– Ну, негоже тебе крестьянкой ходить, чай не деревня здесь. Он сошьет тебе одежку для города.
Портной продолжал ловко снимать мерки, но тут в комнату заглянул Егорка:
– Ваша милость…
Иван вышел, но дверь оставил приоткрытой:
– Ваша милость, беда! – зашептал денщик.
– Что случилось?
– Молодая барышня слегла! – выпалил Егорка. – У Фирсановых сначала за лекарем посылали, а потом и вовсе за священником.
– Что с ней?! – вскричал Иван.
– Слуги говорят, животом мается.
– Черт! Неужто и ее отравила?! – Он ни за что не простит себе, что послушал Ушакова…
Звук пощечины и голос немца прервал горестные мысли:
– Майн гот! Ду ист… – донеслось из-за двери. Портной просто лопнул от возмущения, как увидел Ивана: – Mein Herr! – он приложил ладонь к покрасневшей щеке. – Она как дикий зверь мне не давать работать! Так невозможно!
Ну вот еще этого недоставало! Не до Лизиных капризов сейчас, бежать надобно, а то ведь так можно и не успеть.
– Разберитесь меж собой сами!.. – Иван схватил кафтан, треуголку со шпагой и ринулся к выходу.
– Так, может, я лошадку запрягу?.. – начал было Егор.
– Так добегу, – перемахивая через ступени и на ходу одеваясь, крикнул Иван.
Егорка оценил скорость и подумал, что так оно, конечно, вернее, а то пока то да се с лошадьми. Денщик вернулся в комнату, где немец все демонстрировал урон, что нанесла ему Лизавета: держался за щеку и возмущенно пыхтел. Егору как-то неудобно стало перед иноземцем:
– Ну зачем же ты его по мордам-то? – укорил он своенравную девчонку.
Лиза, вставив руки в боки, ну точно как Пелагея, когда бывала недовольна, воскликнула:
– Знаю я вашего брата, будет он мне тут грудь мерить!
Вот упрямая! Егорке насилу удалось уговорить ее потерпеть чуть-чуть, ведь для ее же блага барин старается. Лишь апелляция к Ванюше заставила Лизу, скрепив сердце, дождаться, пока портной закончит работу.
Самойлов бежал по улице, не чуя под собой ног. Как мог он не предотвратить душегубства?! Знать, что злодейство может свершиться в любую минуту, и спокойно ждать, чтобы уличить виновную! Разве это по-божески?! Конечно, есть интересы следствия, но человеческая душа неужели не дороже любых интересов? Он чуть не сбил с ног пирожника, но даже не остановился, а припустил еще быстрее. "Только бы успеть! – твердил он себе. – Только бы успеть!" Уже у ворот Фирсановых он столкнулся с давешним лекарем из аптеки.
– Что с барышней? – с трудом переводя дух, спросил Иван.
Лекарь покачал головой:
– Ох, ваша милость, плоха барышня!
– Неужто отходит? – самые страшные предчувствия начинали сбываться.
– Ну, положим, не отходит, но в лихорадке лежит, – успокоил его аптекарь.
– Значит, жива еще? – с надеждой спросил Иван.
– Жива пока, – вздохнул лекарь и поспешил прочь, его ждали лавка и покупатели.
Самойлов бросился в дом, раскидав слуг у дверей. Анфилада казалась ему бесконечной, возникающие то и дело лакеи преграждали путь к нужной комнате. А какая из них нужная? Иван заглянул в одну, другую, третью. И наконец увидел Феклу. Полог кровати почти скрывал ее, но бледность на лице выдавала недуг. Девушка услышала шум, подняла голову от книги и увидела знакомого офицера, расталкивающего слуг.
– Это вы? – слабым голосом выразила она удивление.
– Да. Вы сегодня что-нибудь пили? – приступил Иван к делу.
– Только фруктовую воду.
– Кто вам ее принес?
