Узнав вчера, что Потоцкий все же решился уйти из лагеря, Хмельницкий злорадно рассмеялся. Ничему не научили коронного гетмана уроки Желтых Вод, ничему! Но сегодня, глядя, как из-за бездарности командования идет к своей гибели одна из лучших европейских армий, гетман вдруг понял, что это его совершенно не радует. Ибо это идет на гибель армия, офицером которой он еще недавно считал себя, армия, под знаменем которой сражалось несколько поколений мужчин его рода.
Войско это конечно же обречено на гибель. Он разгромит его с той же немилосердной жестокостью, с какой разгромил корпус Стефана Потоцкого. Но при этом Хмельницкий не мог избавиться от мысли, что в этих полках пребывают сейчас десятки тысяч его соотечественников. И что его победа будет оплачена и оплакана сотнями тысяч его польскоподданных сограждан. Поэтому проклят будет ими род его, осквернены бранными словами еще не преданные тлену забытья его кости.
– Савур!
– Здесь я, гетман!
– Два оставшихся в лагере орудия придать полку Джалалии для растерзания арьергарда!
– Идешь гонцом к полковнику Джалалии! – вырвал Савур из группы казаков-порученцев молодого повстанца.
Хмельницкий в последний раз взглянул на колонну поляков.
Развернув знамена, плотно сомкнув ряды повозок и шеренги пехотных рот, под звуки барабанов польская армия, не приняв боя, уходила.
Она уходила из-под разграбленного и сожженного ею Корсуня, чтобы навсегда остаться под ним. Уходила в бесславие, в небытие.
Глядя ей вслед, ее могильщик чувствовал себя то въезжающим в "Восточный Рим" триумфатором, то клятвоотступником и предателем, удачно использующим свое полководческое коварство при трусливой наивности вражеских предводителей.
Но только это истории останется неведомым.
Польская армия уходила в… Корсунскую битву, а земля содрогалась под ней, и воронье слеталось на сабельный пир, в то время как небеса благословляли своими вещими видениями и тех, кто в этом сражении будет убит, и тех, кто возгордится своим убийством.
24
Каре, образованное повозками, пехотой и спешенными драгунами, все еще казалось Потоцкому почти неприступным. И он даже приказал оставшейся челяди браться за лопаты, чтобы насыпать за повозками валы. Но в это время случилось то, чего коронный гетман никак не мог предвидеть. Отряд все еще не спешившихся драгун, набранных из реестровых казаков, вдруг вырвался из общего каре и, демонстративно приняв сторону повстанцев, не стал переходить к ним, а тотчас же открыл огонь по охране обоза. Проходя мимо повозок, реестровики беспощадно рубили конных и пеших, и пехотинцы, которые никак не могли понять, что происходит, вместо того чтобы сопротивляться им, кричали: "Мы же свои! Побойтесь Бога, в кого вы стреляете, кого рубите, драгуны?! Мы же свои!"
– Калиновский, – приказал коронный гетман, – берите отряд и немедленно закройте брешь, образованную этими предателями! Пока в нее не хлынули казаки Хмельницкого.
– А где я возьму этот отряд? – нервно бросал польный гетман своего коня то в одну, то в другую сторону, словно бы сам искал брешь, через которую можно было бы оставить обреченную армию.
– Снимите с других участков! Введите туда артиллеристов, челядь, слуг! Ради всех святых, делайте же что-нибудь! Какого дьявола вы вертитесь возле меня?! Вы же видите брешь! Неужели не понимаете, что мы гибнем?!
– Я понял это, еще находясь в прекрасном, хорошо укрепленном лагере, который нам пришлось оставить по вашей милости.
– Сейчас не время спорить. Эй, кто-нибудь из офицеров!
Но рядом не было никого, кто бы откликнулся на его зов.
Наконец подразделения драгун и пехотинцев опомнились и начали отстреливаться, отгоняя перебежчиков все дальше и дальше. Но и повстанцы тоже прекратили стрельбу, пытаясь выяснить, что происходит. Драгунов было до двух тысяч. Ротмистр Куриловский, который вывел их, мчался теперь, размахивая повязанным на острие сабли белым платком, в просвет между казаками и татарами. И кто-то стрелял по нему, кто-то свистел ему вслед, а кто-то пытался утихомирить всех остальных, доказывая, что поляк едет к ним на переговоры.
Выстрелы затихли, как только Ганжа с пятеркой казаков ринулся ему навстречу.
– Со мной драгуны реестра! – еще издали предупредил его Куриловский. – Мы не желаем проливать кровь своих братьев по вере!
– О вере вы могли бы вспомнить чуточку раньше.
– Но все же я привел их! Вот они! – указал ротмистр на движущуюся вслед за ним лавину кавалеристов, лихую и грозную.
