Старик рассказал, что Светлана жила с ним и женой в отдаленном селе, у бабушки, - ей удалось спастись. Когда девушки, которых угоняли в Германию, услышали ночью над поездом гул советских самолетов, они, предпочтя смерть рабству, по совету Светланы стали выбрасывать сквозь решетку вагона пучки зажженной соломы, давая ориентир для бомбежки. Эшелон действительно стали бомбить. Повредили путь, и поезд остановился. Воспользовавшись паникой, девушки вышибли чугунной печкой доски в стенке вагона, открыли двери ещё в нескольких вагонах и разбежались по степи. А ему сейчас пришлось уйти из села, потому что оттуда вывозят мужчин в Германию. Но здесь он опасается, как бы не схватили за старые грехи.
Сашка назначил Опанасенко ночью свиданье в каменоломне, переговорил с Сердюком и привел обер-мастера в подземный зал. Старика тотчас заставили подробно рассказать о том, как он поджег свой дом, как скрывался, как жил.
Очень деятельный и хозяйственный по натуре, Ипполит Евстигнеевич, отоспавшись, принялся за ремонт нар. Затем ночью откуда-то притащил распиленную на части лестницу, сколотил её и, внимательно обследовав стены и потолок зала, решил расширить вентиляционное отверстие. Сделать это ему так и не удалось, но подземцы, оценив его хозяйственные наклонности, единодушно избрали его старшиной.
Узнав от Сашки, что из сел угоняют мужчин, Сердюк понял: надо быть готовым к приему большого числа людей в подземное хозяйство.
Очень угнетала Андрея Васильевича невозможность выполнить задание штаба - взорвать железнодорожный мост на пятом километре от станции. Мосты на ближайших железнодорожных ветках были взорваны, и весь поток грузов на фронт и с фронта шел через район, контролируемый Сердюком.
Взрыв моста обычными методами был совершенно невозможен: гитлеровцы тщательно охраняли его. Долину высохшей реки они окружили колючей проволокой и пропустили через неё электрический ток. В казарме у моста разместилась рота автоматчиков. Несколько зенитных орудий и мощные прожекторы делали мост неуязвимым для самолётов.
Украинский штаб партизанского движения требовал взорвать мост и ежедневно напоминал об этом, но для выполнения задания нужно было провести крупную боевую операцию, а Сердюк не располагал большими силами.
Андрей Васильевич понимал, что, взорвав мост, он облегчит выполнение своего основного задания - предотвратить взрыв цехов завода, так как станция на длительное время потеряет всякое значение. Стоит остановить движение эшелонов - и количество войск в городе резко сократится, а оружие и боеприпасы не будут вывезены на фронт.
Сашка часто носил радиограммы штаба руководителю подпольной транспортной группы, но каждый раз возвращался с одним и тем же ответом: подступов к мосту нет никаких.
Глава вторая
В водосборнике, на скамьях, составленных буквой "П", сидели Валя, братья Прасоловы, Сашка, Николай, Гудович, Опанасенко, мастер доменного цеха Лопухов и старший горновой Вавилов.
- Посоветоваться с вами хочу, товарищи, - сказал Сердюк, сидевший перед ними на пустом ящике; он обвел всех оценивающим взглядом. - Я вальцовщик, прокатчик, доменный и мартеновский цехи знаю только снаружи. Вот мне и хочется подумать с вами, как и где расположить наши силы, чтобы спасти хотя бы основные цехи. Что будут рвать немцы? Они постараются свалить доменные печи, трубы мартеновского цеха и обрушить колонны зданий. Если взять за исходный рубеж заводскую стену, то мы их натиска не удержим и наши бойцы будут неприкрытыми. Так?
- Точно, - важно изрек Сашка, необычайно польщенный тем, что участвует в таком важном совещании.
Опанасенко молча кивнул головой. Видел он Сердюка впервые, но всегда представлял сильным, смелым, упорным. И теперь ему показалось, что именно таким, каков Сердюк в жизни, он себе и рисовал его.
