Была середина утра, и, по нелепому совпадению, дом стал наполняться зеленью и цветами, так как готовилась ежегодная церемония в честь Доброй Богини, на которой должна была председательствовать Теренция как жена верховного чиновника. В то время, когда рабы вносили корзины с миртом, зимними розами и омелой, Цицерон распорядился, чтобы заседание Сената состоялось в храме богини Конкордии, с тем чтобы дух богини национального согласия направлял мысли сенаторов. Он также приказал, чтобы скульптура Юпитера, созданная для Капитолия, была немедленно поставлена на Форуме, перед рострами. Позже хозяин сказал мне: "Пусть боги будут моими защитниками, потому что, когда все это закончится, попомни мои слова, мне понадобится вся защита, которую я только смогу получить".
Пятеро заговорщиков находились под охраной в атриуме, в то время как Цицерон прошел в свой кабинет, чтобы расспросить галлов. Их показания были, если такое вообще возможно, еще более шокирующими, чем показания Волтурка. Оказалось, что перед выездом из Рима посол был приглашен в дом Цетега, где ему показали ящики с оружием, которое должны были раздать в тот момент, когда будет получен сигнал начать резню. Меня и Флакка отправили с инвентаризацией этого арсенала, который мы обнаружили в таблиниуме, где коробки стояли от пола и до потолка. И мечи, и ножи были еще совсем новыми, блестящими и какого-то неизвестного вида, со странными гравировками на лезвиях. Флакк сказал, что, по его мнению, это оружие сделано не в Италии. Я пальцем провел по одному из лезвий. Оно было острым, как бритва, и я с дрожью подумал, что им могли бы перерезать горло не только Цицерону, но и мне.
Когда, изучив коробки, я вернулся в дом хозяина, было уже пора идти в Сенат. Нижние комнаты были украшены приятно пахнущими растениями, и с улицы внесли множество амфор с вином. Было ясно, что неважно, какие таинства будет включать в себя поклонение Доброй Богине, но умеренным оно точно не будет. Теренция отвела мужа в сторону и обняла его. Я не слышал, что она ему говорила, да и не прислушивался, но видел, как она сильно сжала его руку. Затем мы отправились, окруженные легионерами, а каждого из заговорщиков в храм Конкордии сопровождал человек, бывший когда-то консулом. Сейчас заговорщики выглядели убитыми; даже Цетег растерял все свое высокомерие. Никто из нас не знал, чего ожидать. Когда мы пришли на Форум, Цицерон взял Суру за руку в знак своего уважения, но патриций даже не обратил на это внимания. Я шел прямо за ними с коробкой, в которой находились письма. Особое впечатление на меня произвел не размер толпы - почти все население города собралось на Форуме, наблюдая за нами, - а абсолютная тишина, висевшая над Форумом.
Храм был окружен вооруженными людьми. Ожидающие сенаторы с удивлением смотрели на Цицерона, который за руку вел Суру. Внутри храма заговорщиков заперли в небольшой комнате рядом с входом, а Цицерон сразу прошел к возвышению, на котором под статуей богини Конкордии стояло его кресло.
- Граждане, - начал он. - Сегодня рано утром, как только взошло солнце, храбрые преторы Луций Флакк и Гай Помптин, действуя по моему распоряжению, во главе отряда вооруженных людей остановили на Мулвианском мосту группу верховых, направлявшихся в сторону Этрурии…
Никто ничего не шептал, не слышно было даже покашливания. Стояла тишина, какой еще никогда не было в Сенате, - полная страха, зловещая, давящая. Изредка я поднимал глаза от своих записей и смотрел на Цезаря и Красса. Оба сенатора сидели, откинувшись на спинку скамьи, и внимательно слушали Цицерона, боясь пропустить хоть слово.
- Благодаря лояльности наших союзников, посланников галльских племен, которые были потрясены тем, что им было предложено, я уже имел информацию о том, что некоторые из жителей собираются совершить акт государственной измены, и подготовился к этому…
Когда консул закончил свой доклад, который включал информацию о планах поджечь город в нескольких местах и вырезать многих сенаторов и других известных горожан, раздался коллективный вздох, похожий на стон.
- Теперь возникает вопрос, граждане, что мы будем делать с этими преступниками? Предлагаю для начала изучить улики против обвиняемых и выслушать, что они нам скажут. Приведите свидетелей!
Сначала появились четыре галла. Они с удивлением осматривали ряды сенаторов в белых тогах, которые составляли такой контраст с их собственной одеждой. Затем ввели Тита Волтурка, который дрожал так сильно, что еле мог идти по проходу. Когда они расположились на своих местах, Цицерон крикнул Флакку, стоявшему около входа:
- Введи первого из пленников!
- Кого ты хочешь допросить первым? - выкрикнул Флакк в ответ.
