Этрусская улица в этот погожий апрельский день на ежегодный Праздник Плеяд была полна народу. Невообразимый шум не смолкал ни миг. Пронзительные напевы торговцев слышались со всех сторон. Шныряли попрошайки и мелкие воришки, срезая заостренной монеткой кошели у засмотревшихся зевак. Уличные фокусники и бродячие актеры невольно помогали им в этом, отвлекая внимание праздношатающихся. Могучие спины рабов гнулись под тяжестью тюков с тканями, прокладывающих сквозь разношерстную толпу дорогу за хозяйским управляющим. Торговля процветала. Лавки с драгоценным шелком манили к себе богатых матрон, многие из которых лишь на словах расписывали свое состояние перед торговцами, умоляюще заглядывая в хитрые глаза с просьбой дать в кредит отрез редкой ткани на новую столу, и завистливо вздыхали, когда чья-нибудь тонкая ручка кидала на прилавок монеты и изящным жестом приказывала рабу следовать за собой с покупкой.
Друзилла велела остановить носилки около лавки, где на вывеске был изображен журавль, стоящий на рулоне с тканью. Прозвище торговца, долговязого и носатого, подсказало ему идею украсить свою лавку, известную дороговизной на весь Рим. Недаром он сегодня дальновидно заслал раба с образцами привезенного шелка во дворец к госпоже Друзилле.
Мессалина недовольно поморщилась, спускаясь вслед за подругой на мостовую. Жаль потерянного времени, а ведь Друзилла обещала заехать с ней в театр Помпея на репетицию новой пьесы. Сам Аппелес должен был танцевать перед ними, и Мессалина уже представляла себе, как она будет наслаждаться созерцанием его прекрасного тела.
Друзилла упивалась всеобщим поклонением, но всем своим видом выражала лишь скуку и высокомерие. Она с деланным равнодушием гладила переливчатый шелк и, не глядя, кивала в ответ на раздающиеся со всех сторон приветствия. Торговец подносил ей все новые и новые рулоны ткани, но Друзилла упорно продолжала молчать.
Мессалина же напротив искренне восторгалась красотой тканей из далекой страны, куда нужно два года добираться на лошадях и верблюдах опасными неизведанными путями. Попутно она продолжала толкать остреньким локотком подругу, напоминая ей о данном обещании.
Наконец Друзилла не выдержала:
– Мессалина, у меня уже синяк. Нельзя так несдержанно вести себя на людях. Все, едем!
Она наконец соизволила что-то выбрать из предложенного Журавлем, потиравшего руки в нетерпении, когда же на стол ляжет толстый кошель, на содержимое которого крестьянская семья смогла бы питаться в течение пяти лет.
– Ты совсем не умеешь держать себя в руках, – едва тронулись носилки, Друзилла гневно отчитала девушку. – Ты должна быть исполнена величия, сознания собственной красоты, никто не должен запросто подходить к тебе и вступать в разговор, пусть любуются и приветствуют издали. Учись, малышка! Тебе скоро замуж выходить, и муж не должен тебя стыдиться, как я сегодня. Ты вела себя как простолюдинка, впервые попавшая в город.
Мессалина потупила взор, чтобы скрыть набежавшие слезы. Ей было совестно, что она опозорилась в глазах сестры императора. Так, глядишь, и закончится их дружба!
– Ой, прости! Прости, тетя Друзилла! Я никогда больше не буду так вести себя! Но – Аппелес! Я сгораю от желания увидеть, как он танцует, а ты ведь сама обещала.
Друзилла рассмеялась над столь обезоруживающей наивностью Мессалины, а та, довольная таким поворотом событий, вдруг встрепенулась, увидев кого-то в окне.
– Ах, смотри, смотри! Какой красавец! А вот этот черноволосый! Вот бы узнать, кто он, откуда приехал, я так люблю знакомиться с новыми людьми.
Слушая весь этот вздор, Друзилла склонилась к уху девушки и с улыбкой прошептала:
– Жар твоего лона грозит испепелить всю округу, тебе необходимо погасить его. Я все устрою для тебя на днях, не волнуйся. Но если ты хоть еще раз скажешь хоть слово, мы развернем носилки обратно.
