Михайлов поднес пустой бокал к уху. Тонкое стекло тревожно запело.
- Юрий! - крикнул Михайлов. - Вниз, к приборам! Кажется, начинается…
Все трое бросились в трюм. Стрелки приборов плясали зашкаливая.
Покровский приложил ладонь к мачте и испуганно отдернул.
- Дрожит! Николай Николаевич, она дрожит! - Михайлов переменился в лице.
- Всем немедленно покинуть судно! И вам, Юрий, тоже. Никаких возражений! Я вам приказываю… О, ч-черт…
Михайлов обхватил голову руками. Лицо его исказила гримаса чудовищной боли. Через секунду застонал и Эльбенау. Покровский корчился на трапе. С большим трудом они выбрались в кают-компанию, где бокалы подпрыгивали на столе, как живые. Под звук бьющегося стекла они преодолели последнее расстояние, отделявшее их от берега. И только оказавшись на причале, все трое перевели дух.
- Ну, знаете ли, господа естествоиспытатели, - покачал головой Эльбенау, - я к вам на вашу шайтан-фелюгу больше не ходок.
Из высоких окон Штаба открывалась листва каштанов, сквозь шумящую их зелень белела колоннада Графской пристани, а меж колонн просвечивало синее в белых застругах море.
Командующий флотом Черного моря подвел капитана второго ранга Михайлова к карте Западного полушария. Густая синяя штриховка покрывала в морях и океанах зоны действия германских подводных лодок и минные поля, проливы перечеркивали пунктиры стальных сетей и волнистые линии рубежей противолодочных барражей.
- Как видите, - пророкотал адмирал, - задача ваша не из легких. Чтобы перейти из Генуи в Архангельск, вашей подлодке предстоит пересечь зоны самых активных боевых действий на морских театрах. Я уже не говорю о том, что вам выпала честь впервые в истории русского подводного плавания пересечь открытый океан. Не буду скрывать опасности этого предприятия. Мы купили у итальянцев малотоннажную подводную лодку прибрежного действия. Выход на ней в океан сопряжен с известным риском, да и сам поход непрост даже для океанских субмарин. Поэтому я вам даю право персонального отбора людей для выполнения этого - считайте стратегического - задания. Да-да, стратегического, ибо ваша малютка положит начало большим подводным силам флотилии Северного Ледовитого океана.
- Ваше высокопревосходительство, я прошу разрешения совершить этот поход силами моей нынешней команды.
Лицо адмирала приняло недовольное выражение.
- Но у вас, насколько осведомлен я, много неблагонадежных людей…
Михайлов не согласился с командующим:
- Они все проверены в боях, господин адмирал! С другими я не смогу выполнить возложенную на меня задачу!
Адмирал ответил не сразу.
- Ну что ж, как вам будет угодно…
Черные шелковые шторки запахнули секретную карту.
В окнах дома кавторанга Михайлова горел красноватый свет свечей. Город экономил электричество.
В полутемной гостиной сумерничали две пары. В дальнем углу, присев на подлокотник кресла, мичман Покровский перебирал струны гитары. Он пел Оленьке, и та слушала, тревожно внимая каждому слову.
Надежда Георгиевна раскладывала пасьянс, прислушиваясь к пению. Михайлов завороженно следил за ее тонкими быстрыми пальцами. Он, как и Покровский, был в черном виц-мундире при галстуке.
- Любовь моряка, - вздохнул кавторанг, - всегда обречена… Судите сами: свидание, каким бы желанным и заветным оно ни было, в любую минуту может быть принесено в жертву службе: по стуку вестового в дверь, по выстрелу из пушки, по флагу большого сбора…
Покровский пел:
- Когда-то рыцари совершали свои подвиги во имя дам, - продолжил свою мысль кавторанг, - мы же теперь должны вершить свои дела, отрекаясь от женщин, отвергая их любовь… И если я, командир, например, собрался на свидание к прекрасной даме и вдруг узнаю в последнюю минуту, что механик не произвел зарядку аккумуляторов или штурман не уничтожил девиацию компасов, свидание летит к черту! В электрических, в магнитных полях невозможно быть рыцарем.
Надежда Георгиевна слушала и не слушала его.
- Мне кажется, когда любишь человека, - тихо сказала она, - начинаешь любить все, что с ним связано… Пустячные вещи, согретые его руками или даже просто удостоенные его взгляда, вдруг наполняются особым, таинственным смыслом…
Михайлов поцеловал ей руки, потом спрятал лицо в ее ладонях.
Покровский перебирал гитарные струны.
Вещунья-тревога мне сердце сжимает.
И этот романс мне ужель не допеть?!