– Так объясни им, что они не туда наступают!
– Мы пока еще только переходим к вам, а не наступаем!
– Хорошо, воссоединяйтесь с моими казаками!
– Как бы мы не изрубили друг друга! Мы ведь в польских мундирах!
– Если кого и срубят мои казаки по ошибке, Бог им это простит, – заверил полковник.
А тем временем у штабных карет гетманов происходила яростная стычка коронного и польного гетманов.
– …О том, что мы погибаем, я знал еще в лагере под Корсунем, – всей своей мощной тушей надвигался на Потоцкого польный гетман . – Не я ли требовал, чтоб мы остались там и сражались, как подобает воинам Речи Посполитой?!
– Что же вам помешало остаться?
– А то, что, по глупости короля и сената, коронным гетманом Польши являетесь вы.
Потоцкий выхватил саблю. Калиновский встретил его удар своим клинком. Однако оказавшийся рядом адъютант коронного гетмана успел разъединить их, оттеснив Калиновского к его карете.
– Это величайшая трагедия Польши, – все же решил до конца очистить себе душу Мартин Калиновский, потрясая саблей и пистолетом, – что армией этой благословенной Богом империи все еще командует такая безбожная бездарь! Которой нельзя поручить командование даже ротой ополченцев.
Пока в квадрате между штабными каретами и повозками продолжалась эта постыдная перепалка, ротмистр Радзиевский пробивался к нему, пытаясь увидеть одного из гетманов. Он был послан князем Самуилом Корецким, который предлагал повернуть всю армию лицом на восток, чтобы, прорвав кольцо окружения, вновь вырваться на равнину. Там, прикрываясь косогорами, за которыми начиналось урочище, можно было бы разбить лагерь и организовать хоть какое-то сопротивление. Сам князь, прибывший со своей Волыни с трехтысячным полком дворянского ополчения, не решался оставлять его в эти минуты, побаиваясь, как бы часть его, состоящая из слуг и надворных казаков, не ушла к повстанцам вслед за полком Куриловского.
– Ваша светлость, – едва протиснулся Радзиевский между повозками, – я от князя Корецкого!
– Какого черта ему нужно? – оглянулся на ротмистра Николай Потоцкий. – Передайте, что у меня нет подкреплений. У меня нет их, нет, нет!
– Князь просит развернуть войска!
– У меня нет ни резерва, ни армии, – даже не пытался выслушать его Потоцкий, поскольку все еще адресовался к польному гетману. Невзирая на то, что Калиновский люто сплюнул в его сторону и подался на левый фланг, где против наседавших казаков Кривоноса сражался преданный ему полк ополчения, усиленный двумя ротами наемников.
– Князь Корецкий просит повернуть войска и прорываться на равнину. – Все ближе и ближе протискивался к коронному гетману Радзиевский. И только две пули, пробившие стену кареты рядом с Потоцким, заставили наконец графа забыть о резерве и, сойдя с коня, под прикрытие повозки, выслушать гонца-ротмистра.
– А каким образом я смогу развернуть теперь всю эту орущую и паникующую массу? – озлобленно парировал гетман доводы Корецкого. – И потом, мы держимся лишь до тех пор, пока стоим под прикрытием повозок. Пока держим каре.
– Но каре уже, по существу, нет. Еще полчаса – и его расчленят.
– Передай Корецкому, что я приказал: стоять там, где он со своим полком стоит. Сражаться.
– Так и передам, ваша светлость! – потускневшим басом заверил его ротмистр, понимая, что зря теряет время.
– И еще передай: пусть половину полка перебросит на помощь артиллеристам и челяди, заполнившим брешь после дезертирства драгун реестра.
– Но они ушли с правого фланга. А князь находится на левом, поддерживает арьергард. Прикажите ему оставить лагерь и пойти на прорыв.
– Он не прорываться, он бежать хочет. К своим волынским имениям. Если только он осмелится сделать это, я прикажу казнить его как предателя. Вместе с тем офицером, что увел изменников-драгун.
– Ясно, ваша светлость.
Корецкий понимал, что коронный гетман не решится принять его план. Как понимал и то, что всю армию спасти все равно не удастся. Следовательно, спасать нужно хотя бы части ее, тех, кто еще может и способен спастись.
* * *
Пока Радзиевский протискивался сквозь запруды из подвод, орудий и свалки из трупов, князь успел собрать вокруг себя до двух тысяч воинов, в основном своих земляков.
– Что приказал коронный гетман?! – еще издали заметил он рослого ротмистра, поднявшегося на небольшой, поросший сосняком холмик.
– Стоять на месте!
– В таком случае я не слышал его приказа.
– Но он приказал стоять!