Мессалина с трудом сглотнула и подняла сияющие глаза на подругу. Она благодарно сжала руку Друзиллы. Та одобряюще похлопала ее плечу и опять вернулась к своим мыслям. А Мессалина принялась молиться всем римским богам подряд, умоляя их ускорить бег солнца по небосводу.
Но если мысли девушки были о приятном, то Друзилла думала о том, что застало утром ее врасплох. Император вдруг упомянул о женитьбе.
Ничто не предвещало беды. Калигула в компании отца и сына Вителлиев рассматривал эскизы новых монет со своим изображением, которые он хотел ввести в обращение. Буря грянула внезапно. Гай Цезарь неожиданно увидел себя рядом с Юнией Клавдиллой. Полетела в стену восковая табличка, император дико закричал, вцепившись себе в волосы, потом упал навзничь и стал биться в судорогах.
Поспешно прибежавший врач велел перенести больного в его покои подальше от любопытных глаз.
– Сынок, эти приступы часто мучают нашего императора? – спросил Вителлий, прислушиваясь к суете за занавесом.
– Это второй. Первый приступ случился у него после того, как он долго пробыл в беспамятстве. Клавдий говорил, что умершая жена держала его при себе в царстве мертвых, и ему пришлось пойти на хитрость, чтобы заставить Калигулу вернуться. Узнав, что Друзилла притворялась Юнией, позвав его к жизни, он в ярости от разлуки с любимой хотел убить ее, и вот тогда-то и настиг его этот удар.
– Мы все скорбим о его потере, – сказал Вителлий, – ведь он даже собственную дочь покарал будто преступницу. Наш император должен поскорей забыть о Клавдилле, иначе память о ней сведет и его преждевременно в царство теней. Каким-то образом надо заставить сенат уничтожить все в Риме, что связано с ее именем, и статуи прежде всего. Я уже давно заметил, что он выбирает те улицы, где нет ее изображений, даже запах лилий вызывает у него слезы. Необязательно для проведения этого указа сенату спрашивать его мнение. Думаю, каждый согласится со мной. Все можно сделать незаметно.
– Ты прав, отец! – восторженно ответил Авл. – Я останусь здесь, а ты прямо сейчас можешь заняться составлением обращения к сиятельным отцам. Я пришлю весточку, когда цезарь придет в себя. Судя по всему, если улеглась суета, значит, он наконец-то спокойно заснул.
Тем временем в триклинии после ухода Вителлия – старшего стали собираться взволнованные домочадцы. Все ждали, когда выйдет лекарь. Ливилла рыдала, ей померещилось, что любимый брат опять впал в беспамятство, как полгода назад. Ее все успокаивали, только Друзилла недовольно морщила точеный носик, изредка покашливая, прикрывшись рукавом. Яркий румянец на ее щеках и кровавые капли при кашле давно бы уже насторожили опытного Харикла, но Калигула казнил его, приказав удушить в Мамертинуме.
Прошло два часа, и врач разрешил сестрам войти к цезарю. Бледный Калигула возлежал на ложе, весь обложенный примочками с целебным настоем. Ливилла порывисто обняла и его и со слезами в голосе сказала:
– Я рада, что ты вернулся к нам, брат.
– Не волнуйся, сестра, ты всегда преувеличиваешь опасность, – голос Гая был слаб, но тверд. – Я не мог долго быть среди моих новых собратьев, мне же надо следить за благополучием Рима.
– Каких собратьев, Гай? О чем ты? – недоуменно спросила Агриппина.
– Не глупи, сестра! – глаза Калигулы гневно засверкали. – Сам Юпитер звал меня на совет в свой храм на Капитолий. Мы вместе с ним и Марсом вдыхали жертвенный дым, насыщая свой разум и плоть.
Девушки переглянулись и промолчали.
– Они хотят, чтобы я явил Риму наследника. И для этого мне надо избрать себе жену.
В наступившей тишине явственно послышался вздох Друзиллы.
VII
Энния Невия безуспешно пыталась связаться с Ливиллой. Ни один раб с посланием не был допущен в императорский дворец, где та проживала вместе с мужем. Дежурства у ворот тоже ничего не дали, так как сестра цезаря никуда не выезжала, а к носилкам Виниция в плотном кольце охранников пробиться рабам не было никакой возможности.
