Когда всё в Сеуте шло уже согласно заведенному распорядку, отец мой снова занялся точными науками. Два брата Бернулли наполняли тогда ученый мир эхом своих дискуссий. Мой отец в шутку называл их Этеоклом и Полиником, в глубине души же их соперничество его искренне занимало. Он часто вмешивался в спор, анонимно отправляя письма, которые одной из двух партий доставляли неожиданное подкрепление. Когда великая проблема изопериметрии была представлена на рассмотрение четырем знаменитейшим европейским геометрам, отец мой прислал им методы анализа, которые можно считать шедевром изобретательности, но никто не допускал, чтобы автор хотел сохранить инкогнито, и их приписывали поэтому то одному, то другому брату. Математики ошибались, ибо отец мой любил науки, а не славу, которую они приносят. Перенесенные несчастья сделали его диковатым и боязливым.
Яков Бернулли умер в тот самый момент, когда он уже должен был одержать решительную победу; поле боя осталось за его братом. Мой отец превосходно понимал, что этот брат совершает ошибку, принимая во внимание только два элемента в кривых линиях, однако не хотел продолжать битвы, которая взволновала весь ученый мир. Между тем Николай Бернулли не мог усидеть спокойно, он объявил войну маркизу де л'Опиталь, притязая на то, что все открытия маркиза были сделаны сперва им самим, а спустя несколько лет напал даже на самого Ньютона. Предметом этих новых раздоров был анализ бесконечно малых, который Лейбниц открыл одновременно с Ньютоном и который англичане возвели в ранг общенародного дела.
Таким образом, отец мой проводил лучшие годы своей жизни, присматриваясь издали к тем великим сражениям, в которых тогдашние лучшие и прославленнейшие умы выходили на бой с оружием, настолько острым, какое только может изобрести человеческий гений. Однако при всем своём пристрастии к точным наукам он вовсе не пренебрегал другими областями знания. На скалах Сеуты обитало множество морских животных, которые по природе своей весьма близки к растениям и составляют как бы связующее звено между двумя царствами - животным и растительным. Мой отец всегда держал несколько подобных существ в закупоренных банках и с пристальнейшим вниманием изучал удивительность и необыкновенность их организмов. Кроме того, он собрал наиболее полную коллекцию произведений историографов древности; он приобрел эти собрания, чтобы подкреплять доводами, почерпнутыми из фактов, принципы теории вероятности, изложенные Бернулли в его труде, озаглавленном "Ars conjectandi".
Вот так отец мой, живя только духовными интересами, переходя поочередно от исследования к размышлению, почти не вылезал из дому; более того, благодаря постоянному умственному напряжению, он забыл о той ужасной поре своей жизни, когда несчастья помутили его рассудок. Иногда, однако, сердце его тосковало, что обыкновенно случалось под вечер, когда ум его был уже измучен трудами, продолжавшимися весь день. Тогда, не привыкший искать развлечений вне дома, он поднимался на бельведер, то есть в беседку на возвышении; глядел на море и на небосклон, переходящий вдалеке в темную полоску Испанского берега. Зрелище это напоминало ему дни славы и счастья, когда - баловень семьи, боготворимый возлюбленной своей, уважаемый самыми прославленными в отечестве государственными людьми, с душой, воспламененной юношеским пылом, озаренной светом зрелости, он жил всеми чувствами, составляющими истинную прелесть жизни, и углублялся в исследования истин, делающих честь человеческому разуму. Затем он вспоминал брата, который похитил у него возлюбленную, состояние, звание и бросил его, обезумевшего, на охапку соломы. Порою он хватался за скрипку и играл роковую сарабанду, которая помогла Карлосу похитить сердце Бланки. При звуках этой музыки он заливался слезами, и только тогда на душе его становилось легче. Так прошло полтора десятилетия.
В один прекрасный день королевский наместник Сеуты, желая повидать моего отца, вошел к нему вечером и застал его погруженным в привычную меланхолию.
Поразмыслив немного, наместник сказал:
- Дорогой наш комендант, благоволи выслушать со вниманием мою короткую речь. Ты несчастен, ты страдаешь, это не тайна, мы все об этом знаем, и моя дочь тоже. Ей было пять лет, когда ты прибыл в Сеуту, и с тех пор не прошло и дня, чтобы она не слышала людей, говорящих о тебе с обожанием, ибо ты и в самом деле словно ангел-хранитель нашей маленькой колонии. Она часто говорила мне: "Дорогой наш комендант оттого так страдает, что никто не разделяет с ним его огорчений". Дон Энрике, соглашайся, приходи к нам, это развлечет тебя больше, чем это постоянное подсчитывание морских валов.