- Значит, надо расположить людей так, чтобы они были неуязвимы, - продолжал Сердюк. - Кто знает, сколько нам придется продержаться! А вдруг наши задержатся? Гитлеровцы могут стянуть значительные силы. Вот, смотрите, план завода. Посередине главное шоссе пошло, - он провел пальцем по заштрихованной полосе. - Эти кружки с правой стороны - доменный цех. За ним электростанция и аглофабрика. Налево - мартен протянулся. Квадратики рядом - прокатные цехи. Тут контрольные ворота, - Сердюк показал на прорез в заводской стене - ворота, у которых заканчивалось шоссе, - а наискосок от них, перед доменным, заводоуправление. Какие точки для обороны наметили бы вы?
- У мартена стоит перевернутый вверх дном ковш с отбитой кромкой, как у царь-колокола, - сказала Валя. - Залезем мы туда с Сашей, заложимся кирпичами и будем держать под обстрелом все колонны разливочного пролета - ни к одной колонне снаружи не подойдешь.
- Что ж, неплохо, но это для одного-двух человек. - Сердюк склонился над листом бумаги, на котором Теплова очень приближенно набросала план завода. - Где этот ковш?
Валя показала пальцем на маленький кружочек возле угла прямоугольника с надписью "мартен".
- В крановых кабинах на литейном пролете можно будет засесть, - предложил Опанасенко. - Весь пролет как на ладони, ни к одной колонне и изнутри цеха не подступиться.
- Ну, и перестреляют вас в кабинах, как граков в гнездах! - вставил Вавилов.
- Нет, из этих пистолетов не перестреляют, - пренебрежительно глядя на автомат в руках Сашки, возразил Опанасенко. - Ребята кабины изнутри кирпичом выложат и будут сидеть, как в блиндаже. К ним туда и не доберешься: лестница-то одна, её всегда можно под огнем держать.
- А в шлаковиках? - подсказала Валя.
- Можно. Тоже хорошо. Стенка толстая, бойницу сделай - и чеши оттуда, - одобрил Опанасенко.
Сердюк передал Тепловой план, и она нанесла на нем несколько квадратиков, обозначавших печи.
- Уцелевшие шлаковики помните? - спросил Сердюк.
Опанасенко назвал несколько: на пятой - правый газовый, на четвертой - левый воздушный, на третьей - все четыре.
- А в зданиях можно засесть, Андрей Васильевич? - поинтересовался Николай.
У него горели глаза: наконец-то предвидится настоящее дело!
- В зданиях - в последнюю очередь, в зависимости от того, сколько у нас будет людей.
- В кауперах засядем, под самым куполом, - предложил Лопухов. - Там люки есть на все стороны, как бойницы. Настоящий дот. Кожух железный, внутри кирпичная кладка - разве только, что из пушки пробьешь.
- Высоковато, - процедил Сердюк: - метров двадцать.
- Зато обстрел какой! Всесторонний!
- В газопроводе да воздухопроводе засесть можно, - оживился Вавилов. - Они по всему заводу идут в разных направлениях, и невысоко: метров десять от земли.
- А стрелять оттуда как? Через стенку? съязвил Опанасенко, но мгновенно смолк, увидев, что Сердюк заинтересовался предложением.
Валя чертила газопроводы. Они шли вдоль мартеновского цеха, вдоль доменного, пересекали заводскую территорию против входных ворот и расходились по всему заводу.
Сердюк оторвался от эскиза, взглянул на Петра:
- Дрели достанешь?
- В механическом цехе есть штук пятнадцать.
- Надо изъять их немедленно и посадить в газопроводе ребят - пусть сверлят отверстия. Это идея. Весь завод под обстрелом держать можно, и трудно разобрать, откуда стреляют. Берись за это дело, Павел, тут слесарь нужен.
Сердюк снова склонился над планом.
- Эх, и хорошо получается! - восхищенно произнес он. - Главное, ребята передвигаться смогут. Где фрицы будут скапливаться - туда и они. И весь завод как на блюдечке. Только, Паша, газопровода не жалей, дырок побольше делай. Наши придут - заварят.