Эннию одолевала тревога не столько за себя, сколько за мужа. Было что-то пугающе странное, когда зимой Калигула назначил Макрона наместником Египта, но все еще не отпускал на место службы и держал в Риме, никак не назначая нового префекта претория. Теперь ни на один прием во дворец Макрона не приглашали, хотя император каждый день слал ему подробнейшие послания и просьбы дать совет в тех или иных делах. Номинально Макрон продолжал числиться наместником "житницы Рима", но на новом посту он не отдал еще ни одного приказа, а старый наместник Флакк все еще продолжал исполнять свои обязанности в Александрии. Невий Серторий вдруг оказался без должности, без власти, и все дни проводил, выполняя различные поручения императора. Он каждое утро являлся в атриум дворца, прислушиваясь к разговорам сенаторов и клиентов, тех, кого не допустили сегодня в опочивальню цезаря или к завтраку с новым римским богом. Его тоже не допускали, вынося ворох табличек, где быстрой рукой Калигулы были начерканы те или иные приказы. И Макрон ехал с проверкой к пожарникам, или к уборщикам улиц, или в Мамертинскую тюрьму.
Самое двусмысленное заключалось в том, что иногда Гай передавал Эннии короткие приказы явиться к нему. После каждого визита она прятала синяки и ссадины, полученные на императорском ложе, и подолгу плакала от унижений в перистиле своего дома, укрывшись от посторонних глаз. Макрон закрывал глаза на эти визиты, но постепенно становился все более нежным с ней, обнимая все крепче, а подарки его становились все изысканнее и дороже. Энния понимала, что он сочувствует ей, но ничего не может поделать с прихотью цезаря обладать ее телом. И она неустанно молилась Юноне, покровительнице верных жен, дабы та избавила ее от этой пытки и помогла быстрее покинуть Рим.
И вот наступил день, когда Макрон вернулся из дворца с пустыми руками, без привычного вороха свитков и табличек. С Калигулой сама Энния не виделась уже две недели, и ей стало ясно: что-то изменилось. Даже Ливилла, близкая подруга, перестала ее навещать. Как-то в театре Энния присела рядом с Друзиллой и Агриппиной, желая пообщаться, но обе тут же встали и пересели, громко сетуя, что дурно пахнет в этой части скамьи. Энния выбежала из театра в слезах и уже не покидала дом ради развлечений, которые точно из рога изобилия сыпались на римлян по приказу императора.
Они с мужем теперь сидели в домашнем саду, обнявшись и следя за струями фонтана. Им даже не о чем было разговаривать, она оба жаждали перемен и скорого отъезда из Вечного города, который предал и отвернулся от них. И именно в эти тяжкие дни, полные мучительного ожидания и ужаса неизвестности, неожиданно пришло письмо от Ирода Агриппы.
"Ирод Агриппа – Макрону.
Мой друг! Я решил вернуться в Рим после долгого отсутствия, чтобы принести свои жалкие дары на алтарь нового римского бога. Да здравствует вечно наш цезарь Гай! Дары мои необычны и выдержаны так долго, как выдерживают вино испанские виноделы".
– Что за бред? – спросил Макрон Эннию. – Какие выдержанные дары? Ты хоть что-нибудь поняла?
– Читай дальше!
"Но постигла меня досадная неудача в Александрии, из-за которой я вынужден задержаться у местных иудеев. И без твоей помощи мне никак не выбраться отсюда. Кредиторы не только пресекли мою свободу передвижения, но и страшно опозорили меня перед всеми. Иудеи решили по – царски встретить меня, но местное население, ненавидящее и презирающее (как и везде!) иудеев, воспротивилось этому, распаленное сплетнями моих недоброжелателей, которым, подумаешь, я несколько задолжал. Группа отпетых негодяев вырядила местного дурачка в роскошные одежды и принялась водить его по улицам Александрии с требованием чествовать царя Ирода. Большего унижения я не испытывал никогда. В довершении всех моих бед Авиллий Флакк запретил мне покидать город, пока я не раздам долги. Но пойми же меня, дорогой друг, после испытанного позора я дал зарок, что ни один асс не покинет мой кошель.
