храбрец? - воскликнул Малыш Пьер, радуясь подкреплению в ту минуту, когда ему уже начало казаться, что он остался совсем один. - И ты не согласен с господами из Парижа? Подойди поближе и выскажи свое мнение. В наше время Жак Простак был бы на месте даже на королевском совете.
- Мне так не хочется, чтобы вы уезжали из Франции, - продолжил Жан Уллье, - что, будь я на месте этих знатных господ, я бы уже закрыл дверь и преградил бы вам путь со словами: "Вы никуда отсюда не выйдете!"
- А какие доводы ты можешь привести, чтобы переубедить меня? Говори скорее, Жан!
- Мои доводы? Вы наше знамя, а пока солдат не сражен в бою, даже если из всего войска, кроме него, никого не осталось в живых, он имеет право высоко и твердо держать знамя над головой до тех пор, пока смерть не превратит это знамя в его саван.
- Продолжай, Жан Уллье, продолжай! Говори! У тебя складно получается.
- Мои доводы? Вы первая королевская особа, вставшая в ряды тех, кто сражается за нее, и было бы ошибкой с вашей стороны оставить своих сторонников, даже не обнажив шпаги.
- Не останавливайся, Жак Простак, говори! - произнес Малыш Пьер, потирая руки.
- Мои доводы, наконец, - продолжал Жан Уллье, - состоят в том, что ваш отъезд накануне сражения похож на бегство, а мы не позволим вам бежать.
- Но, - прервал его на полуслове Луи Рено, встревоженный тем вниманием, с каким Малыш Пьер слушал Жана Уллье, - но измена, о которой нам только что сообщили, сведет на нет все значение наших усилий, и наше предприятие будет выглядеть выступлением безумцев.
- Нет, нет, этот человек прав! - воскликнул Гаспар, весьма неохотно согласившийся с доводами Малыша Пьера. - Любой безумный шаг лучше забвения, на которое мы себя обречем; упоминание об отчаянии людей, отважившихся на этот шаг, займет подобающее себе место в истории, и настанет день, когда народ забудет все, кроме мужества тех, кто повел его за собой; и даже если этот шаг не оставит следа на троне, он все же оставит след в памяти людей. Кто бы сейчас вспоминал о Карле Эдуарде, если бы не было отчаянных боев при Престонпенсе и Каллодене? О сударыня, должен вам признаться, мне бы очень хотелось поступить так, как советует нам этот отважный крестьянин.
- И вы, господин граф, будете тысячу раз правы, - продолжал Жан Уллье уверенным тоном, доказывавшим лишний раз, что он много раздумывал над вопросами, которые, казалось, были выше его понимания, - вы будете правы еще и потому, что главная цель, ради чего ее королевское высочество хочет принести в жертву будущее монархии, судьба которой находится в ее руках, не будет достигнута.
- Как это так? - спросил Малыш Пьер.
- Не успеет Мадам уехать, как сразу же правительство узнает о том, что она покинула наши края, и тут же начнутся гонения, и тем яростнее они обрушатся на нас, чем скорее мы распишемся в своем собственном бессилии. Господа, вы богаты и еще сможете спастись бегством: вас поджидают корабли, стоящие на якорях в устье Луары и Шаранты. Ваше отечество почти повсюду, но мы, бедные крестьяне, словно козы, привязаны к земле, что кормит нас, и скорее выберем смерть, чем разлуку с родиной.
- И как ты поступишь, мой храбрый Уллье?
- Господин Малыш Пьер, мое решение таково, - ответил вандеец, - когда вино откупорено, надо его пить. Раз мы взяли в руки оружие, надо драться и не терять время на подсчеты, сколько нас будет под ружьем.
- Так будем драться! - с подъемом воскликнул Малыш Пьер. - Глас народа, глас Божий! Я верю словам Жана Уллье.
- Будем драться! - повторил маркиз.
- Будем драться! - сказал Луи Рено.
- Хорошо, а на какой день, - спросил Малыш Пьер, - мы назначим наше выступление?
- Но, - заметил Гаспар, - разве не было принято решение выступить двадцать четвертого?
- Да, но эти господа сообщили об отмене приказа.
- Какие господа?
- Господа из Парижа.
- Не предупредив вас? - воскликнул маркиз. - Известно ли вам, что на войне расстреливают за меньший проступок?
- Я простил их, - произнес Малыш Пьер, простирая руку. - Впрочем, эти господа никогда не служили в армии.
- О! Отмена выступления - огромное несчастье! - произнес вполголоса Гаспар. - И если бы я знал…
- И что же? - спросил Малыш Пьер.
- Возможно, я не пришел бы к тому же мнению, что и крестьянин.
- Ба! - произнес Малыш Пьер. - Мой дорогой Гаспар, вы же слышали: если вино откупорено, надо его пить! Так выпьем его весело, господа! Возможно, такое же вино пил Бомануар во время битвы Тридцати. Маркиз де Суде, постарайтесь найти перо, чернила и бумагу в доме, где ваш будущий зять оказал мне гостеприимство.