– Мачеха, – Фекла недоуменно смотрела на гостя. – Мне нездоровилось ночью, она сама принесла мне питье. У нее комната рядом.
Злодейка словно подслушивала весь их разговор – именно на этих самых словах и вошла! Распахнула двери из смежной комнаты и величаво возникла на пороге. Все тот же холодный взор, гордая осанка и низкий бархатный голос:
– Чем я опять обязана вашему визиту, сударь? – поинтересовалась вдова.
Самойлов выпрямился, как при вынесении приговора:
– Сударыня, вы обвиняетесь в убийстве через отравление и покушении на оное.
Притворный смех в ответ и ни тени смущения:
– Как интересно. И кого же я убила?
– Вашего супруга! – выпалил Иван.
Ну коли она хочет, чтобы это известие стало достоянием домашних, почему бы и не назвать все своими именами? Но в ту же секунду Иван пожалел о сказанном: по бледному лицу Феклы пробежала тень страдания.
– Помилуй боже! – все так же театрально воскликнула вдова и села в мягкие кресла у изголовья кровати. – Вы сами привезли мне письмо, в котором сказано, что он отправляется по важным государственным делам.
Но офицер оказался упорен в своих обвинениях:
– Все вы прекрасно знаете! А сегодня ночью пытались отравить и вашу падчерицу!
Барышня взглянула на мачеху, потом снова на Самойлова.
Анна Михайловна начинала гневаться:
– То есть я – убийца?! Может, у вас и предписание имеется? – повысила она голос.
Офицер на мгновение растерялся:
– Нет, – а потом решительно добавил: – но оно у меня будет!..
Анна Михайловна, не в силах более терпеть напраслины, взяла колокольчик и позвонила. Тут же два рослых детины возникли по обе стороны от Самойлова. Фирсанова все свое возмущение вложила в приказ:
– Господина этого проводите вниз и в дом больше не пускайте! Он, видимо, повредился рассудком!
Лакеи попытались взять Самойлова под локти, но он ударил их по рукам и крикнул:
– Я вернусь! – У самых дверей он оглянулся: опасно было оставлять бедняжку наедине с этой страшной женщиной, способной на все ради денег. Сказанные напоследок слова его отозвались зловещим эхом в просторной комнате: – И молите бога, чтобы с вашей падчерицей ничего не случилось!
Лишь только дверь за Иваном закрылась, мизансцена тут же изменилась. Гнев слетел с лица Анны Михайловны, она рассмеялась теперь от души, падчерица тоже, словно и не было у нее лихорадки, подхватила веселье.
– По-моему, он – дурак! – Фекла вылезла из-под одеяла и села на кровати.
Фирсанова перестала улыбаться и в задумчивости произнесла:
– Дурак – не дурак, а посла заставил поволноваться. К счастью, он все подписал, вот купчая на дом в Лондоне и наши паспорта, – она протянула бумаги,
с которыми вошла в спальню дочери, чтобы обрадовать ее с утра, а вместо этого чуть не была арестована.
– Так мы едем в Европу?!. – воскликнула девица и закружилась по комнате. Куда только хворь девалась?
– Конечно, – довольная столь удачным завершением дела, промолвила вдова.
Фекла дрожащими руками взяла бумаги, развернула, прочла, не веря своим глазам. Но документы ясно свидетельствовали, что она и мать имеют все права на вожделенный лондонский особняк. Руки ее все еще дрожали не то от болезни, не то от волнения. Девушка взяла кувшин и налила в бокал фруктовой воды, продолжая разговор:
– То есть они все думают, что убийца ты?
– Ну, если бы ты по правде умерла, то они были бы в этом уверены, – отозвалась мачеха.
Фекла поднесла бокал к губам, но в последний миг передумала и протянула его мачехе:
– Хочешь?
Анна Михайловна взяла напиток и улыбнулась так, как только она одна умела:
– Знаешь, я бы сейчас выпила чего-нибудь покрепче! – Красавица графиня сделала несколько глотков.