Мой отец позволил ввести себя в дом к Инесе де Каданса и женился на ней полгода спустя, а спустя девять месяцев после их бракосочетания явился на свет и я, грешный. Когда хрупкая моя особа впервые узрела солнечный свет, отец взял меня на руки и, возведя очи горе, взмолился:
- О неизмеримая власть, чьим показателем является бесконечность, последний член всех возрастающих прогрессий - великий боже - вот ещё одно нежное создание вброшено в пространство; если, однако, оно обречено стать столь же несчастливым, как его отец, пусть лучше доброта твоя отметит его знаком вычитания.
Сотворив эту молитву, отец радостно обнял меня, говоря:
- Нет, бедное моё дитя, ты не будешь столь несчастным, как твой отец; присягаю тебе святым именем господним, что никогда не заставлю тебя обучаться математике; зато ты приобретешь навык в сарабанде, балетах Людовика XIV и всяческих бесстыжих бреднях, о каких я когда-нибудь услышу.
После этих слов отец оросил меня горестными слезами и вручил повитухе.
Отец поклялся, что я никогда не буду учить математику, но зато буду уметь танцевать. Между тем, произошло нечто совершенно обратное. Ныне я обладаю глубокими познаниями в области точных наук, но так никогда и не смог научиться, не говоря уж о сарабанде, которая в наши дни вышла из моды, никакому иному танцу. В самом деле, я не понимаю, каким образом можно запомнить фигуры контрданса. Ни одна из них не исходит из одного фокуса и не зиждется на каких бы то ни было основательных принципах; ни одна не может быть выражена посредством некоей формулы, и я не могу себе представить, как находятся люди, которые все эти фигуры знают на память.
Когда дон Педро Веласкес подобным образом рассказывал нам свои приключения, вожак вошел в пещеру и сказал, что по важным причинам всем нам придется спешно отправиться в странствие и углубиться в дебри Альпухары.
- Хвала всевышнему, - воскликнул каббалист. - Таким образом мы ещё раньше увидим вечного странника Агасфера, ибо, так как он не вправе отдыхать, следовательно, он отправится с нами в поход, и мы сможем побеседовать с ним. Он повидал многое и многих, и невозможно превзойти его в опытности.
Затем цыганский вожак обратился к Веласкесу и сказал:
- А ты, сеньор, хочешь ли ты отправиться с нами, или же предпочтешь, чтобы тебе дали охрану, которая проводит тебя до ближайшего города?
Веласкес на минуту задумался, а затем ответил:
- Я оставил некоторые важные бумаги возле постели, на которой заснул третьего дня, прежде чем пробудился под виселицей, где меня нашел сеньор капитан валлонской гвардии. Будь добр, пошли кого-нибудь в Вента Кемада. Если я не получу этих бумаг, мне незачем будет ехать дальше, и я вынужден буду вернуться в Сеуту. А пока, если позволишь, я могу кочевать с вами.
- Все мои люди к твоим услугам, - сказал цыган. - Я тотчас же пошлю своих нарочных в венту; они присоединятся к нам на первом же привале.
Цыгане свернули шатры, мы двинулись в путь и, отъехав четыре мили, расположились на ночлег на какой-то пустынной горной вершине.
День двадцатый
Проведя всё утро в ожидании людей, посланных вожаком в венту за бумагами Веласкеса, и охваченные невольным любопытством, мы всматривались в дорогу, по которой они должны были вернуться. Только сам Веласкес, найдя на склоне скалы отполированный дождями обломок сланца, с быстротой молнии покрывал его цифрами, иксами и игреками.
Написав множество чисел, он повернулся к нам и спросил, отчего это мы проявляем такое нетерпение. Мы отвечали, что причиной тому его бумаги, которые не прибывают. Он ответил, что это беспокойство о судьбе его бумаг служит лучшим доказательством нашего добросердечия и что как только он окончательно завершит свои вычисления, он присоединится к нашей компании и станет терзаться нетерпением вместе с нами.
После чего он завершил свои уравнения и спросил, чего мы ждем и почему не пускаемся в дальнейший путь.
- Но. сеньор геометр, дон Педро Веласкес, - возразил каббалист, - если ты сам никогда не проявлял нетерпения, то, должно быть, порою тебе представлялась возможность наблюдать это состояние у других?
- В самом деле, - ответил Веласкес, - я часто наблюдал нетерпение и всегда полагал, что это, по-видимому, пренеприятное чувство, возрастающее с каждой минутой, но так, что никогда нельзя точно обозначить законы этой прогрессии. Однако можно в общем сказать, что она остается в отношении, обратно пропорциональном силе инерции. Отсюда следует, что поскольку меня в два раза труднее взволновать, чем вас, то я только через час достигну одного градуса нетерпения, тогда как вы будете находиться уже во втором градусе. Рассуждение это применимо ко всем страстям, которые можно счесть побуждающими силами, иными словами - импульсами.