– Его приказы, как всегда, доходят с большим запозданием, и уже не имеют никакого смысла! Поручик Левандовский!
– Здесь я, господин князь!
– Хорунжий Гейдельский!
– Готов, господин генерал. – Корецкий требовал от своих офицеров, чтобы они называли его по-европейски – генералом. И давно предлагал коронному гетману провести реформу армии, чтобы ввести в ней германскую табель о рангах. Вплоть до чина фельдмаршала.
– Слушайте меня! – Перешел князь с седла на нагруженную доверху повозку. Теперь, стоя на ней, он мог видеть почти весь свой отряд. И воины тоже могли видеть и слышать его. – Бросайте все имущество, бросайте обоз! Вон там, на возвышенности, цепь казаков. Мы должны пробиться к ним, прорвать окружение и в обход урочища уйти в сторону Стеблова, а уже оттуда – на Богуслав.
– Но мы не прорвемся! Нам лучше остаться здесь! – крикнул кто-то из офицеров.
– Есть приказ коронного гетмана! – поддержал его другой.
– Приказов коронного гетмана больше не существует! Здесь приказываю я! – вернулся князь в седло. Без шлема, с распущенными волосами, закованный в мощный германский панцирь, он многим казался сейчас тем единственным рыцарем-богатырем, который только и способен разметать врага, вырваться из кольца и спасти их. Разметать и спасти.
– Все, кто знает князя Корецкого! Все, кто служит мне! Все, кто любит меня! По коням! За мной, на прорыв! С нами Бог!
– С нами Бог! – откликнулись сотни глоток. И в пространство между растянутыми в разные стороны повозками ринулись первые ударные эскадроны.
– С нами Польша! – вдохновлял их князь Корецкий, входя в центр небольшого пока еще клина драгун.
– С нами Польша!
Несколько слуг князя опустошили повозки и погнали лошадей по обе стороны клина. Именно они помогли затем разъединить казаков. Хотя возчики их были изрублены, эти шесть-семь повозок образовали небольшой коридор, к которому все устремлялись и устремлялись мятежные волыняне, а также все присоединившиеся к ним.
– Остановите их, ради Бога! – возносил к небу руки и молитвы польный гетман Калиновский, наблюдавший эту страшную сцену еще одной измены. – Остановите же их кто-нибудь!
Однако останавливать Корецкого уже было некому. Не было такой силы ни по эту, ни по ту сторону повозочного вала.
Поняв, что вместе с полком князя Корецкого уходит его последняя надежда на спасение, ротмистр Радзиевский выхватил у какого-то зазевавшегося обозника длинное копье-ратище и, зажав его под мышкой, устремился вслед за драгунским арьергардом. Взяв поводья в зубы, с копьем в одной и саблей в другой руке, он вышиб из седла какого-то метнувшегося ему наперерез вооруженного вилами крестьянина-повстанца. Левой чуть ли не до седла рассек запорожца, только что лихо разделавшегося с двумя драгунами и так и не понявшего, откуда появился еще один, последний в этом отряде, розовощекий громадина. А когда шея его коня оказалась навылет пробита татарской стрелой, ротмистр оперся о копье словно о шест и в неповторимом прыжке перескочил в седло только что убитого драгуна.
Оказавшись совершенно обезоруженным, он какое-то время скакал, пригнувшись к гриве коня, а поравнявшись с раненым офицером, медленно опрокидывающимся навзничь, сумел выхватить у него из приседельной кобуры пистолет.
Первого же метнувшегося ему наперерез казака он уложил выстрелом из этого пистолета. Однако время было упущено. Еще двое казаков бросилисъ за ним в погоню. Услышав позади себя выстрел, ротмистр понял, что это его божественный шанс. На ходу разворачивая коня, он медленно словно смертельно раненный, вывалился из седла, но уже тогда, когда конь помчался в сторону казаков. Он слышал, как один из казаков крикнул:
– Смотри, хороший конь!
– Там их целый табун!
– Может, обыскать этого ляха?!
– Все его богатство осталось на возах! Его возьмут без нас.
Лежа вниз лицом, Радзиевский чуть приоткрыл глаз и видел, как ближайший казак развернулся в нескольких шагах от него и, решив, что поляк убит, помчался туда, где завершалась схватка и где наступала пора делить чужое богатство, подсчитывать потери и трофеи.
Заполнить брешь, образовавшуюся после ухода полка князя Корецкого, польный гетман уже не сумел. Ворвавшись в нее, казаки оказались внутри лагеря, и сражение превратилось в побоище.
Выходя из лагеря под Корсунем, коронный гетман воскликнул, что этот день "станет днем убиения невинных".
Каждый, кто слышал эти его слова, мог теперь воочию убедиться, что они оказались вещими.