Фекле все больше нравилась эта игра, забавно было обхитрить стольких знатных господ! С улыбкой она продолжала свои рассуждения:
– Если бы сейчас умерла ты, то все бы подумали на посла?..
– Ну, наверняка! – согласилась Анна Михайловна и протянула падчерице бокал: – Спасибо.
Вдова уже было собралась покинуть комнату, но вдруг странный комок сдавил горло. Фирсанова закашлялась, через миг кашель перешел в хрип, глаза ее увеличились от удушья, и она замертво свалилась к ногам Феклы.
Девушка огляделась – никто не стал свидетелем ужасной сцены. Она аккуратно перешагнула через
бездыханное тело, взяла колокольчик и позвонила. Слуги почему-то замешкались в этот раз, видимо Самойлова провожали, и у нее было достаточно времени, чтобы принять более естественную позу и заплакать, как можно горше.
Наш же герой, уверенный в виновности вдовы, спешил к Ушакову с докладом и ничего не ведал об истинных причинах смерти Фирсанова и о том, какие страсти кипели в роскошном особняке после того, как он его покинул. Экспедитор тайной канцелярии честно рассказывает о роковом заблуждении в своих записках:
Тогда мы еще не ведали, что Анна Михаиловна Фирсанова почти каждый божий день покидала родной дом вовсе не для любовных утех, она ездила сватать свою падчерицу за английского посла. И добилась того, что к обручению была оформлена купчая на дом. Но становиться женой старого барона не входило в планы молодой девушки.
Известие о внезапной кончине Анны Михайловны застало Самойлова в кабинете Ушакова и вовсе сбило с толку.
Глава VI,
в коей Самойлову становится ясно, что понять преступника можно, а простить не всегда
Небольшая карета остановилась около дворца английского посла. Бравый офицер вышел из нее и проследовал в дом. Уже на лестнице его попытался задержать секретарь, но что он мог противопоставить вооруженным до зубов драгунам, сопровождавшим Туманова? Оставалось только вновь бежать, чтобы поспеть первым распахнуть дверь и продемонстрировать Уитворту безуспешные попытки справиться с этими наглыми русскими.
– Вот… – взмахнул секретарь руками, указывая на офицера, действующего столь бесцеремонно.
Туманов подождал, пока драгуны займут надлежащее место по обе стороны кресла посла, а затем торжественно развернул царскую грамоту и зачитал:
– Вы, сударь, обвиняетесь в смертоубийстве! Именем императрицы вы арестованы и будете препровождены в Приказ сей же час.
Нет, ну это уже переходит все рамки дозволенного! А как же заверения Александра Даниловича?
– Вы что, с ума сошли?! – Уитворт кипел от возмущения. – Я посол Великобритании! Да вы меня и пальцем тронуть не смеете! – объяснял он азы дипломатии этому дикому человеку, мнящему себя офицером цивилизованной державы.
Туманов устало посмотрел на посла и кивнул драгунам. Те охотно показали иноземцу, что законы их страны позволяют трогать его особу не только что пальцами, но и всей широкой пятерней в случае сопротивления. А поскольку Уитворт упорно твердил "Я буду жаловаться!" даже после того, как Туманов протянул ему шляпу, то одному из драгун пришлось стиснуть его плечо и толчком указать нужное направление к выходу. Уитворт как-то сразу осекся и замолчал. Секретарь, который поначалу еще суетился, окончательно помертвел от ужаса и молча проводил барона Уитворта и его конвой взглядом. И лишь когда через открытое окно донеслись до его ушей конский топот и шуршание колес по мелкому гравию, секретарь отер пот со лба. Кавалькада с каретой во главе тронулась прочь.
