Прибыв к воротам Бургоса, мы встретили пажа, посланника будущего моего супруга; паж сообщил, что нас ждут во дворце архиепископа. Холодный пот, который выступил у меня на лбу, убедил меня, что я ещё жив, ибо страх и ужас погрузили меня в такое состояние совершеннейшего бессилия, что только представ перед архиепископом, я пришел в себя. Прелат этот восседал в кресле напротив вице-короля. Духовенство занимало стулья пониже; наиболее знатные и почтенные жители Бургоса поместились близ вице-короля, а в глубине комнаты я заметил алтарь, приготовленный для обряда бракосочетания. Архиепископ поднялся, благословил меня и запечатлел поцелуй у меня на лбу.
Обуреваемый множеством разноречивых чувств, измученный и истерзанный ими, я пал к ногам архиепископа и вдруг, как будто в некоем озарении, с неведомо откуда взявшимся присутствием духа, воскликнул:
- Ваше преосвященство, сжальтесь надо мною, я хочу быть монахиней, да, да, я хочу стать монахиней!
После этого признания, которое достигло слуха всех собравшихся, я счёл за благо упасть в обморок. Поднявшись, я вновь упал в объятия обеих теток, которые и сами едва держались на ногах. Чуть приоткрыв глаза, я увидел, что архиепископ в позе, исполненной почтения, стоит перед вице-королем и как будто ожидает его решения.
Вице-король попросил архиепископа, чтобы тот занял своё место и дал ему время на размышление. Архиепископ сел, и тогда я обратил внимание на лицо моего знатного поклонника: оно было суровее, чем когда-либо, и, более того, приобрело выражение, способное устрашить и отважнейших. Некоторое время он казался погруженным в размышления; затем, гордо надев шляпу, молвил:
- Инкогнито моё окончено: я - вице-король Мексики; пусть архиепископ соизволит остаться на своём месте.
Все почтительно встали, вице-король же так продолжал свою речь:
- Сегодня как раз исполнилось четырнадцать лет с тех пор, как подлые клеветники распространили слух, будто я - отец этой юной особы.
Я не мог никаким способом вынудить их замолчать, иначе, чем поклявшись, что, когда она достигнет совершеннолетия, я возьму её в жены. В то время, как она возрастала в прелестях и добродетелях, король, благоволя ко мне за мои заслуги, возвышал меня в чинах, и, наконец, удостоил звания, которое приближает к трону. Наступило время исполнения моего обета; я просил у короля дозволения вернуться в отечество для бракосочетания, и Совет Индий ответил утвердительно, но с условием, что я только до момента венчания буду исполнять обязанности вице-короля. Одновременно мне разрешили приближаться к Мадриду не более чем на пятьдесят миль. Я без труда понял, что мне надлежит отречься либо от женитьбы, либо от монаршего благоволения, но я поклялся свято - и был не вправе отступиться от своих слов. Когда я узрел пленительную Эльвиру, мне показалось, что небо хочет свести меня со стези почестей и даровать мне новое счастье мирных домашних наслаждений, но так как это ревнивое небо призывает к себе душу, которой свет не достоин, то я и отдаю её тебе, ваше преосвященство: прикажи отвезти её в обитель монахинь ордена салезианок где она пусть тотчас же станет послушницей. Я клянусь не иметь никогда другой жены и сдержу свою клятву: я напишу королю и попрошу его разрешить мне прибыть в Мадрид.
С этими словами противный вице-король, сняв шляпу, приветствовал присутствующих; строго глядя, он надвинул её вновь на глаза и сел в карету, сопровождаемый архиепископом, чиновниками, духовенством и всей своей свитой. Мы остались одни в зале, кроме нескольких служек, которые разбирали алтарь. Тогда я втащил обеих теток в смежную комнату и подскочил к окну в надежде, что найду какой-нибудь способ спастись бегством и избежать отправления в монастырь.
Окно выходило в просторный двор с фонтаном посредине. Я увидел двух мальчиков, которые утоляли жажду. Я узнал на одном из них платье, которое отдал Эльвире, и сразу же узнал и её. Другим мальчиком был Лонсето. Я закричал от радости. В нашей комнате было четыре двери: первые, которые я открыл, выходили на лестницу, ведущую во двор, где обретались наши беглецы. Я со всех ног побежал к ним, и тетка Торрес чуть не умерла от радости, обнимая своих детей.