25
Почти час ротмистр то уползал от поля сражения по молодой траве, то, пригнувшись, перебегал от куста к кусту. Пока мимо него с воем и гиканьем галопировал небольшой отряд татар, Радзиевский лежал в вымоине у подножия холма, испытывая самые жуткие минуты в своей жизни. Он по-всякому представлял свою гибель, но только не под копытами татарского чамбула.
После двух суток блуждания по полям и перелескам, голодный, изодранный и вконец обессиленный, он случайно наткнулся на небольшой отряд повстанцев человек из двадцати, которые – кто на повозках, кто верхом – н, аправлялись на поиски армии Хмельницкого. Весь вечер ротмистр таился в небольшой рощице, а когда повстанцы уснули, подкрался к часовому, задремавшему под деревом в нескольких метрах от привала, задушил его и, вскочив в седло, помчался туда, где, по его предположениям, должно было находиться мощное, хорошо укрепленное местечко Кальник, все еще, очевидно, остававшееся в руках польского воеводы.
Он проскакал всю ночь. А наутро увидел перед собой на равнине большой отряд, во главе которого ехало несколько облаченных в тяжелые кольчуги воинов. Один из них – в гривастом спартанском шлеме – показался Радзиевскому на удивление знакомым.
Когда всадники приблизились, ротмистр уже едва держался в седле, и ему было совершенно безразлично, кто эти люди, свои или повстанцы.
– Уж не вы ли это, ротмистр Радзиевский? – услышал он сквозь обморочную дрему приправленный странным акцентом голос… который мог принадлежать только князю Одар-Гяуру.
– Возможно, и я, – едва слышно согласился беглец. – Но на всякий случай спросите, кто я на самом деле.
Приблизившиеся оруженосцы князя – два рослых норманна – с двух сторон попридержали его, не позволив вывалиться из седла.
– Откуда вы и как оказались здесь? – еще больше приблизился к нему князь, но прежде приказал одному из норманнов осчастливить поляка несколькими глотками водки.
– Кажется, вы идете на помощь графу Потоцкому? – спросил ротмистр, немного взбодрившись.
– Я получил именно такой приказ.
– Можете не спешить, князь. Армии Потоцкого больше не существует.
– Вообще не существует?! – не поверил князь.
– Она полностью разгромлена. Сам коронный гетман или погиб, или попал в плен. Сие мне неведомо. Перед вами один из немногих, кому удалось спастись, прорвавшись вместе с полком князя Корецкого .
– Бегством, конечно?
– Бегством, – покорно признал гордый шляхтич. – Иного способа спастись при полном разгроме воинство мира так и не выдумало.
– Но я могу положиться на ваше слово дворянина и офицера? Армия коронного гетмана действительно погибла?
– Окружена и разгромлена. В этом можете не сомневаться.
Князь Гяур переглянулся с ближайшими офицерами.
– Это совершенно меняет дело, – проговорил полковник Улич. – Мы получили приказ прийти на помощь коронному гетману. Но если ни его, ни армии уже не существует…
– …То это спасает нас от необходимости вступать в сражение с армией повстанцев, которой мы со своим небольшим корпусом противостоять все равно не способны, – развил его мысль Хозар.
– В таком случае мы уходим на Винницу, – сформулировал их сомнения в четкий приказ генерал Гяур. – И там ждем новых распоряжений.
– Я понимаю, что вам не хочется сражаться против своих единоверцев, генерал, – едва заметно улыбнулся ротмистр, жадно поглощая поданный ему кем-то кусочек походной лепешки. – Сражаться против Хмельницкого вам, русичу, который видит Украину своей союзницей в борьбе за княжество Острова Русов, просто бессмысленно, потому что…
– Не правда ли, при очень странных обстоятельствах встречаемся мы с вами, ротмистр? – рассмеялся князь, прерывая его и уходя от каких бы то ни было объяснений.
– И, заметьте, вновь по дороге на Каменец.
– А какие прекрасные дни мы пережили в этом городе! – поддержал его Гяур.
– Неужели эти воспоминания не затмевают даже памяти о пылкой Франции и француженках?
– Могу заверить вас, ротмистр, что стреляют одинаково убийственно и здесь, и на полях Фландрии.
– Но и целуют тоже одинаково страстно. Особенно если и там и здесь целует француженка.
– Вам-то откуда знать, как она целует?
– Да уж догадываюсь.
– Извините, ротмистр, но вызывать вас на дуэль не стану.
И теперь уже рассмеялись оба.
– Полк, – скомандовал тем временем Улич, – кругом! На Винницу!
– Нет, ротмистр, дни, которые мы провели… – продолжил их диалог Гяур, – и которые еще проведем…