Ушаков беседовал с Уитвортом в каземате не один час, а результата все не было. Поняв бесплодность своих усилий, Андрей Иванович прервал допрос и направился к выходу. Его тяжелые шаги гулко отзывались под мрачными сводами. На какой-то миг он сам себе показался злым роком, отстукивающим ударом трости о каменный пол последние секунды жизни государственных преступников. Но Ушаков был уверен, что карал справедливо, а если кто думал иначе, так это потому, что был он злодей, а участь всех злодеев уже решена в небесной канцелярии. Так что рука самого Андрея Ивановича – это скорее рука провидения, вершащего справедливый суд земной.
Такого же мнения придерживался и его товарищ по тайному ведомству граф Толстой, он был уверен, что зазря людей в казематах Тайной канцелярии не пытают. Вот и в случае с Уитвортом все могло бы сойти за семейную драму, коими пестрят английские романы, если бы не одна деталь. а вернее государственное лицо, косвенным образом причастное к страшному отравлению Фирсановых. А потому Петру Андреевичу не терпелось узнать подробности допроса английского посла, и он ожидал доклада Ушакова прямо у него дома. Но едва он увидел лицо Андрея Ивановича, как сразу все понял:
– Так и не сознался? – спросил Толстой.
Тот отрицательно покачал головой:
– Нет пока!
– Что-то наш англичанин умом тронулся. Сначала Фирсанова отравил, теперь любовницу. Не иначе следы заметал, – Толстой помолчал.
Он всегда ценил в Ушакове умение делать выводы. А потому нет-нет да и давал Андрею Ивановичу пищу для размышлений. Вроде и не вопрос задавал, а так, отмечал пару занимательных фактов, а потом с уверенностью ждал, когда Ушаков найдет связь между ними. И почти никогда не ошибался. Через некоторое время Андрей Иванович выдавал результат, которого Толстому не хватало для решения той или иной задачи. Вот и сейчас разрозненные события не складывались в единую картину. А сложить их было необходимо, иначе трон российский под угрозой может оказаться. А потому Толстой сделал свой излюбленный ход, бросив как бы ненароком:
– Но что мне непонятно, так это зачем Меншиков запрашивал причину ареста посла. Правда, как прознал про отравление, поостыл, – Толстой встал, пора было оставить Ушакова, уж больно усталый у того был вид. К тому же думается легче наедине. – Ладно, пойду. Побалую Ее величество сей историей. Она их любит.
Но Ушакову отдохнуть не удалось. Еще Толстой не вышел из кабинета, как в дверях возник Самойлов. Он учтиво поклонился графу и направился к Андрею Ивановичу. Когда стало известно про смерть Фирсановой, Иван растерялся: вот ведь, разгадка почти в руках была, вдова, казалось, выдала себя. И вдруг сама оказалась жертвой! Злодейка получила по заслугам? Отравила мужа, хотела отравить падчерицу, но ее опередили? Все дорожки вели к Уитворту, только ему было выгодно, чтобы вдова больше никому ничего не рассказала. Но что-то много убийц в этом грешном деле. Одно хорошо – Фекла выжила и вне опасности, для девушки самое страшное теперь позади. Самойлов как раз ездил сейчас справиться о ее здоровье, об этом и собирался доложить.
– Ну что девица твоя? – увидев его, тут же поинтересовался Андрей Иванович.
– Вроде полегчало. Травами вылечилась. Слуги поговаривают, продает она имение родовое. Уехать хочет.
– Ну, после случившегося я бы тоже вряд ли смог жить в этих стенах. А куда ехать-то собирается?
– В Англию.
– Дождливо там, – посочувствовал сироте Ушаков, и вдруг его осенило: – Постой, куда, ты говоришь? В Англию?!
– Ну да, – подтвердил Иван, – у нее и купчая на руках была.
Вот ведь, искали-искали, а у себя под носом и проглядели! А у падчерицы в смерти мачехи интересов-то поболее, чем у посла, будет. И простых интересов, понятных – имущественных! Коли так, то ясно, почему Уитворт упирается. Только тогда окажется, что с бароном они наворотили делов – разгребать долго придется. Но это покамест неизвестно еще, надо все обдумать, а вот девицу стоит проверить поскорее, а то улизнет куда, она ведь такая бойкая!