В этот миг мы услышали голос архиепископа, который, проводив вице-короля, возвратился, чтобы приказать отправить меня в обитель ордена салезианок. Мне едва хватило времени, чтобы броситься к дверям и запереть их на ключ. Тетка моя закричала, что молодая особа вновь лишилась чувств и не может никого видеть. Мы поспешно обменялись платьем, Эльвире завязали голову, как если бы она ранила её, падая; и прикрыли ей, таким образом, почти всё лицо, чтобы её труднее было узнать.
Когда всё уже было готово, я ускользнул вместе с Лонсето, и дверь отперли. Архиепископ уже ушел, но оставил своего викария, который проводил Эльвиру и госпожу де Торрес в монастырь. Тетушка Даланоса отправилась в трактир "Лас Росас", где назначила мне свидание и сняла удобное жилье. Неделю мы наслаждались счастливым и благополучным завершением этой истории и смеялись над тем, какой ужас она в нас вселила. Лонсето, который перестал уже изображать погонщика мулов, жил вместе с нами под своим собственным именем сына госпожи де Торрес.
Тетка моя несколько раз ходила к Эльвире в обитель ордена салезианок. Было решено, что Эльвира сперва проявит непреодолимое желание остаться монахиней, но что, однако, пыл этот постепенно будет остывать и что, наконец, она покинет монастырь и тогда обратится в Рим за дозволением на брак со своим двоюродным братом.
Вскоре мы узнали, что вице-король прибыл в Мадрид, где был принят с великими почестями. Король соблаговолил даже разрешить ему перевести своё состояние и титулы на имя племянника, сына той самой сестры, которую он некогда привез в Виллаку. Вскоре после этого вице-король отбыл в Америку.
Что до меня, то события этого необыкновенного странствия ещё более увеличили мою легкомысленную склонность к бродяжничеству. С отвращением я думал о минуте, когда меня запрут в монастыре отцов-театинцев, но дядя моей тетушки желал этого; нужно было, после всех оттяжек, какие я только сумел придумать, безропотно покориться судьбе.
Когда цыганский вожак досказывал эти слова, один из его подчиненных пришел отдать ему отчет о делах, совершенных за день. Каждый из нас сделал свои замечания о столь удивительном приключении; но каббалист обещал нам гораздо более занятные вещи, которые мы должны будем услышать от вечного странника Агасфера, и поручился, что завтра мы непременно увидим эту необыкновенную личность.
День двадцать первый
Мы тронулись в путь, каббалист же, который в этот день обещал нам вечного странника Агасфера, не мог сдержать своего нетерпения. Наконец, мы увидели на отдаленной вершине человека, который шёл с необыкновенной поспешностью, вовсе не разбирая дороги.
- Вот он, вот он! - закричал Узеда, - ах, лентяй, ах, негодник!
Целых восемь дней тащился сюда из Африки!
Миг спустя Агасфер был в нескольких десятках шагов от нас. ещё с этого расстояния каббалист изо всей силы крикнул ему:
- Ну, как?.. Имею ли я ещё право на дочерей Соломоновых?
- Никоим образом, - возразил Агасфер, - ты не только утратил всякое право на них, но даже всю власть, какой ты обладал над духами выше двадцать второй степени. Надеюсь также, что вскоре ты лишишься и той власти надо мной, которой ты коварно достиг.
Каббалист на минуту задумался, после чего произнес:
- Тем лучше, я пойду по стопам своей сестры. Как-нибудь в другой раз поговорим об этом подробнее; а пока, уважаемый странник, я приказываю тебе идти между мулами этого молодого человека и его товарища, о котором история геометрии когда-нибудь с гордостью будет упоминать.
Расскажи им о жизни своей, но правдиво и ясно!
Вечный странник Агасфер сначала пытался противиться, но каббалист сказал ему нечто невнятное, и несчастный бродяга так начал свою речь:
История вечного странника Агасфера
Семейство моё принадлежит к числу тех, которые служили первосвященнику Ананиии с дозволения Птолемея Филометора воздвигли храм в нижнем Египте. Деда моего звали Гискиас. Когда прославленная Клеопатра сочеталась браком с братом своим Птолемеем Дионисом, Гискиас поступил к ней на службу в качестве придворного ювелира; кроме того, ему было доверено приобретение для нужд двора дорогих материй и нарядов, а также должность главного распорядителя придворных празднеств. Одним словом, могу вас уверить, что дед мой был значительной персоной при александрийском дворе. Я говорю это не ради хвастовства, ибо к чему мне оно? Вот уже семнадцать веков - ба, даже больше! - прошло с тех пор, как я его утратил, ибо дед мой умер на сорок первом году царствования Августа. Я был тогда слишком молод и едва его помню, но некий Деллий часто мне рассказывал об этих событиях.