А наш броненосец усталый качает
То мертвая зыбь, то "рогатая смерть"…
Они, прощались в маленьком греческом ресторанчике близ Херсонеса. Музыканты играли беспечную "Бузуки".
Вечернее солнце зацепилось за частокол труб доз крейсера, дымившего у входа в Стрелецкую бухту.
- Дмитрий Николаевич сделал Оленьке предложение, сообщила Михайлову Надежда Георгиевна.
- Ну что ж, - усмехнулся кавторанг. - В этом своя логика… Царевич Елисей, разбудивший спящую красавицу… Я бы хотел, - вздохнул он, - чтобы наши свадьбы были сыграны вместе… Быть может, даже в этом ресторанчике… Я бы хотел снять погоны и всецело отдаться науке… Война близится к концу, и все это так реально, как то, что я держу сейчас твою руку в своей… Но между вами еще год - глубокий, как пропасть. Все будет через год, если удастся перейти эту бездну. А пока возьми вот это, - Михайлов достал из нагрудного кармана кителя изящную серебряную вещицу на цепочке - небольшую копию боцманской дудки.
- Что это?
- Манок для дельфинов… Я сделал его так, что он издает иерозвук, на который охотно идут дельфины… Когда тебе станет грустно, позови их. Это надо делать вот как…
Они вышли на обрывистый берег бухты, где разрозненные колонны древних базилик подпирали вечернее небо, и Михайлов приложил к губам свой чудо-свисток. Вскоре и в самом деле водную гладь взрезали спины играющих дельфинов.
"Аве Цезарь!"
…Генуя просыпается рано. Среди белых домов и черепичных крыш, так похожих на севастопольские, катило по горбатой мощеной улочке ландо, запряженное парой мулов в соломенных панамах. На мягких подушках покачивались русский военно-морской агент в Италии барон Дитерихс и командир строящейся подводной лодки "Святой Петр" кавторанг Михайлов.
- Я должен предупредить вас, Николай Николаевич, о том, что в здешних морских кругах много говорят о вашем изобретении…
Барон многозначительно поднял брови. Михайлов улыбнулся, давая понять, что он не разделяет опасений морского агента.
- Пустяки… Просто мне приходится много заказывать в здешних мастерских и магазинчиках… Приборы, детали, материалы… У нас в России нет того, нет сего…
- Говорят, вы сооружаете на лодке какой-то чудо-аппарат, способный распознавать и указывать корабли противника.
- Ничего особенного. Опытная установка. Раз уж представилась такая возможность, грех ее упускать. Шутка ли - можно монтировать параболические антенны прямо в прочном корпусе - без ущерба для штатного оборудований
- И все-таки я считаю своим долгом напомнить вам - настаивал на своем Дитерихс, - что Генуя, - город прифронтовой и потому наводнен разведками всех мастей. Будьте осторожны!
- Будьте покойны! Еще месяц-другой, и никакая разведка не сыщет нас в море.
В портовой траттории русские и итальянские моряки собрались поглазеть на петушиный бой. Одного петуха раззадоривал боцман Деточка, другого - итальянский унтер-офицер. Хохот, крики, подначки… Но петухи вели себя архимирно, налетать на соперника и клевать его не желали, норовили отскочить в сторону друг от друга.
Наконец морякам это надоело. Деточка поднял своего незадачливого бойца и показал его зрителям.
- Вот, к примеру, петух! На что уж глупая птица, а и та понимает: драться не резон. А мы, люди, умнее вроде бы всякой твари, а деремся так, что перья летят. Может, пора и нам эту бойню кончать, а, братцы? Трактория одобрительно загудела.
В каюте подводной лодки Михайлов отсчитывал мичману Покровскому лиры:
- Значит, так, Юрий Александрович, возьмите две катушки Румфорда, реостат, шеллак и бунзеновскую горелку… Уплатите за листовую медь и лудильные работы…
И вечер - ваш.
За спиной мичмана Покровского громоздилась в глубине отсека недостроенная установка иерофона: раструбы уходили к хитро свитым медным улиткам, походившим на извилины искусственного мозга.
Мичман в белой фуражке, белом кителе и белых брюках весело сбежал по трапу на причал и зашагал к портовым воротам, беспечно покачивая в руке легкий саквояж.
В центральном посту подводной лодки "Святой Петр" Михайлов отлаживал последние детали иерофона, когда к нему спустился военно-морской агент в белом кителе, но уже без погон, с золочеными нашивками на английский манер. Михайлов взглянул на свои руки, испачканные краской и маслом, протягивать ладонь не стал. Барон был сух.
- Николай Николаевич, итальянские власти просят ускорить выход вашей лодки в море. Ваш революционизированный экипаж разлагающе действует на местный гарнизон, в частности, и на мастеровых вообще.
