Глава 40
Когда Питт остановил свой "Талбот" у входа в зал отлета вашингтонского международного аэропорта, над головой проходило одинокое облако и шел легкий дождь. Утреннее солнце поджаривало город, и капли дождя испарялись, едва коснувшись земли. Питт достал из багажника сумку Лорен и передал подошедшему носильщику.
Лорен в тесном салоне спортивной машины, стараясь держать колени вместе, расплела длинные ноги и вышла.
Носильщик приклеил багажную квитанцию к билету, и Питт отдал билет Лорен.
- Я поставлю машину и посижу с тобой до отлета.
- Не надо, - сказала она, подходя. - Мне еще нужно кое-что просмотреть. Возвращайся в офис.
Он показал на "дипломат" в ее левой руке.
- Твой костыль. Ты без него теряешься.
- А я заметила, что ты никогда такой не носишь.
- Не мой стиль.
- Боишься, что тебя примут за бизнесмена?
- Это Вашингтон. Ты хотела сказать - за чиновника.
- Ты тоже чиновник. Тебе, как и мне, жалованье платит правительство.
Питт рассмеялся.
- У нас общее проклятие.
Она поставила "дипломат" на землю и прижала ладони к его груди.
- Я буду скучать.
Он обнял ее за талию и нежно прижал к себе.
- Опасайся лихих русских офицеров, кают с прослушкой и похмелья после водки.
- Хорошо, - с улыбкой ответила она. - Будешь здесь, когда я вернусь?
- Я уже запомнил номер твоего рейса и время прилета.
Она наклонила голову и поцеловала его. Он как будто хотел сказать что-то еще, но просто отпустил ее и отступил. Она медленно вошла в стеклянные автоматические двери. Сделав несколько шагов по вестибюлю, обернулась, чтобы помахать, но голубой "Талбот" уже отъехал.
На фирме президента, в тридцати милях от города Рейтон в штате Нью-Мексико, корреспонденты президентского пула собрались за проволочной изгородью и направили камеры на поле люцерны. Было семь утра, и они пили черный кофе, жаловались на ранний час, чересчур жидкие яйца всмятку и подгоревший бекон в придорожном кафе и на другие напасти, воображаемые и реальные.
Бодрым шагом подошел пресс-секретарь президента Джейкоб (Сынок) Томпсон - подбодрить усталых журналистов, как чирлидер школьной спортивной команды, и заверить в том, что они смогут снимать президента в домашней обстановке, работающего на земле.
Бодрость пресс-секретаря была несколько искусственной: ослепительно белые ровные зубы, длинные, гладкие черные волосы, на висках тронутые сединой, темные глаза, аккуратные веки, намекающие на косметическую хирургию.
Никакого второго подбородка. Ни следа живота. Движется и жестикулирует с горячим воодушевлением. Совсем не похож на корреспондентов, чья единственная физическая деятельность заключается в стуке по клавиатуре пишущей машинки, работе с процессором и стрелянии сигарет.
Одежда тоже соответствует общему облику. Сшитый на заказ костюм в мелкую клеточку, голубая шелковая рубашка с галстуком в тон. Черные мокасины "Гуччи", чуть припорошенные нью-мексиканской пылью. Классный привлекательный парень, никакой не манекен. Он никогда не сердится, никогда не позволяет журналистам запускать иголки ему под ногти. Боб Финкель из балтиморской "Сан" говорил, что специальное расследование показало: Томпсон с отличием окончил школу пропаганды Геббельса.
Томпсон остановился у телевизионного фургона Си-Эн-Эн. Кертис Майо, корреспондент телекомпании при Белом доме, обмяк в кресле режиссера и выглядел жалко.
- Твоя команда готова, Керт? - жизнерадостно спросил Томпсон.
Майо откинулся на спинку кресла, сдвинул на затылок бейсболку, обнажив густые белые волосы, и взглянул сквозь оранжевые солнцезащитные очки.
- Не вижу ничего достойного, что можно запечатлеть для потомства.
Сарказм стекал с Томпсона, как с гуся вода.