- Того, кто первый попадет под руку, - серьезно ответил Цицерон.
Этим первым оказался Цетег, которого двое конвоиров привели из помещения, где находились все пленники, в зал, где ожидали Цицерон и сенаторы. Увидев себя в компании своих коллег, молодой сенатор слегка приободрился. Он почти спокойно прошел по проходу, и когда консул показал на письма, спросив, которое из них его, он небрежно взял свое письмо.
- Думаю, что вот это мое.
- Дай его мне.
- Если ты настаиваешь, - сказал Цетег, протягивая письмо. - Хочу сказать, что меня всегда учили, что чтение чужих писем является верхом бескультурья.
Цицерон пропустил это мимо ушей, открыл письмо и громко зачитал его: "От Гая Корнелия Цетега Катугнатусу, вождю аллоброгов - привет! Этим письмом я даю тебе слово, что я и мои компаньоны выполним все обещания, которые были даны твоим представителям, и если твое племя поднимется на борьбу со своими поработителями в Риме, никогда у тебя не будет более верных союзников".
Услышав это, присутствующие сенаторы издали возгласы негодования. Цицерон поднял руку.
- Это написано твоей рукой? - спросил он Цетега.
Цетег заколебался, а затем тихо сказал:
- Да.
- Что ж, молодой человек, очевидно, что у нас были разные учителя. Мне всегда говорили, что верхом бескультурья является не чтение чужих писем, а сговор с иностранной державой об измене собственной Родине! А теперь… - продолжил Цицерон, сверившись со своими записями, - этим утром у тебя в доме был найден арсенал из ста мечей и такого же количества боевых ножей. Что ты можешь сказать в свою защиту?
- Я коллекционирую оружие… - начал Цетег.
Видимо, он хотел ответить поостроумнее, но если это так, то шутка оказалась глупой и не смешной. Остальные его слова были заглушены возмущенными криками протеста, раздававшимися отовсюду.
- Мы уже достаточно послушали тебя, - сказал Цицерон. - Ты сам признался в своей вине. Уведите его и приведите следующего.
Цетега увели - теперь он выглядел уже не так беспечно. За ним появился Статилий. Повторилось все то же самое: он определил свою печать, письмо было открыто и прочитано (текст его мало отличался от текста Цетега), он подтвердил, что сам написал письмо; однако, когда его попросили объясниться, он сказал, что письмо было шуткой.
- Шуткой? - с удивлением повторил Цицерон. - Приглашение иностранного племени для уничтожения римских жителей - мужчин, женщин и детей - это шутка?
Статилий повесил голову.
Затем пришла очередь Капитона, с тем же результатом, а затем появился растрепанный Кепарий. Он был единственным, кто попытался покинуть город на рассвете, но его схватили на дороге в Апулию с письмами к заговорщикам. Его признание было самым подобострастным. Наконец остался только Лентул Сура, и наступил очень драматичный момент, так как вы должны помнить, что Сура был не только городским претором, а значит, третьим по значению чиновником в стране, но и бывшим консулом. Ему было пятьдесят с лишним лет, он прекрасно выглядел и был очень высокого происхождения. Войдя, он оглядел молящим взором своих коллег, с которыми заседал в высшем совете Республики почти четверть века, но все избегали его взгляда. Нехотя он определил последние два письма как свои, так как на них была его печать. То, которое предназначалось галлам, ничем не отличалось от уже зачитанных. Второе письмо было написано Катилине. Цицерон открыл его.
"От подателя сего письма ты узнаешь, кто я. Будь мужчиной. Помни о том, в каком непростом положении ты находишься. Обдумай, что тебе надо сделать в первую очередь, и ищи помощь, где только сможешь, - даже у нижайших из низких".
Консул протянул письмо Суре и спросил:
- Это твой почерк?
- Да, - ответил тот с большим достоинством. - Но я не вижу в этом ничего криминального.
- А эта фраза "нижайшие из низких", что она означает?
- Имеются в виду бедные люди - пастухи, фермеры-арендаторы и им подобные.
- Не странно ли так называемому "чемпиону бедняков" говорить о них с такой надменностью? - Цицерон повернулся к Волтурку. - Ты должен был доставить это письмо в штаб Катилины, правильно?
Волтурк опустил глаза.
- Да.
- Ты можешь точно сказать, что Сура хотел сказать этой фразой "нижайшие из низких"? Он тебе этого не говорил?
- Да, он сказал мне, консул. Он имеет в виду, что Катилина должен инициировать восстание рабов.