Постепенно план разукрасился крестиками.
- Гранат бы! - мечтательно сказал Сашка. С этого газопровода прямо гитлеровцам на головы. И бросать не нужно. Упусти вниз - и всё.
- И погиб бы сам от осколков. Газопровод не такой уж толстый, - вставил Лопухов.
- И ещё одно, - продолжал Сердюк. - Завод заводом, но людей тоже спасать будем от угона в Германию. Вон Опанасенко знает: в селах уже начали угонять поголовно всех мужчин. Людей придет достаточно. Городские группы за это время проделали большую работу, отобрали многих. Мне не хотелось бы распылять силы по всему подземному хозяйству. Чорт знает, затешется какой-нибудь провокатор, цыкнет гитлеровцам…
- Народ надо в одном месте собрать и, как нас, - никуда. Вот и всё, - заявил Лопухов. - Попался шпион сиди - и не вылазь.
- А где ты найдешь такое место? - спросил Вавилов.
- Есть такое помещение, - зазвенел голос Вали. - Тоннель от доменного до мартена. Он никогда не использовался, о нем никто не знает.
- Верно, есть, - смутился совсем забывший о тоннеле Вавилов. - Двести метров в длину, шесть в ширину. Да там полтыщи человек можно разместить. Но только как их провести? Под землей хода к нему нет.
Со скамьи встал Опанасенко и уверенно сказал:
- Нет - так будет, мил человек. У нас народ рабочий. Скажи прокопаем тут же. Дренажик там есть, но поганенький, разве только собака пролезет. Мы по нему и пойдем копать. С направления не собьемся.
- Возьмись за дело, Евстигнеич, - предложил Сердюк, - но только с жаром. В любую ночь могут начать прибывать люди.
- Я сразу понял, что работенка по мне. Что там наверху - ночь или день? Запутался в этих потемках.
Сердюк посмотрел на часы:
- Вечер.
- Вот и хорошо! Сейчас на-гора вылезем, в мартене инструмент соберем. Он там же? В шлаковике третьей печи? - спросил обер-мастер Сашку.
- Там.
- Тогда я пошел землекопными делами заниматься.
Глава третья
Дежурство диспетчера Артемьева близилось к концу. Он уже было решил, что это последний день его жизни. Если бы не приставленный к нему гитлеровский офицер, сегодня его непременно застрелил бы один из начальников воинских эшелонов, продвигавшихся на фронт. Час назад Артемьеву показалось, что и офицер его не спасет, потому что начальники эшелонов грозили застрелить и офицера. За весь день гитлеровцам не удалось протолкнуть в сторону фронта ни одного поезда.
По обоим путям с востока непрерывно ползли эшелоны. Между ними уже не оставалось никакого расстояния, они тили вплотную один за другим, и Артемьеву чудилось, что это ползет огромная извивающаяся гадина и нет у неё ни конца, ни начала. Офицер несколько раз отстранял его от селектора и сам до хрипоты ругался с другим офицером, дежурившим на соседней станции, но ничего сделать не мог. Товарные составы продолжали непрерывно идти на запад по обоим путям.
Ошалев от вонючего табачного дыма, от крика и ругани гитлеровцев, Артемьев вышел на перрон. Медленно двигались вагоны, не останавливаясь ни на минуту. Прошел эшелон с живым грузом. Громко мычали недоенные коровы, блеяли овцы, гоготали гуси. Всё, что гитлеровцы не успели отобрать у населения за два года оккупации, забиралось и отправлялось теперь.
Мимо Артемьева проследовал санитарный поезд. Потом потянулись товарные вагоны с людьми - в Германию. Сквозь решетки люков смотрели изможденные лица. Это был страшный состав. Доносились стоны и плач, люди просили воды. Из одного вагона вырвалась наружу песня. Это была одна из тех песен, которые сложил народ в черные дни оккупации, проклиная палачей. Часовой, стоявший на перроне, не вскидывая автомата, выпустил длинную очередь по вагону, и оттуда донеслись истошные, душераздирающие крики.