Ко всему прочему, прилагаю послание нашей общины императору, которое Флакк отказался передать, так как ненавидит моих соотечественников. Он всячески раздувает вражду меж греками и иудеями, которая время от времени выливается в уличные стычки и грабежи.
Обещай, что поможешь иудеям Александрии!
Твой Ирод Агриппа.
P. S. Поверь, друг, мои испанские дары придутся тебе по вкусу. Ведь ты всегда любил персики из этого благодатного края".
– Чувствую, затеял Агриппа новую интригу, в которую, по обыкновению, намерен втянуть меня, – заметил Макрон и поднес письмо к дымящейся жаровне. – Лучше сжечь сей странный документ. Бред какой-то! Он что, персиковое вино мне вознамерился привезти? Или я чего-то недопонимаю?
– Невий, мой Невий! – взмолилась Энния. – Лучше проси Гая быстрее позволить нам уехать. Ты и так в опале! О каких интригах может идти речь?
Макрон жестом прекратил эти горестные возгласы и, поцеловав жену в щеку, сказал, что едет на форум за новостями, и заодно прихватил вложенное Иродом послание от иудейской общины.
На форуме бурлил народ. Все взоры были обращены в сторону Палатина, где уже вовсю шло строительство нового дворца цезаря. Подъехав ближе, Макрон увидел, что сам император в пурпурном плаще стоит у храма Кастора и Поллукса и всматривается в угодливо развернутый перед ним чертеж. Он рискнул подъехать и приветствовать цезаря. Калигула вскинул зеленые глаза и, небрежно кивнув, махнул рукой, предлагая присоединиться. Почтительно протянутое письмо он, не глядя, передал секретарю.
– Ave, цезарь! Я, смотрю, ты лично руководишь работами? – Макрон заглянул в чертеж, но ничего в нем не понял.
– Приветствую тебя, префект Египта, – Невию послышалась усмешка в голосе принцепса, и он внутренне напрягся. – У меня большие планы относительно моего нового дома. Он должен стать достойным римского бога. Я украшу его цветным мрамором и великолепной живописью. Лучшие художники распишут стены, и самые искусные мастера изготовят мозаики. А это чертеж моста, что соединит мои покои через базилику Юлия с Юпитером Капитолийским, потому что иногда ему нужен мой совет. (Макрон едва сдержал эмоции. Кем мнит себя Гай?) Храм божественных близнецов станет передней моего дворца. Какова идея?
Макрон не смог вымолвить ни слова, слушая подобное святотатство. Но Калигула, не обращая внимания на его немой ужас, продолжал самозабвенно фантазировать.
– Кто такие Кастор и Поллукс? Всего лишь полубоги, сыновья смертной. Они и слова вымолвить побоялись, когда я сообщил им, что теперь они станут моими привратниками. Я повелел привезти из Греции все прославленные статуи богов, даже самого фидиева Зевса. Я подумал, что будет справедливо, если я заменю головы у этих статуй на свое изображение.
Макрон едва не поперхнулся, услышав такое. Он пристально вгляделся в глаза Калигулы, ожидая увидеть там хоть проблеск разума, но божественное безумие горело во взоре императора, возомнившего себя выше смертных и бессмертных. Неужели никто, кроме него самого, не замечает, что принцепс сошел с ума? Смерть любимой жены и долгое беспамятство помутили разум Калигулы, его нужно лишить власти и запереть под надежной охраной, пока он не натворил бед. Но тут император произнес такое, отчего Макрон вдруг усомнился, настолько ли безумен его бывший друг.
– Знаешь, мой Невий, а ведь мне нужны деньги для осуществления моих планов. Много денег! Настала пора обнародовать бумаги по делу моей матери и братьев, что остались от Тиберия…
– Но ты же сжег их на форуме, цезарь! – удивленно воскликнул Макрон. – Весь Рим был свидетелем, что ты простил доносчиков и свидетелей по этим делам! Ведь это Тиберий раздавал указания по обвинению твоих родных.