Тут Веласкес прервал Агасфера, спрашивая, не тот ли это Деллий, музыкант Клеопатры, о котором нередко упоминают Флавий и Плутарх.
Вечный странник Агасфер дал утвердительный ответ, после чего продолжал:
- Птолемей, который не мог иметь детей от своей сестры, заподозрил её в бесплодии и отказался от неё после трех лет супружества. Клеопатра выехала в одну из гаваней на Красном Море. Дед мой сопровождал её в этом изгнании, и тогда-то он и приобрел для своей госпожи те две знаменитые жемчужины, из коих одну она растворила и проглотила на пиру, устроенном в её честь Антонием.
А между тем, гражданская война вспыхнула во всех провинциях Римской Империи. Помпеи укрылся у Птолемея Диониса, который приказал его обезглавить. Измена эта, долженствующая обеспечить ему благоволение Цезаря, имела совершенно обратные следствия. Цезарь стремился вернуть венец Клеопатре. Жители Александрии поднялись на защиту своего царя с упорством, которому мы видим мало примеров в истории; но, когда, по несчастной случайности, монарх этот утонул, ничто уже не мешало удовлетворению властолюбия Клеопатры. Царица испытывала к Цезарю чувство безграничной признательности.
Цезарь, прежде чем покинуть Египет, повелел Клеопатре выйти замуж за младшего Птолемея, который был её братом и шурином в одно и то же время как младший брат Птолемея Диониса, первого её супруга. Князю этому было тогда только одиннадцать лет. Клеопатра ожидала ребенка, и дитя её назвали Цезарионом, во избежание каких бы то ни было сомнений относительно его происхождения.
Дед мой, которому тогда было двадцать пять лет, решил вступить в брак. Для еврея это было, пожалуй, несколько поздно, но он испытывал непреодолимое отвращение к браку с женщиной родом из Александрии, и вовсе не потому, что иерусалимские евреи считали нас отщепенцами, но потому, что, по нашему мнению, на земле должно было существовать только одно святилище.
Сообщество наше считало, что наш египетский храм, основанный Ананией, так же, как некогда самаритянский, станет причиной ренегатства, которого евреи страшились, как неотвратимого поражения и всеобщей гибели. Такие благочестивые побуждения, а также неприятный привкус, свойственный любым придворным званиям, послужили причиной тому, что дед мой решил перебраться в священный город и взять жену там. В это самое время иерусалимский еврей по имени Гиллель прибыл вместе со всем семейством в Александрию. Дочь его, Мелея, приглянулась моему деду, и свадьба была сыграна с необычайным блеском: Клеопатра и её юный супруг почтили её своим присутствием.
Спустя несколько дней царица повелела призвать моего деда и сказала ему:
- Я только что узнала, мой друг, что Цезарь провозглашен пожизненным диктатором. Судьба вознесла этого повелителя триумфаторов на ступень, на которую доселе не ставила никого. Не выдерживают с ним сравнения ни Бел, ни Сезострис, ни Кир, ни даже Александр Великий. Я горжусь, что он - отец моего маленького Цезариона. Ребенку этому скоро исполнится четыре года, и я хочу, чтобы Цезарь увидел его и обнял. Я решила через два месяца отправиться в Рим. Ты понимаешь, что я хочу устроить въезд, достойный царицы Египта. Последний из моих невольников должен быть одет в золотистые одеяния, вся же моя утварь должна быть отлита из благородного металла и усеяна дорогими каменьями. Для меня ты велишь сшить платье из легчайших индийских тканей, к наряду же я не хочу иных драгоценностей, кроме жемчужин. Возьми все мои ценности, всё золото, находящееся в моих дворцах; сверх того казначей мой отсчитает тебе сто тысяч талантов золота. Это - цена двух провинций, которые я продала царю арабов; возвратившись из Рима, я сумею их отобрать у него.
А теперь иди и помни, чтобы через два месяца всё было готово.
Клеопатре было тогда двадцать пять лет. Пятнадцатилетний брат её, за которого она вышла замуж четыре года назад, любил её с невыразимой страстностью. Узнав, что она уезжает, он предался жесточайшему отчаянию; когда же юный Птолемей простился с царицей и узрел её удаляющийся корабль, он впал в такую скорбь, что опасались за его жизнь.