- Через пять минут президент выйдет из дома, пройдет к амбару и выведет трактор.
- Браво, - сказал Майо. - А что он сделает на бис?
Голос Майо напоминал звучание бонгов в симфоническом оркестре - он был низким, гулким, и каждое слово било штыком.
- Он будет возить по полю косилку и срезать траву.
- Это люцерна, городской белоручка.
- Ну да, руки я мою часто, - добродушно пожав плечами, ответил Томпсон. - Мне казалось, неплохо снять президента в сельской обстановке, которую он так любит.
Майо посмотрел Томпсону в глаза, пытаясь разглядеть ложь.
- Что происходит, Сынок?
- А что?
- Зачем эти прятки? Президент уже неделю никому не показывается.
Томпсон смотрел на него непроницаемыми карими глазами.
- Он был очень занят. Работал с документами вдали от Вашингтона.
Майо это не устроило.
- Президент впервые так долго не показывается перед камерами.
- Ничего странного, - сказал Томпсон. - Сейчас президенту нечего сказать. Нет ничего важного, касающегося всей страны.
- Он был болен или еще что-нибудь?
- Вовсе нет. Он здоров, как один из его быков-призеров. Сам увидишь.
Томпсон, обойдя все словесные ловушки, пошел дальше вдоль изгороди, хлопая журналистов по спине и обмениваясь с ними рукопожатиями.
Майо с интересом понаблюдал за ним немного, потом неохотно встал и собрал свою группу.
Норм Митчелл, одетый как пугало, установил видеокамеру на треножнике и нацелил ее на порог президентского дома; коренастый звукооператор по имени Роки Монтроуз собрал на маленьком складном столике свое звукозаписывающее оборудование. Майо поставил ногу на проволоку ограды, держа микрофон.
- Где будешь стоять с комментарием? - спросил Митчелл.
- Останусь за кадром, - ответил Майо. - Сколько, по-твоему, до дома и амбара?
Митчелл прикинул карманным видоискателем.
- Примерно сто десять ярдов отсюда до дома. Может, девяносто до амбара.
- Насколько ты сможешь его приблизить?
Митчелл наклонился к камере, подстроил зум, используя для контроля дверь черного входа.
- На несколько футов.
- Мне нужен крупный план.
- Чтобы сократить расстояние вдвое, нужен двукратный конвертер.
- Так надень.
Митчелл вопросительно взглянул на него.
- Не могу пообещать четкие детали. На таком расстояние мы ухудшаем разрешение и глубину изображаемого пространства.
- Неважно, - сказал Майо. - Мы не бесплатные программы делаем.
Монтроуз оторвался от своего аудиооборудования.
- В таком случае я тебе не нужен.
- Не пиши звук, только мои комментарии.
Кто-то крикнул:
- Вот он! - и толпа корреспондентов разом ожила.
Заработали пятьдесят камер: дверь, затянутая сеткой, открылась, и на порог вышел президент. Он был в ковбойских сапогах и хлопчатобумажной рубашке, заправленной в поношенные джинсы.
За ним на порог вышел вице-президент Марголин в широкополом стетсоне. Они разговаривали, точнее, президент что-то говорил, а Марголин внимательно слушал.
- Снимай вице-президента, - распорядился Майо.
- Есть, - ответил Митчелл.
Солнце взбиралось в зенит, и от земли поднимались волны жара. Во все стороны простирались угодья президента, в основном трава и поля люцерны; кое-где пастбища для небольшого стада породистых коров. Трава по сравнению с землей казалась ярко-зеленой, ее постоянно обрызгивали крутящиеся поливалки. Местность абсолютно плоская, если не считать полоски тополей вдоль оросительной канавы.
"Как мог человек, выросший в таком безлюдье, научиться воздействовать на миллиарды людей?" - думал Майо.
Чем дольше он наблюдал за чрезмерной самовлюбленностью политиков, тем больше презирал их. Он повернулся и сплюнул в муравейник красных муравьев, промахнувшись по входу всего на несколько дюймов. Потом откашлялся и начал в микрофон описывать сцену.