- Мне кажется, сеньор - сказала Ревекка, - что ты в совершенстве знаешь пружины сердца человеческого и что геометрия является вернейшим путем к счастью.
- Эти поиски счастья, - ответил Веласкес, - по моему мнению, можно счесть как бы решением уравнения высшей степени. Ты, сеньора, знаешь последний член и знаешь, что он является произведением всех корней, но прежде, чем ты исчерпаешь делителя, ты придешь к мнимым числам. А день, между тем, проходит в непрестанном наслаждении расчетами и подсчетами. Точно так же и с жизнью: приходишь также к числам мнимым, которые ты принимала за истинную величину, но тем временем ты жила и даже действовала. Действие же является всеобщим законом природы. В ней ничто не бездействует. Тебе кажется, что эта скала пребывает в покое, ибо грунт, на котором она лежит, оказывает на неё воздействие, значительно превосходящее её давление на грунт, но если бы ты, сеньора, могла подсунуть ногу под эту скалу, ты тотчас же убедилась бы в том, что утес этот находится в деятельном состоянии.
- Но чувство, именуемое любовью, - сказала Ревекка, - ужели и оно также может быть оценено путем исчисления? Так, например, уверяют, что нежная близость уменьшает любовь в мужчинах, и в то же время увеличивает её у женщин. Можешь ли ты, сеньор, объяснить мне это?
- Проблема, которую ты, сеньора, мне предлагаешь, - ответил Веласкес, - доказывает, что одна из двух любовей движется в возрастающей прогрессии, другая же - в умаляющейся. Следовательно, должно существовать и такое мгновение, когда возлюбленные будут любить друг друга с совершенно одинаковой силой. С этого момента проблема сия вступает в область приложения теорий de maximis et minimis и её можно изобразить в виде кривой линии. Я придумал необыкновенно изящное решение для всех проблем этого типа. Допустим, например, что х…
Именно тогда, когда Веласкес дошел до этого места в своём анализе, мы заметили нарочных, возвращающихся из венты, которые привезли бумаги. Веласкес взял их, просмотрел со вниманием и сказал:
- Я получил все мои бумаги, за исключением одной, которая, правда, не слишком мне нужна, но которая чрезвычайно занимала меня в ту самую ночь, что завершилась под виселицей. Но это неважно, я не хочу вас задерживать.
Мы пустились в путь и провели в движении большую часть дня. Когда мы остановились на отдых, общество собралось в шатре вожака и после ужина просило его, чтобы он благоволил продолжать рассказ о своих приключениях, что он и сделал в следующих словах:
Продолжение истории цыганского вожака
Вы оставили меня с препротивным вице-королем, который рассказывал о размерах своего состояния.
- Я отлично помню, - сказал Веласкес, - состояние это равнялось шестидесяти миллионам двадцати пяти тысячам ста шестидесяти одному пиастру.
- Именно так, - ответил цыган, после чего продолжал так:
- Если вице-король напугал меня в первый миг нашей встречи, то я испугался ещё больше, когда он сказал мне, что на теле его наколота иглой татуировка, изображающая змею, которая шестнадцать раз обвивает его тело и завершается на большом пальце левой ноги. Я пропускал мимо ушей всё то, что он мне говорил о своём состоянии, зато тетка Торрес, собравшись с духом, сказала:
- Состояние твоё, сиятельный сеньор, конечно, велико, но ведь и доходы этой вот юной особы должны быть немалыми.
- Граф Ровельяс, - возразил вице-король, - расточительностью своею привел в ощутительное расстройство свои денежные дела, и хотя я взял на себя все расходы по ведению процесса, я смог вырвать всего только шестнадцать плантаций в Гаване, двадцать две акции серебряных копей в Санлукар, двенадцать - в Филиппинской компании, пятьдесят шесть - в Асиенто и некоторые другие мелкие ценные бумаги.
Итак, вся сумма составляет всего только что-то около двадцати семи миллионов пиастров.
Тут вице-король позвал своего секретаря, велел ему принести шкатулку из индийского дерева и, преклонив одно колено, произнес:
- Дочь пленительной матери, которую я не перестал и доселе боготворить, благоволи принять плод тринадцатилетних трудов и усилий, ибо именно столько времени понадобилось мне для того, чтобы вырвать это имущество из рук твоей алчной родни.