Рев гнева, последовавший за этим откровением, ощущался почти физически. Поддержать восстание рабов, после того ужасающего хаоса, который устроил Спартак со своими соратниками, было еще хуже, чем договариваться с галлами. "В отставку! В отставку! В отставку!" - кричали сенаторы городскому претору. Несколько из них подбежали к несчастному и стали сдирать с него пурпурную тогу. Он упал на пол и на короткое время исчез под телами сенаторов и охраны. Из кучи тел вылетали большие куски его тоги, и очень скоро он остался только в нижнем белье. Из носа у него текла кровь, а его волосы, обычно напомаженные и расчесанные, стояли торчком. Цицерон приказал, чтобы принесли свежую тунику, и когда ее, наконец, нашли, он сам спустился с постамента и помог Суре одеться.
После того как был восстановлен относительный порядок, Цицерон поставил на голосование вопрос об отставке Суры. Сенат единогласно провозгласил "ДА!", что было очень важно, так как в этом случае Сура лишался своего иммунитета. Его увели, и по дороге он все время утирал нос. Консул же продолжил допрос Волтурка:
- Здесь у нас находится пять заговорщиков, которых мы, наконец, вывели на чистую воду, и теперь им некуда спрятаться от народа. Ты можешь сказать, есть ли еще заговорщики?
- Да, есть.
- И их зовут…
- Аутроний Пает, Севий Сулла, Кассий Лонгин, Марк Лека, Луций Бестий.
Все немедленно стали оглядываться, пытаясь понять, находятся ли эти люди в зале; все они отсутствовали.
- Это известный список, - сказал Цицерон. - Сенат согласен, что эти люди тоже должны быть арестованы?
- Да! - раздалось в ответ.
Цицерон опять повернулся к Волтурку:
- А есть ли другие?
Волтурк заколебался и нервно оглядел присутствующих. Затем он тихо сказал:
- Гай Юлий Цезарь и Марк Лициний Красс.
Зал наполнился свистом удивления. И Цезарь, и Красс гневно затрясли головами.
- Но у тебя нет реальных доказательств их участия?
- Нет, консул. Все это только слухи.
- Тогда вычеркни их имена из списка, - приказал мне Цицерон. - Граждане, мы будем действовать только на основании имеющихся улик. - Ему пришлось повысить голос, чтобы его услышали. - Улик, а не слухов!
Прошло какое-то время, прежде чем он смог продолжить. Цезарь и Красс продолжали отрицательно трясти головами и жестами доказывали соседям свою невиновность. Время от времени они поглядывали на Цицерона, но по выражениям их лиц трудно было что-нибудь понять. Даже в солнечные дни в храме царил полумрак. Сейчас зимний день быстро сходил на нет, и становилось трудно различать лица даже тех, кто сидел рядом.
- У меня предложение! - кричал Цицерон, хлопая в ладоши, чтобы восстановить порядок. - У меня есть предложение, граждане! - Наконец шум начал затихать. - Совершенно очевидно, что мы не сможем решить судьбу этих людей сегодня. Поэтому они должны оставаться под охраной до завтра, пока мы не решим, что с ними делать. Если все они будут содержаться в одном месте, то мы рискуем, что сообщники попытаются их отбить. Поэтому я предлагаю следующее: пленников надо разделить, и каждый должен быть передан под опеку члена Сената в ранге не ниже претора. У кого-то есть возражения?.. Очень хорошо, - сказал Цицерон, когда в зале повисла тишина. - Кто выступит добровольцем? - Таковых не нашлось. - Ну, давайте же, граждане. Ведь никакой опасности нет. Каждый пленник находится под охраной. Квинт Корнифий, - сказал он, наконец, указывая пальцем на бывшего претора с незапятнанной репутацией. - Ты согласишься присмотреть за Цетегом?
Корнифий осмотрелся, затем встал и с неохотой ответил:
- Если ты этого хочешь, консул.
- Спинт, возьмешь Суру?
Тот встал.
- Хорошо, консул.
- Теренций, приютишь Кепария?
- Если это воля Сената, - ответил Теренций мрачным голосом.
Цицерон вертел головой, высматривая возможных надсмотрщиков, как вдруг его взгляд упал на Красса.
- Как ты думаешь, Красс, - спросил он, как будто это только что пришло ему в голову, - есть ли лучший способ доказать свою невиновность - не мне, мне доказательства не нужны, - но тому меньшинству, которое все еще сомневается, чем взять под опеку Капитона? И в этой же связи, Цезарь - наш новоизбранный претор, - сможешь ты найти место для Статилия в доме верховного жреца?
И Красс, и Цезарь смотрели на него с открытыми ртами. Но что им оставалось делать, как не кивнуть в знак согласия? Они попали в ловушку. Отказ равнялся признанию вины - так же, как и побег пленника.
- Тогда мы обо всем договорились, - объявил Цицерон. - Заседание объявляется закрытым до завтрашнего утра.