Сжав кулаки, Артемьев пошел в дежурку. "Мост… Что делать с мостом?" - в тысячный раз спросил он себя. Он чуть ли не ежедневно получал от руководителя транспортной группы копию радиограммы из штаба, но ничего не мог придумать. Не помогли и товарищи.
Железнодорожное полотно иногда удавалось взрывать, но особого эффекта это не давало. Поезда шли тихо, и больших крушений поэтому не было. Натренировавшиеся в ликвидации крушений гитлеровцы высылали вспомогательный поезд, сваливали в сторону разбитые вагоны, ремонтировали путь, и движение возобновлялось.
"Только мост", - думал Артемьев, сидя за селектором, под непрекращавшуюся перебранку гитлеровцев. Он не слышал этой брани. В его ушах застыла автоматная очередь, оборвавшая песню, стоны и крики. Он ясно представлял себе, что делалось в этом вагоне, набитом, очевидно, как и те, которые ему приходилось видеть раньше, до отказа. Люди в них стояли вплотную, и если кто-либо терял сознание или умирал, то не падал, а продолжал стоять, сжатый со всех сторон, как тисками.
Артемьев вздрогнул. Гитлеровец внимательно посмотрел на него, но ничего не спросил. Диспетчеру хотелось одного: поскорее отбыть это проклятое дежурство, перестать слушать спор начальников эшелонов о том, какой эшелон нужно пропустить в первую очередь - боеприпасы и танки или бензин и тол для поджога зданий и взрыва заводов при отступлении.
Диспетчер Артемьев относился к числу тех немногих людей, которые могли эвакуироваться и не уехали. Он родился в этом городе и всю жизнь проработал на этой станции, поступив сначала стрелочником. Здесь он женился, обзавелся домом, хозяйством. Работая на транспорте, он никуда дальше областного города не ездил и всё свободное время отдавал большому фруктовому саду. Он сам ухаживал за ним, производил подрезку, опрыскивание, увлекся учением Мичурина. Гордостью Артемьева была груша, на которой росли восемь разных сортов. За год до войны впервые уродился виноград, посаженный в два ряда вдоль изгороди. Мысль о том, чтобы всё это оставить, даже не приходила в голову ни Артемьеву, ни его жене. Гитлеровцы ничем не обижали старика, но с каждым днем у него накипала ненависть к ним. По натуре мягкий и справедливый, он не мог равнодушно смотреть на то, что творилось вокруг, и настал тог день, когда ему не стали дороги ни сад, ни дом, ни жизнь.
Первым на станции Артемьев начал менять наклейки на вагонах, переадресовывая грузы в обратном направлении. Он никогда не видел результатов своих трудов, но с удовольствием представлял растерянные физиономии гитлеровцев, получавших на фронт пшеницу, а на мельницы снаряды.
Скоро он понял, что сам может сделать не много. Хорошо зная людей, с которыми пришлось работать добрых три десятка лет, он поделился своим опытом с осмотрщиками вагонов, научил их разбираться в наименованиях грузов, и у него появилась целая плеяда последователей. Во время дежурства Артемьева эшелоны уходили со станции, обработанные самым надлежащим образом: наклейки изменены, тормозные шланги продырявлены, буксы вагонов заправлены песком и железными опилками. Постепенно то же стали делать и другие смены.
Так на станции возникла группа движенцев под руководством Артемьева. Как о нём узнала связная штаба партизанского движения, он не знал, но догадывался, что на станции был оставлен подпольщик…
Наконец этот сумасшедший день закончился. Пришла смена. К селектору сел другой дежурный, рядом с ним умостился другой гитлеровец.
Выйдя на перрон, Артемьев с болью посмотрел на уныло ползшие эшелоны. Мысли его опять и опять возвращались к мосту. "Что ты сделаешь с этой крепостью!" - сокрушался он.
Артемьев несколько раз ездил на следующую станцию, чтобы осмотреть мост, и возвращался в подавленном настроении. Кольцо проволочных заграждений за последние дни было усилено, появилось несколько бронированных колпаков с пулеметами. Фашисты боялись высадки воздушного десанта у моста и готовились встретить его во всеоружии. Что могла сделать небольшая группа!