Марголин вернулся в дом. Президент, держась так, словно журналистский пул остался в Вашингтоне, пошел к амбару, даже не взглянув на газетчиков. Вскоре заработал мотор, и президент снова появился на зеленом тракторе "Джон Дир" 2640-й модели; к трактору была прикреплена сенокосилка. Президент сидел в открытой кабине под навесом, на поясе у него был маленький транзисторный приемник, в ушах наушники. Корреспонденты принялись выкрикивать вопросы, но он, очевидно, не слышал за шумом двигателя и музыкой.
Чтобы не дышать пылью и выхлопными газами, президент по-бандитски повязал нижнюю часть лица красным носовым платком. Потом запустил сенокосилку, и вращающиеся ножи начали срезать траву. Президент ездил по полю взад и вперед, постепенно удаляясь от толпившихся у ограды.
Примерно двадцать минут спустя корреспонденты начали упаковывать оборудование и возвращаться в кондиционированный комфорт своих фургонов и трейлеров.
- Все, - провозгласил Митчелл. - Пленка кончилась. Если, конечно, не хочешь, чтобы я переписал.
- Да ладно. - Майо обмотал микрофон проводом и протянул Монтроузу. - Давайте уберемся из этого пекла и посмотрим, что у нас есть.
Они перебрались в прохладу трейлера. Митчелл достал из видеокамеры кассету, вставил в видеомагнитофон и перемотал.
Когда он готов был показывать запись, Майо подтащил стул и сел в двух футах от монитора.
- Что мы ищем? - спросил Монтроуз.
Майо не отрывался от изображения на экране.
- По-твоему, это вице-президент?
- Конечно, - ответил Митчелл. - А кто ж еще?
- Ты принимаешь то, что видишь, как само собой разумеющееся. Смотри внимательней.
Митчелл наклонился.
- Ковбойская шляпа закрывает глаза, но рот и подбородок похожи. Телосложение тоже. Мне кажется, это он.
- Ничего странного в манерах?
- Парень стоит руки в карманы, - непонимающе сказал Монтроуз. - Ну и что?
- Значит, ты не заметил ничего необычного? - настаивал Майо.
- Ничего, - сказал Митчелл.
- Ладно, ну его, - сказал Майо, когда Марголин повернулся и ушел в дом. - Теперь смотрите на президента.
- Если это не он, - ядовито заметил Монтроуз, - значит, у него есть брат-близнец.
Майо пропустил это замечание мимо ушей и наблюдал, как президент медленной, знакомой миллионам телезрителей походкой прошел к амбару. Он исчез в темном амбаре и две минуты спустя снова появился, на тракторе.
Майо неожиданно выпрямился.
- Останови запись! - крикнул он.
Удивленный, Митчелл нажал кнопку на магнитофоне, и изображение на экране застыло.
- Руки! - возбужденно сказал Майо. - Руки на руле.
- У него десять пальцев, - с кислым выражением проворчал Митчелл. - И что?
- У президента только обручальное кольцо. Посмотрите снова. Нет кольца на среднем пальце левой руки, но на указательном крупный камень. А на правом мизинце…
- Вижу, о чем ты, - перебил Монтроуз. - Плоский синий камень в серебряной оправе, вероятно, аметист.
- Разве президент не носит обычно часы "Таймекс" с серебряным индейским браслетом с бирюзой? - заметил Митчелл, которого тоже захватило наблюдение.
- Думаю, ты прав, - сказал Майо.
- Детали нечеткие, но я бы сказал, что у него на запястье хронометр "ролекс".
Майо ударил себя по колену.
- Вот оно! Известно, что президент никогда не носит и не надевает ничего иностранного производства.
- Подождите, - медленно сказал Монтроуз. - Это безумие. Мы говорим о президенте Соединенных Штатов так, будто он не настоящий.
- О, он из плоти и крови, тут все в порядке, - сказал Майо. - Просто тело на тракторе принадлежит кому-то другому.
- Если ты прав, у тебя в руках бомба, - сказал Монтроуз.