– Не хочу сказать дурного, но сие известие вводит меня в сомнения. Поезжай-ка ты туда и привези ее ко мне, – мрачно велел Андрей Иванович.
Самойлов никак не мог взять в толк, отчего глава тайного сыска вдруг решил подозревать не очевидных интриганов, а простую и честную девушку. Воистину из огня да в полымя! Она, бедняжка, только начала приходить в себя после всех этих ужасов.
– Неужели вы думаете. – попытался было возразить Иван, но Ушаков резко оборвал его:
– Думать – удел. – он молча показал пальцем наверх – Наша задача не думать, а делать выводы! Свободен!
Что оставалось делать? Приказ есть приказ, и Самойлов отправился исполнять его, надеясь только на то, что судьба все же смилостивится над бедной сиротой и посол сознается в убийстве раньше, чем к Фекле применят страшные методы допроса Тайного сыска.
Дородный лакей Фирсановых, что давеча деловито выпроваживал Самойлова по приказу барыни, теперь неловко семенил рядом с нашим героем по дорожке к парадному подъезду столь неожиданно осиротевшего особняка:
– А барышни нет, – словно оправдывался он перед Иваном. Заметив недоверчивый взгляд офицера, лакей горячо добавил: – Вот те крест, к монахиням поехала.
– К монахиням? – переспросил Самойлов и резко повернулся к воротам, у которых оставил Егорку. – В монастырь! – бросил он на ходу денщику.
Пришлось тому бежать домой за лошадьми – дорога до монастыря неблизкая. Но вот за полем на взгорке показались высокие стены. Когда-то надежной крепостью служили они православной вере, теперь ворота были гостеприимно открыты. Иван перекрестился и вошел. Ему не терпелось все поскорее выяснить. Он сам не раз присутствовал на допросах в казематах Тайной канцелярии и знал, что попасть туда большого труда не составляет, а вот выбраться. Хорошо, что Андрей Иванович именно ему доверил сие дело, а то какой-нибудь Туманов наломал бы дров, не разобравшись. Настоятельница только подтвердила мысли Ивана:
– Она славная девушка, – ее мерный голос и монастырская тишина успокаивали. Иван понял, почему сиротка именно здесь нашла покой и истинный смысл жизни. Настоятельница тем временем продолжала: – Вся молодежь на ассамблеях да вертепах светских, а Феклушка за больными ходила, травные настои готовила, в аптекарскую лавку наладилась.
– А сейчас она где? – поинтересовался Иван.
– Да где ж ей быть? В травной келье, – монахиня указала на дверь в погреб. – Там у нас сбор лекарственный. Она частенько там.
Самойлов поблагодарил настоятельницу, та благословила его и удалилась. Иван отворил тяжелую дверь и увидел многочисленные склянки на широких деревянных полках – точь-в-точь такие, что в аптеке. Но это и неудивительно, ведь барышня там покупала снадобья. Феклы в погребе не было. Иван огляделся: по стенам были развешаны сухие травы, в углу стоял какой-то мешок. Он машинально взял пузырек, такой же, что был найден в борделе, и понюхал. Резкий запах не оставил сомнения в содержимом.
Голос Феклы раздался за спиной неожиданно:
– Ой, кто пожаловал. – Иван обернулся. Улыбка играла на ее хорошеньких губках, но то была незнакомая Ивану улыбка. Было в ней что-то зловещее. – До чего ж люди любопытны бывают, – Фекла смотрела на склянку в руках Самойлова.
– Так это ты? – вырвалось у него. – Но зачем?
– А что мне оставалось делать? Смотреть, как отец шляется по девкам? Или как мачеха прибирает к рукам наше хозяйство?
– Грех это!..