- Егор Карпыч! - окликнул его кто-то.
Оглянулся - старик Новиченко, главный кондуктор товарных поездов.
Тот подошел, осмотрелся по сторонам, попросил спички и, закуривая самокрутку, прошептал:
- Сегодня мост шарарахнем.
- Кто?
- Я шарарахну.
Диспетчер с недоверием взглянул на главного: "Не пьян ли?" Но Новиченко был совершенно трезв, глаза смотрели торжественно и грустно. Их необычное выражение заставило Артемьева серьезно отнестись к словам.
- Завтра доложишь штабу, - совсем тихо прошептал старик: - Мост взорван. Силантий Новиченко погиб смертью храбрых.
- Да расскажи толком! - встревожился Артемьев.
- В эшелоне, шо на седьмом пути стоит, последний вагон с толом. Везут, гадюки, заводы подрывать. Юрка, младший мой сынишка, под этот вагон мину заложил такую, шо дернешь - и чека вон. Знаешь?
- Знаю. - Артемьев начал догадываться, в чем дело.
- Только на мост въедем - я проволочку и дерну. Как ты думаешь: от шестнадцати тонн и пятисот килограммов шо-нибудь ог моста останется?
- А ты?
- Да мне уже шестьдесят четыре. Считаю, хватит.
Артемьев стоял пораженный. Задача технически решалась очень просто. Нельзя к мосту подойти, но можно на него въехать. Нельзя взорвать снизу взорвут сверху. Но как же Новиченко? Он хорошо знал этого жизнерадостного старика, самозабвенно любившего своё дело. На поселке рассказывали, что после ухода на пенсию он каждый год очень своеобразно праздновал свой юбилей. 17 сентября, в день поступления на транспорт, доставал из кладовой железный сундучок, с которым ездил всю жизнь, укладывал туда четвертинку водки и закуску, надевал тулуп, усаживался на кровать, брался рукой за спинку, как за ручку тамбура, и, закрыв глаза, воображал, что едет. Через полчасика открывал сундучок, выпивал стопку водки, закусывал и снова "ехал", мурлыча под нос старинную ямщицкую песню, давно всеми забытую.
Рассказывали, что однажды среди ночи он разбудил жену и приказал ей потушить лампадку.
"3 глузду зъихав!" - рассердилась женщина.
"Туши, кажу! - крикнул Новиченко. (С женой он говорил только по-украински.) - Вогонь червоный. Як видкрыю очи, все мени здаеться, що поизд биля семафору стоить. Впечатлиння немае…"
- Шестьдесят четыре? - спросил Артемьев после долгой паузы. - Мало.
- Да шо ты, побойся бога! - возмутился Новиченко. - Штаб-то приказал, и сами мы понимаем. Такая оказия удачная выходит, а ты шо, против?
- Надо иначе сделать. Состав остановить так, чтобы последние вагоны как раз на мосту оказались.
- Попробуй останови. Машинист не из организации. Юрка уже к нему ходил, просил. Мы и сами кой-чего смекнули.
- И что?
- "Со мной, говорит, трое офицеров едут, они меня сразу стукнут". Юрка ему не мог рассказать, шо для чего, и не рассказать нельзя.
- Кто в вашей смене на "овечке" дежурит? осведомился Артемьев.
- На маневровом Гаврюшка Прохоров. А на шо тебе он?
- Как на что? Мы его паровоз вместо толкача пустим. До места он толкать будет, а у моста задний ход даст. Либо порвет состав, либо остановит, а нам это и надо. Ты эту самую проволочку, что дергать собрался, за рельсу привяжешь, на "овечку" - и назад, как только состав с места тронется.
Новиченко понял его мысль, глаза его заблестели:
- Значит, ещё наших встречу?
- В том-то и дело.
Они разошлись.
Артемьев пошел по путям отыскивать маневровый паровоз "ОВ", Новиченко - успокаивать безутешно рыдавшего Юрку.