Энтузиазм Митчелла пошел на убыль.
- Можем отдыхать. Доказательства чертовски несущественные. Нельзя выйти в эфир, Керт, и заявить, что какой-то клоун изображает президента, если у тебя нет неопровержимых доказательств.
- Кому и знать, как не мне, - согласился Майо. - Но я не позволю этой истории выскользнуть у меня из рук.
- Значит, негласное расследование?
- Я верну свое корреспондентское удостоверение, если у меня не хватит духу разобраться в этом. - Он взглянул на часы. - Если выехать сейчас, в полдень буду в Вашингтоне.
Монтроуз сидел перед экраном. Лицо у него было как у ребенка, который поутру обнаружил, что его зуб по-прежнему лежит в стакане с водой.
- Вот интересно, - обиженно сказал он, - сколько раз наши президенты использовали двойников, чтобы дурачить публику.
Глава 41
Владимир Полевой оторвал голову от стола, когда в кабинет целеустремленно вошел Сергей Иванов, его первый заместитель и второе лицо в самой крупной в мире разведке.
- Ты выглядишь так, Сергей, словно тебе утром кочергой прижгли зад.
- Он сбежал, - коротко сообщил Иванов.
- О ком ты?
- Павел Суворов. Он сумел вырваться из тайной лаборатории Бугенвилей.
Полевой вспыхнул от гнева.
- Черт побери!
- Он позвонил в наше прикрытие - аукционный центр в Нью-Йорке - из телефона-автомата в Чарльстоне, Южная Каролина, и запросил инструкции.
Полевой встал и принялся сердито расхаживать по ковру.
- Почему он заодно не позвонил в ФБР и не попросил инструкций еще и у них? Или еще лучше - дал бы рекламу в "Ю-эс-эй тудей".
- К счастью, его руководитель сразу отправил нам шифрованное донесение и сообщил об инциденте.
- По крайней мере хоть кто-то думает.
- Есть кое-что еще, - сказал Иванов. - Суворов захватил с собой сенатора Ларимера и конгрессмена Морана.
Полевой остановился и повернулся.
- Идиот! Он все поставил под угрозу!
- Винить нужно не его одного.
- Как ты пришел к такому заключению? - цинично спросил Полевой.
- Суворов - один из пяти наших лучших агентов в Соединенных Штатах. Он не дурак. Ему не сообщали о проекте Лугового, и логично предположить, что он его не понимает. Он, несомненно, отнесся к Луговому с большим подозрением и действовал соответственно…
- Иными словами, делал то, чему его научили.
- По моему мнению, да.
Полевой равнодушно пожал плечами.
- Если бы он просто сообщил нам о местонахождении лаборатории, наши люди могли бы нагрянуть туда и отобрать у Бугенвилей контроль над операцией "Гекльберри Финн".
- А сейчас мадам Бугенвиль может так рассердиться, что прервет эксперимент.
- И потеряет миллиард долларов золотом? Сильно сомневаюсь. В ее алчных руках по-прежнему президент и вице-президент. Моран и Лаример для нее небольшая потеря.
- Для нас тоже, - сказал Иванов. - Бугенвили служили дымовой завесой на случай, если американцы раскроют проект "Гекльберри Финн". Теперь, когда два похищенных конгрессмена в наших руках, это может считаться началом войны или по меньшей мере очень серьезным кризисом. Лучше было бы устранить Ларимера и Морана.
Полевой покачал головой.
- Пока нет. Их знания о внутреннем механизме военного истеблишмента Соединенных Штатов могут быть для нас очень ценными.
- Опасная игра.
- Нет - при условии, что мы будем осторожны и сразу избавимся от них, если и когда сеть натянется.
- Тогда наша первая задача - не отдать их в руки ФБР.
- У Суворова есть безопасное место, куда их можно спрятать?
- Неизвестно, - ответил Иванов. - Ему приказали только каждый час выходить на связь, пока не поступят указания из Москвы.
- Кто возглавляет наши подпольные операции в Нью-Йорке?