- Минуточку, консул! - раздался резкий голос, и с хорошо слышным скрипом старых суставов поднялся Катулл. - Граждане! Прежде чем мы разойдемся по домам, чтобы за ночь обдумать, как мы будем голосовать завтра, я считаю, что мы должны отметить одного из нас, за его постоянство в политике, за которое его постоянно критиковали, и который, как показали нынешние события, был постоянно прав. Поэтому я предлагаю следующее: в качестве признания того факта, что Марк Туллий Цицерон спас Рим от пожара, его жителей - от резни, а Италию - от гражданской войны, Сенат объявляет три дня благодарения в его честь, в каждом храме и всем бессмертным богам, которые наградили нас таким консулом в это тяжелое время.
Я онемел. Цицерон был совершенно ошеломлен. Впервые в истории Республики публичные благодарения были предложены не в честь полководца, а в честь гражданского чиновника. Голосования не потребовалось. Весь Сенат встал в едином порыве. Только один человек остался сидеть неподвижно - это был Цезарь.
XI
А теперь я перехожу к самой важной части своего рассказа, к тому самому стержню, вокруг которого жизнь Цицерона и многих связанных с ним людей будет вращаться до самого конца. И этим стержнем является решение о том, как поступить с пленниками.
Цицерон покинул здание, а в его ушах все еще звучали аплодисменты. Сенаторы стали выходить вслед за ним, а он немедленно прошел через Форум к рострам, чтобы рассказать о происшедшем народу. Сотни жителей все еще стояли на морозном вечернем воздухе, надеясь узнать, что же все-таки происходит. Среди них я заметил семьи и друзей обвиненных. Я обратил внимание на то, как Марк Антоний переходит от группы к группе, пытаясь организовать поддержку для своего отчима Суры.
Та речь, которую Цицерон опубликовал позже, сильно отличается от первоначальной, которую он произнес, - я еще расскажу, почему так случилось. Ни в малейшей степени не превознося свои собственные заслуги, хозяин сделал очень нейтральный доклад, практически такой же, как незадолго до этого сделал Сенату. Он рассказал жителям о планах заговорщиков поджечь город и перебить чиновников, о желании заговорщиков вступить в сговор с галлами и о стычке на Мулвианском мосту. Потом консул описал, как открывались письма и как реагировали обвиняемые. Жители слушали все это в молчании, которое можно было назвать и восхищенным, и угрюмым, в зависимости от того, как человек хотел его интерпретировать. Только когда Цицерон сообщил о том, что Сенат объявляет трехдневный национальный праздник, чтобы отметить его достижения, люди наконец зааплодировали. Цицерон вытер пот с лица, улыбнулся и помахал всем рукой, хотя, думаю, он понимал, что аплодируют скорее празднику, чем ему.
- То, что эту статую устанавливали как раз в тот момент, когда по моему приказу пленников вели через Форум в храм Конкордии, говорит о том, что мне помог Юпитер Всемогущий! Если бы я сказал, что сорвал их планы в одиночку, я бы слишком много взял на себя. Их планы сорвал Юпитер, всемогущий Юпитер, который не допустил уничтожения Капитолия, всех нас и нашего города, - закончил консул, указав на статую Юпитера, которую приказал установить еще утром.
Это замечание встретили вежливыми аплодисментами, которые скорее относились к божеству, чем к оратору. Однако это позволило Цицерону покинуть платформу, сохранив видимое достоинство. Хозяин поступил мудро, решив не задерживаться. Как только он спустился по ступеням, его окружили телохранители, а ликторы стали прокладывать дорогу в сторону Куринального холма. Я говорю об этом, чтобы показать, что ситуация в Риме в ту ночь была далека от стабильной и что Цицерон далеко не был так уверен в своих действиях, как рассказывал впоследствии. Он хотел бы вернуться домой и переговорить с Теренцией, но ситуация сложилась таким образом, что единственный раз в своей жизни хозяин не мог переступить порога своего дома: во время службы в честь Доброй Богини ни один мужчина не допускался в здание, где находились жрицы культа; увели даже маленького Марка. Вместо этого мы взобрались по виа Салутарис к дому Аттика, в котором консул должен был провести эту ночь. Поэтому сегодня этот дом был окружен вооруженными людьми и забит различными посетителями - сенаторами, работниками казначейства, всадниками, ликторами, посыльными. Они входили и выходили из атриума, в котором Цицерон отдавал различные распоряжения по защите города. Он также послал записку Теренции, в которой рассказал обо всем, что произошло в Сенате. Затем хозяин удалился в тишину библиотеки, чтобы попытаться решить, что же делать с пятью пленниками. Из четырех углов этой комнаты на его мучения равнодушно смотрели бюсты Аристотеля, Платона, Зенона и Эпикура, украшенные свежими гирляндами цветов.