Маркиз поспешил выполнить просьбу Малыша Пьера; однако, прежде чем начать рыться в ящиках комода и шкафа, переворачивая груды платья и белья, он не смог удержаться, чтобы не пожать руку Жана Уллье и не сказать ему:
- Известно ли тебе, храбрый человек, что ты произнес золотые слова и что никогда еще победный звук твоего рога не радовал мое сердце так, как сигнал "По коням!", который ты сейчас нам протрубил?
Найдя письменные принадлежности, маркиз поспешил их отнести Малышу Пьеру.
Малыш Пьер окунул кончик пера в чернила и размашистым твердым почерком написал следующие слова:
"Мой дорогой маршал!
Я решил не уезжать!
Прошу вас прибыть ко мне.
Я остаюсь, приняв во внимание тот факт, что своим приездом поставил под угрозу жизнь многих моих верных сторонников, и я бы проявил малодушие, покинув их при сложившихся обстоятельствах. Кроме того, я не теряю надежды, что, несмотря на злосчастную отмену приказа о выступлении, мы с Божьей помощью одержим победу.
Прощайте, господин маршал, и не подавайте прошение об отставке, так же как я не подал свое.
Малыш Пьер".
- А теперь, - спросил Малыш Пьер, складывая письмо, - на какой день мы назначим выступление?
- На четверг, тридцать первое мая, - предложил маркиз де Суде, рассудив, что самое лучшее - не откладывать дело на долгое время, - если, конечно, эта дата вас устроит.
- Нет, нет, - произнес Гаспар, - простите, господин маркиз, но, по-моему, нам лучше всего подходит ночь с воскресенья на понедельник четвертого июня. В воскресенье после большой мессы крестьяне обычно долго не расходятся по домам с церковной паперти и их командирам не составит труда, не вызывая подозрений, сообщить приказ о начале боевых действий.
- Мой друг, вам настолько хорошо известны местные обычаи, - сказал Малыш Пьер, - что я не могу не считаться с вашим мнением. Согласен на выступление в ночь с третьего на четвертое июня.
И он тут же написал приказ:
"Принимая решение не покидать Западные провинции и полагая, что они, как и прежде, будут мне верны, я рассчитываю, что вы, сударь, примете необходимые меры, чтобы все подготовить к вооруженному выступлению в ночь с 3 на 4 июня.
Я призываю к себе всех людей доброй воли. Да поможет нам Бог спасти нашу родину; меня не пугает ни опасность, ни усталость, и я выйду к вам на первое построение".
На этот раз Малыш Пьер подписался так:
"Мария Каролина, регентша Франции".
- Ну вот, жребий брошен! - воскликнул Малыш Пьер. - И нам остается только победить или умереть!
- А теперь, - поддержал его маркиз, - если четвертого июня хоть двадцать раз отменят приказ о выступлении, я все равно распоряжусь ударить в набат, и честное слово… после нас хоть потоп!
- Однако есть одно но, - сказал Малыш Пьер, указав на свой приказ, - необходимо немедленно и по надежным каналам довести его до сведения всего командного состава, чтобы нейтрализовать пагубные последствия предписаний, исходящих из Нанта.
- Увы! - произнес Гаспар. - Видно, на то воля Божья, чтобы об отмене приказа узнали так же быстро, как мы хотим, чтобы всем стало известно о нашем последнем распоряжении! Надо своевременно о нем известить наших людей и приостановить первый приказ, дабы сохранить все силы для выполнения второго! Я только опасаюсь одного, как бы наши сторонники не стали жертвой своей храбрости и разобщенности.
- Именно потому, господа, нельзя терять ни минуты, - заключил Малыш Пьер, - и необходимо поработать ногами, пока наши руки не при деле. Гаспар, возьмите на себя оповещение командного состава в Верхнем и Нижнем Пуату. Господин маркиз де Суде займется тем же в областях Рец и Мож. А вы, мой дорогой Луи Рено, сообщите о моем приказе бретонцам. Ах! Но кто же возьмется за доставку маршалу моей депеши? Он сейчас в Нанте, а ваши лица, господа, там уже слишком примелькались, чтобы я мог подвергать вас опасности.
- Я возьмусь, - заявила, вставая, Берта (она сидела вместе с сестрой в дальнем углу комнаты и оттуда слышала весь разговор), - разве это не входит в мои обязанности адъютанта?
- Да, конечно, но, мое дорогое дитя, - ответил Малыш Пьер, - ваш костюм, хотя я и нахожу его прелестным, может не понравиться господам из Нанта.
- Сударыня, раз моей сестре нельзя выехать в Нант, - произнесла Мари, выступая вперед, - то, переодевшись в крестьянскую одежду, в Нант отправлюсь я, если вы позволите, а первый адъютант останется в распоряжении вашего королевского высочества.
Берта было хотела протестовать, но Малыш Пьер, наклонившись к ее уху, тихо произнес:
- Останьтесь, моя дорогая Берта! Мы поговорим с вами о господине бароне Мишеле и обсудим вместе планы на будущее, и он, я уверен, не будет возражать.
Берта покраснела, опустила в смущении голову, в то время как ее сестра взяла письмо, предназначенное маршалу.