– О, да, мой Невий Серторий! Я, может, сжег бы их тогда, но моя милая жена дала мне умный совет заменить их копиями. Они-то и сгорели тогда в пламени. Юния предчувствовала, что рано или поздно им нужно будет дать ход, чтобы не оставить неотомщенными мою мать и моих братьев. Я лично поклялся над их прахом! Берегись, Рим! Дела об оскорблении величия скоро возобновятся!
Теперь перед Макроном стоял уже не безумец, а тиран, дышащий жаждой мести и богатства. Одна маска сменила другую. И Невий испугался. Он поспешно опустил глаза и, стараясь не встретиться взглядом с Калигулой, спросил:
– Божественный, ты так давно назначил меня на должность в Египет, а держишь до сих пор в Риме. Когда мне будет дозволено отплыть к месту новой службы?
– Ах, брось, Невий! Ты же мне так нужен здесь! – Калигула бесцеремонно хлопнул его по плечу. – Кто лучше тебя сможет следить за новыми процессами? Я наслышан о твоем умении составлять тезисы судебных речей и подыскивать талантливых обвинителей и свидетелей. Ты так хорошо показал себя в деле Альбуциллы! Столько сенаторов было приговорено благодаря твоему таланту. Ты ведь немало обогатился тогда!
Макрону стало дурно, у него закружилась голова и пересохло во рту. Он судорожно и сглотнул, прежде чем ответить Гаю.
– Это было одним из последних указаний Тиберия с Капри, ты же помнишь. Я не мог отказаться.
– Ну, конечно, не мог, – Калигула улыбнулся, и Макрон похолодел от этой улыбки. – Ты, к тому же, был лично заинтересован попрать доброе имя той, что прилюдно опозорила тебя, и отомстить старому другу моего божественного деда, как бишь звали его, вот, Аррунцию, который перед этим процессом выиграл у тебя денежную тяжбу. А ты потом наложил лапу на его недвижимость, завладел испанскими медными рудниками.
Макрон молчал, когти ужаса стиснули его грудь так сильно, что он едва дышал. Император отлично осведомлен. О чем еще известно ему? Калигула пристально смотрел на него и наслаждался моментом.
– Ты воняешь страхом, Невий Серторий. А почему? Ты же прекрасно исполнил свой долг перед Римом. Ну и что, что к делу примешались твои личные мотивы? Казна обогатилась, как и ты. Тебе следует гордиться, а не бояться!
Макрон утер пот со лба. Он в мыслях горячо молился всем римским богам, кроме, пожалуй, одного, чтобы этот разговор окончился.
– Я горжусь, цезарь! Все, что я делал, было во славу сената и народа Рима!
– Вот, мой друг! А то, что ты будешь делать сейчас, будет во славу бога Рима, то есть меня, Юпитера Латинского. Сенат и народ Рима тут ни при чем. Я больше не задерживаю тебя, Макрон! Если ты так хочешь ехать в Египет, поезжай, я пошутил, обвинителей в Риме пруд пруди. Я выгнал старых, но на их место всегда найдутся новые. Обойдусь и без тебя! Только не забудь прихватить свою бывшую жену, я знаю, вы опять живете под одной крышей. Она мне порядком надоела, жалкая курица.
Макрон упал на колени и низко склонил голову, чтобы Калигула не смог разглядеть выражение его лица. Когда он поднялся, император уже опять углубился в чертеж и не обращал на него ни малейшего внимания. Макрон по старой солдатской привычке взметнул руку вверх, гулко ударил кулаком по своей груди и стал спускаться вниз. Но если б обернулся, то увидел бы, каким взглядом провожает его новый Юпитер Латинский. Взгляд этот был столь же смертоносен, как и удар молнии.
И лишь переступив порог своего дома, Макрон вспомнил, что забыл попросить цезаря разобраться с делом Ирода Агриппы. Ему пришлось еще полчаса повоевать со стилем в руке, пока он не составил прошение Калигуле отпустить хитрого иудея из цепких лап александрийских кредиторов. Макрон был уверен, что благоволивший к Агриппе цезарь не замедлит вызволить его из неподобающего плена. А под вечер ему принесли записку от императора, содержавшую краткий приказ из Рима не выезжать. Бывший префект претория лишь пожал плечами.