Михайлов усмехнулся.
- Не волнуйтесь, выйдем при первой возможности. Сказать по правде, нам и самим здесь изрядно осточертело!
Кавторанг вытер руки паклей к швырнул ее себе под ноги.
День отхода наконец наступил. Команда "Святого Петра" в белых брюках и форменках была выстроена на верхней палубе. Итальянский военный оркестр играл прощальный марш. Десятки горожан, докеров, матросов пришли на причал, чтобы проводить маленький отважный кораблик в опасный путь. Узкое тело субмарины плавно оторвалось от пирса и двинулось к боновым воротам. Михайлов стоял на мостике, держа ладонь у козырька. Дитерихс вполголоса заметил итальянскому адмиралу: - Аве Цезарь, моритури тэ салютант! Я очень удивлюсь, если узнаю, что они добрались хотя бы до Гибралтара…
"Святой Петр" уходил в открытое море.
Фотокорреспондент, утвердив треногу на набережной, сделал снимок русской субмарины. Он не знал, что эта фотография будет последним земным следом "Святого Петра".
Часть вторая
Парк в стиле "ретро"
Оксана Петровна позвонила Шулейко в самый разгар послеэкспедиционных отчетных работ, к этому времени он уже перестал различать, когда раннее утро, а когда поздний вечер, когда воскресенье, а когда понедельник.
Она позвонила в субботу.
- Алексей Сергеевич? У меня ксерокопия вашего дневника.
- Моего? - изумился Шулейко, не сразу поняв, о чем идет речь.
- Да, той тетради, что вы принесли. Наши криминалисты сделали все, что смогли. Не удалось разъединить лишь несколько страничек. Но и то, что удалось прочитать, - очень интересно.
- Когда я смогу вас увидеть?
- Приезжайте в понедельник ко мне на работу. Кабинет номер четыре…
- А сегодня? Нельзя ли сегодня? Скажите, куда мне подойти, и я подскочу в любое место.
- Сегодня у меня очень сложный день… Но если вам так уж не терпится, приезжайте на Вторую Бастионную, угловой дом…
Оксана Петровна вышла ему навстречу из небольшого частного домика в синем перепечканном известкой халате. Она несла ведра со строительным мусором.
- С полными, с полными! - улыбнулась на Шулейко. - Это к удаче… Подождите минутку.
На улице трезвонил колокол мусоровозной машины, призывая местных жителей поспешать с "черными" ведрами. Помойных баков в севастопольских дворах не держали по причине жаркого климата.
Алексей Сергеевич взял у хозяйки дома ведра и сам отнес их к машине. Водитель - рыжий парень в черной футболке - меланхолично звонил в колокол, подвешенный к кузову-контейнеру,
Шулейко знал за своими глазами одну особенность: что бы он ни разглядывал, но если предмет внимания носил какую-то надпись или просто какие-либо пометки, взгляд сразу же схватывал все буквенное и цифровое: будь то подпись к картине, шапка газеты в руках соседа или ценник в витрине. Эта привычка, совершенно необходимая ему как ученому-изыскателю, ставила его порой в неловкое положение, особенно в гостях, когда, повинуясь неистребимому буквочейству, он поднимал с накрытого стола чашку, блюдечко, вилку и начинал изучать фабричное клеймо, даже не догадываясь, что хозяева конфузятся, ибо донышко чашки украшали чаще всего отнюдь не севрские мечи, а столовое "серебро" не было помечено пробами благородных металлов. Однажды в троллейбусе он невольно вогнал в краску девушку в просвечивающей блузке, пытаясь прочесть "лейбл", пристроченный на ее груди.
Вот и здесь, у машины, взгляд Шулейко непроизвольно приковала надпись "IERIHON", белевшая на футболке шофера, и полустертая славянская вязь, обегавшая край колокола: "ИРЕНА. 1910 г.".
- Откуда у вас этот колокол? - поинтересовался Шулейко у шофера.
- А черт его знает! - сплюнул рыжий. - Я его вместе с машиной принял… Сменщик подвесил… Щас на пенсию ушел, все забрать грозится. А штука хорошая - во звонит! - И он шарахнул языком в колокол. - Аж на Малашке слышно.
Шулейко удивился лишь сходству латинских букв на футболке и русских на бронзовой реборде: "IERIHON" - "ИРЕНА" - не белее того. Он высыпал в контейнер куски штукатурки и отнес пустые ведра во дворик.
- Извините, но пригласить к себе не могу - ремонт, - пояснила Оксана Петровна. Она протянула серую картонную папку с типографской надписью "Уголовное дело №… Начато… Окончено…"
- Не обращайте внимания, - усмехнулась она, видя, что название папки произвело впечатление на Шулейко.