Сперва я хотел принять шкатулку с улыбкой благодарности, но мысль, что у моих ног преклонил колени человек, разможживший столько индейских голов, да к тому же ещё и то, что мне стыдно было играть роль, противоположную моему полу, и, наконец, не знаю уже сам, какое замешательство было причиной тому, что я едва не лишился чувств. Но тетка Торрес, отвагу которой удивительным образом укрепили эти двадцать семь миллионов пиастров, заключила меня в объятия. и, хватая шкатулку с быть может несколько чрезмерно неудержимой алчностью, сказала вице-королю:
- Сиятельный сеньор, эта молодая особа никогда не видела перед собой коленопреклоненного мужчины. Позволь ей удалиться в свои покои.
Вице-король поцеловал мне руку, а затем весьма учтиво проводил меня в мои покои. Когда мы остались одни, то заперли двери на два засова, и тут только тетка Торрес предалась восторгам высочайшей радости, троекратно лобызая шкатулку и благодаря небо за то, что оно обеспечило Эльвире не только достойную, но и великолепную судьбу.
Вскоре затем в наши двери постучались, и вошел секретарь вице-короля вместе с судейским чиновником. Они сняли копии с бумаг, находящихся в шкатулке, и потребовали от тетки Торрес свидетельства, что она эти бумаги получила. Что же касается меня, то они прибавили, что так как я несовершеннолетняя, подпись моя не нужна вовсе.
Мы снова заперлись, и я сказал обеим теткам:
- И в самом деле, судьба Эльвиры уже обеспечена, но нужно ещё подумать, как ввести фальшивую барышню Ровельяс в обитель театинцев и где искать настоящую барышню Ровельяс.
Едва я произнес эти слова, как обе дамы начали горько сетовать. Тетке Даланосе казалось, что она уже видит меня в руках палачей, а госпожа де Торрес трепетала за судьбу своего сына и племянницы, вспоминая об опасностях, которые угрожали бедным детям, блуждающим без приюта и помощи. Все мы в глубокой печали разошлись на покой. Я долго размышлял, каким образом выйти из затруднения; я мог убежать, но вице-король тотчас же выслал бы за мной погоню. Я заснул, не найдя никакого средства, а между тем до Бургоса оставалось всего полдня пути. Положение моё становилось всё более затруднительным; однако на следующее утро мне пришлось сесть в лектику. Вице-король гарцевал у дверец моего бесколесного экипажа, смягчая привычную суровость своих черт самыми нежными улыбками, при виде коих кровь застывала у меня в жилах. Так мы прибыли к роднику, где застали трапезу, приготовленную для нас обывателями Бургоса.
Вице-король помог мне сойти, но вместо того, чтобы направиться со мною к месту, где был накрыт стол, отделился от прочего общества, усадил меня в тени и, сев рядом, сказал:
- Пленительная Эльвира, чем больше я имею счастья приближаться к тебе, тем более убеждаюсь, что небо предназначило тебя, чтобы украсить вечер бурной жизни, посвященной благу отечества и славе моего короля. Я обеспечил Испании обладание Филиппинским архипелагом, открыл половину Новой Мексики и принудил к повиновению мятежные племена инков. Всегда я боролся только за жизнь: с волнами океана, изменчивостью климата, ядовитыми испарениями открытых мною копей. И кто же вознаградит меня за утрату прекраснейших лет моей жизни? Я мог посвятить их отдыху, сладостным восторгам дружбы или чувствам, что были бы ещё приятней во сто крат. Но, при всем могуществе короля Испании и Индии, что же он может сделать, дабы вознаградить меня? Награда сия покоится в твоих руках, несравненная Эльвира. Если я соединю свою судьбу с твоей, мне ничего не останется желать. Проводя дни свои только в узнавании новых сторон твоей прекрасной души, я буду счастлив каждой твоей улыбкой и преисполнен радости от самых малых доказательств привязанности, какие ты соизволишь мне даровать. Картина этого мирного будущего, которое наступит после бурь, испытанных мною в жизни, так меня пленяет, что я этой ночью решил как только возможно ускорить блаженный миг нашего соединения. Теперь я покидаю тебя, прекрасная Эльвира; полечу в Бургос, где ты сможешь убедиться в благих последствиях моей поспешности.
Сказав это, вице-король пал на одно колено, поцеловал мне руку, вскочил на коня и умчался в Бургос. Не нужно описывать вам состояние, в котором я находился. Я ожидал пренеприятнейших событий, которые, все как одно, завершались немилосердной поркой во дворе обители отцов-театинцев. Я пошел к двум тетушкам, которые как раз подкрепляли свои силы; хотел рассказать им о новых излияниях вице-короля, но усилия мои были тщетны. Неутомимый дворецкий торопил меня занять место в лектике; мне пришлось повиноваться.