- Василий Кобылин.
- Сообщите ему о затруднениях Суворова, - сказал Полевой. - Конечно, без каких бы то ни было указаний на "Гекльберри Финна". Прикажите ему спрятать Суворова и его пленников в безопасном месте, пока мы не спланируем их бегство с территории США.
- Организовать это будет нелегко. - Иванов пододвинул стул и сел. - Американцы ищут исчезнувшего главу своего государства под всеми камнями. За всеми аэродромами следят самым тщательным образом, а наши подводные лодки не могут подойти на пятьсот миль к их границам, не задев подводную сигнализацию.
- У нас всегда остается Куба.
Иванов, казалось, сомневался.
- Флот и береговая охрана США слишком старательно следят за торговлей наркотиками. Не советую плыть на корабле в ту сторону.
Полевой смотрел в окно своего кабинета, выходящее на площадь Дзержинского. Утреннее солнце тщетно пыталось сделать ярче тусклые городские здания. Полевой Улыбнулся.
- Мы можем безопасно доставить их в Майами?
- Во Флориду?
- Да.
Иванов смотрел в пространство.
- Есть опасность, что на дорогах посты, но, думаю, это преодолимо.
- Хорошо, - сказал, неожиданно успокаиваясь, Иванов. - Позаботься об этом.
Менее чем через три часа после побега Ли Тонг Бугенвиль вышел из лабораторного лифта и остановился перед Луговым. Было без пяти три утра, но он выглядел так, словно вообще не спал.
- Мои люди мертвы, - сказал Ли Тонг бесстрастно. - Я считаю, что виноваты вы.
- Я не знал, что так случится.
Луговой говорил тихо, но спокойно.
- Как вы могли не знать?
- Вы заверили меня, что из лаборатории бежать невозможно. Я не думал, что он рискнет.
- Кто он такой?
- Павел Суворов, агент КГБ, которого ваши люди по ошибке прихватили на паром до Стейтен-Айленд.
- Но вы знали.
- Он не показывался, пока мы не прибыли сюда.
- Вы и тогда ничего не сказали.
- Это верно, - признал Луговой. - Я испугался. Когда эксперимент завершится, я должен буду вернуться в Россию. Поверьте, не стоит настраивать против себя наших людей из государственной безопасности.
Этот глубокий внутренний страх Ли Тонг видел в глазах всех русских, с кем встречался. Они боялись иностранцев, соседей, любых людей в форме. Они так долго жили с этим, что для них это чувство было так же обычно, как гнев или радость. Он не находил в себе жалости к Луговому. Напротив, он презирал его за то, что тот добровольно живет в такой системе угнетения.
- Нанес Суворов ущерб эксперименту?
- Нет, - ответил Луговой. - У вице-президента легкое сотрясение, но он снова под действием успокоительного. Президента это не коснулось.
- Никаких задержек?
- Все идет по расписанию.
- И вы закончите в три дня?
Луговой кивнул.
- Я сокращаю срок.
Луговой вел себя так, словно не расслышал. Но потом до него дошло.
- О боже, нет! - ахнул он. - У меня на счету каждая минута. Мы с моими людьми и так стараемся в десять дней сделать то, на что требуется тридцать. Вы лишаете нас всякой страховки. Нам нужно больше времени, чтобы стабилизировать мозг президента.
- Это забота президента Антонова, но не моя и не бабушки. Мы выполнили свою часть договора. Допустив сюда человека из КГБ, вы поставили под угрозу весь проект.
- Клянусь, я не имею никакого отношения к бегству Суворова.
- Это вы так говорите, - холодно сказал Бугенвиль. - Я предпочитаю думать, что его присутствие тоже было запланировано по приказу Антонова. Сейчас Суворов уже связался со своим руководством, и против нас действуют все советские агенты в США. Нам придется перенести лабораторию.
Это был заключительный, смертельный удар. Луговой выглядел так, словно вот-вот задохнется.
- Невозможно! - взвыл он, как раненый пес. - Мы не можем переместить оборудование и президента и уложиться в ваш срок!