Шулейко пристроился на боковом сиденье троллейбуса. Его толкали, его просили "пробить" талончик… Он ничего не замечал и ничего не слышал. В пальцах его подрагивали листки, сероватые от графитовой напыли. "26 февраля 1918 года. Атлантический океан. Ш - 26°07′ Д - 24°20′.
…Утешаю себя тем, что в моем положении много надежды. Из всех потерпевших несчастье на море я, наверное, в лучшем положении. Корабль мой крепок и надежен стальные отсеки не дают течи. В шторм я задраиваю верхний рубочный люк. Правда, несчастную субмарину швыряет как пустую бутылку в пьяном кабаке. Но я принайтовливаю себя к койке и пережидаю свирепую качку, предаваясь воспоминаниям былой жизни…
Провизии мне хватит на год и более - трюм забит консервами. Воды в питьевой цистерне тоже много. К тому же ящик с бутылками кьянти, прихваченный из Генуи, не опорожнен и наполовину. На завтрак разогреваю на свече банку тушеной говядины или открываю шпроты. Потом завариваю, чай (запасы кофе кончились месяц назад) и пью его вприкуску с галетами или сухарями. Потом поднимаюсь на мостик и обозреваю горизонт в бинокль. Фальшфейер всегда наготове.
Три дня назад к вечеру я заметил дымок угольного парохода. Он шел на вест в трех милях у меня по корме. Я привязал к головке перископа фальшфейер, зажег его и поднял ствол перископа на максимальную высоту. Меня заметили, и я едва не пустился в пляс на крыше, боевой рубки, когда увидел, что мачты судна створятся, судно шло ко мне. Я предполагал нейтрала - скорее всего испанца - и не ошибся.
Купец шел на всех парах - я уже различал его торговый флаг, как вдруг пароход резко отвернул и тем же полным ходом двинулся прочь, показав мне белый бурун за кормой. - Должно быть, капитан, увидев силуэт подводной лодки и опасаясь моего несчастного корабля, как гремучей змеи, бросился наутек.
Германские субмарины наводили страх даже здесь - в Центральной Атлантике…"
Шулейко перелистал ксерокопию, пытаясь поскорее найти ответ на мучивший его вопрос - что же все-таки произошло с экипажем "Святого Петра"? Как случилось, что командир остался на подводной лодке один посреди океана?
Листки были сложены в том порядке, в каком удавалось разъединять слипшиеся страницы дневника. И то, что он искал вначале, обнаружилось на самом дне папки.
"17 ноября 1917 года. Гибралтарский пролив.
Из Генуи в Лиссабон.
Курс 240°.
Мы благополучно миновали Гибралтарский пролив, и за мысом Сант-Висент Атлантика, несмотря на позднюю осень, встретила нас немыслимым в это время штилем. Однако иерофон дал сигнал скорой перемены погоды к шторму. То же предвещал и барометр в боевой рубке. Я велел крепить вещи в отсеках по-штормовому и в помощь боцману отправил с мостика сигнальщика, вызвав на его место мичмана Покровского.
Очень скоро мы открыли по правому борту пароходный буксир под португальским флагом, который лежал в дрейфе. Покровский поднял бинокль и прочел название - "Антарес". Он отпросился с мостика, чтобы записать обстоятельства нашего прохода через пролив в вахтенный журнал, и вскоре вернулся.
К полудню задул свежий ветер, и "Святой Петр" вошел в весьма ощутимую килевую качку.
В 13.40 неожиданно и без команды остановился дизель-мотор. Через переговорную трубу я запросил моторный отсек, в чем дело, но мне никто не ответил. Я попросил Покровского немедленно спуститься вниз и узнать, что там случилось. Очень скоро он вынырнул из люка весьма обескураженный.
- Николай Николаевич, там что-то странное… Похоже, что они все укачались…
Я велел мичману, оставаться на мостике, а сам прыгнул в люк. Я едва не наступил на чье-то тело, распростертое на палубе под нижним обрезом входной шахты. Боцман Деточка, обхватив голову, безжизненно переваливался в такт качке. В дизельном отсеке мотористы лежали ничком на смотровых дорожках, тела их перекатывались в такт качке.
…"Уж не угорели ли они?!" - подумал я. Но вентиляция исправно гнала свежий воздух. Я прошел в нос - оба минера валялись подле минных аппаратов. Они не были пьяны, как показалось мне в первую минуту. Они спали. Спали глубоко, крепко, беспробудно. Я убедился в этом, как только, вернувшись в центральный пост, попытался привести в чувство боцмана. Я тряс его, кричал, щипал, бил по щекам. Все было тщетно. Здоровяк пребывал в глубоком забытьи.